Таинственный обоз - Серба Андрей Иванович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая

Агентами бюро были собраны подробнейшие данные о наиболее талантливых 60 генералах и 40 старших офицерах русской армии, среди которых значились фамилии Кутузова, Барклая-де-Толли, Милорадовича, Дохтурова, Каменского, Уварова, Тучкова, Кульнева. В декабре 1811 года Даву потребовал от Биньона, чтобы его люди завербовали в качестве агентов «офицера русского главного штаба, руководителя военной администрации, старшего казачьего офицера». Но, увы, подобное желание так и осталось на бумаге. Согласно данным одного из высокопоставленных французских разведчиков Савана, «патриотизм русских делал случаи подкупа военных или гражданских лиц весьма редкими». Не имея возможности задействовать агентуру из местного населения, Биньон пользовался услугами своих соотечественников и других западных европейцев, засылая их в Россию под видом артистов, монахов, путешественников, учителей, отставных русских офицеров.

Однако не дремала и русская контрразведка. Уже с 1810 года она начала вести активную борьбу с французской агентурой, причем ее деятельность курировал лично глава военного ведомства Барклай-де-Толли. В Вильно оказались арестованными русской контрразведкой поручик Дранженевский, при котором были обнаружены сведения о русской армии, и купец Менцель, использовавшийся как агент связи. В Смоленске был взят под стражу французский резидент Ружанский, на Дону в станице Калачинской — французский полковник-штабист Платтер, который с двумя другими агентами под видом отставных русских офицеров совершал разведывательные поездки от Москвы до Архангельска. Были обезврежены десятки иных агентов, рангом помельче, велись розыски многих других, уже разоблаченных, но еще не арестованных. Больше того, русская контрразведка сама перешла в наступление, навязывая французам собственную «игру». Так, в начале 1811 года ею был раскрыт крупный наполеоновский разведчик Саван, который был перевербован и затем почти два года поставлял ведомству Биньона дезинформацию, подготавливаемую русским главным штабом.

Одним из французских агентов, направленным задолго до войны в Россию, был теперешний лейтенант. Уже в Петербурге, где он проживал под видом учителя танцев, ему удалось привлечь к своей тайной деятельности соотечественницу-гувернантку Мари, которая со временем стала его незаменимой помощницей. Зная Мари немалый срок, хорошо изучив ее сильные и слабые стороны, Мишель достаточно четко представлял, на что она способна…

Подняв голову, лейтенант спокойно произнес:

— Капитан, я уверен в ней больше, чем в любом из ваших подчиненных. А может быть, даже чем…

Он не договорил, однако капитан понял смысл недосказанного. Побледнев и закусив губу, он какое-то время молчал, затем хмуро бросил:

— Я должен подумать. Ответ получите у моста…

Стоя у разрушенного моста, прапорщик уныло смотрел на разбросанные взрывом далеко в стороны доски настила, на догоравшие бревна. Мост был переброшен между высокими, крутыми берегами в месте, где они ближе всего подступали друг к другу. Но даже здесь расстояние между берегами составляло не меньше ста—ста двадцати саженей. Протекавшая внизу речушка была неширокой и мелкой, однако ее незамерзающая вода разлилась во всю ширь от берега до берега, превратив это пространство в сплошное месиво из грязи, наполовину растаявшего снега и торчавших, точно копья, стеблей сухого прошлогоднего камыша. Вода в реке была мутновато-желтой, слегка пузырившейся у поверхности, а на морозе словно дымившейся. От речушки даже на расстоянии несло сладковатым, резко удушливым запахом. Преодолеть такую преграду без моста нечего было и мечтать, а он виднелся рядом на две трети разрушенным и сожженным.

Вздохнув, Владимир Петрович направился к расположенному невдалеке от моста пригорку. На нем стояло несколько изб с хозяйственными постройками, обнесенных со стороны леса и подступающего к зимнику болота изгородью из жердей. В одной из изб прапорщика поджидал за столом сотник.

— Казаки говорят, что работы не меньше, чем на четыре часа, — сообщил Владимир Петрович сотнику, занимая за столом место рядом с ним.

— Знаю. Но разве есть иной выход? По воздуху не полетишь, вброд тоже не переберешься, только лошадей сгубишь. А подаваться в обход, не ведая толком здешних мест, дело рисковое: угодишь из огня в полымя. Вот и придется ждать, покуда хлопцы какой-нибудь захудалый настил сварганят. Главное, чтоб он коней выдержал.

На лежанке большой русской печи, занимавшей добрую половину избы, послышались стоны, вздохи. С нее свесились ноги в стоптанных валенках, после чего на пол с кряхтением и причитаниями спустилась тощая сгорбленная старуха с закутанным теплым платком лицом и одетая в потрепанный, явно не по росту зипун. Волоча за собой несгибающуюся правую ногу и опираясь на клюку, она доковыляла до стола, тяжело плюхнулась на лавку.

— День добрый, мать, — приветствовал ее сотник. — Вижу, ты здесь одна. А где остальные?

— Ушли все, касатик, — нараспев, сильно гнусавя, ответила старуха. — Как понаехали эти… французы… все и побежали от них в лес. А чего мне страшиться и от кого хорониться? Никому, кроме Господа, я уже не нужна.

— Что делали здесь неприятели? — поинтересовался прапорщик

— Поначалу про зимник и тракт расспрашивали, потом мост порушили. Чем только он им, басурманам, не по душе пришелся?

— Много их было?

— Немало, сынок, одних саней невесть сколько прикатило. Трое из них басурманы у нас на подворье даже позабыли.

— Что? Позабыли? — встрепенулся прапорщик. — Где они сейчас?

— Небось там, где их оставили за ненадобностью или в спешке. Вон за тем сараюшком приткнулись, коли их ваши соколики уже в другое место не перетащили, — и старуха указала пальцем в маленькое подслеповатое окошко.

Действительно, за указанным старухой сараем стояли трое саней, доверху нагруженных бочонками.

— Осмотреть все до единого, — приказал прапорщик уряднику. — Скажи казакам, пусть ищут на них знак: два маленьких цветочка. За каждый такой бочонок плачу по рублю серебром.

Однако, несмотря на старания казаков, ни одного бочонка с лилиями обнаружить не удалось. Приказав для верности все их распечатать, Владимир Петрович убедился, что бочонки наполнены только порохом. Но если осмотр оставленных французами саней и их поклажи прапорщика заметно раздосадовал, то урядника, наоборот, привел в неописуемый восторг. Довольно щуря глаза и потирая от радости нос, он наклонился к уху офицера, доверительно шепнул:

— Дурни эти францы, ваше благородие. Забыли возле саней со страху наливку, коей их в святой обители одарили.

Прапорщик, поглощенный совсем другими мыслями, с недоумением взглянул на урядника, равнодушно пожал плечами.

— Зачем она им? Только лишняя тяжесть и морока. У французов сейчас головы об ином болят.

— Ничего, пускай напоследок поболят, недолго осталось. Догоним — совсем без голов оставим. А що прикажете с наливкой делать, ваше благородие? — спросил урядник, с нескрываемым вожделением поглядывая на монастырские бочонки.

— Откуда я знаю? Спроси у сотника.

Командир сотни, не посвященный Владимиром Петровичем в тайну французского обоза, а потому не проявивший ни малейшего интереса к оставленным на подворье саням, спокойно сидел в избе на прежнем месте. Старуха услужливо расставляла перед ним на столе нехитрую крестьянскую снедь.

— Откушай, родимый. Небось устал и проголодался.

Остановившийся в дверях урядник, желая привлечь к себе внимание, громко кашлянул.

— Доброй вечери, пан сотник, — проговорил он, когда офицер кинул в его сторону взгляд. — Уж больно хороша закуска! Под такую не грех и чарку пропустить, особливо в непогоду.

— Верно, друже! Где только ту чарку взять?

— Сыщем, пан сотник, — широко ухмыльнулся казак. — Францы бросили на подворье у саней пять бочонков наливки, коей разжились недавно в монастыре. Не знаю, как в обители насчет святости, а в наливках там разбираются добре: сам пробовал и убедился.

Командир сотни мгновенно повеселел, махнул уряднику рукой.

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая