Наш верх, пластун - Серба Андрей Иванович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/23
• Следующая

Он хотел приподняться со дна ямы, но старший лейтенант с силой удержал его за плечо. Приблизил лицо вплотную к пластуну и торопливо, даже не пытаясь скрыть раздражения, заговорил:

– Ну и дурак же ты, казак. Куда лезешь, чего добиваешься? Мало орденов на груди, еще одного захотелось? А если вместо него пулю в башку схлопочешь? Или мало смертей вокруг себя видел? Пойми, миллионы погибли, а мы с тобой уцелели… выжили, несмотря ни на что. Так какого черта ты связываешься с этими фрицами? Пускай бегут куда хотят… далеко не уйдут. Не мы утром догоним, другие перехватят на перевале.

Резким движением пластун сбросил с плеча руку, с недобрым прищуром глянул на старшего лейтенанта.

– Скажи, ротный, ты откуда родом?

– Из Сибири.

– Из близких кого имеешь?

– А как же? Мать и двух сестер, жену и сына… Все как положено.

– А я с Кубани и не имею никого… тоже как положено, – криво усмехнулся Вовк. – А до войны были все: батько и мать, браты, жинка с дочками-близнятами. Всех клятые швабы отняли… И покуда хоть один из черномундирников топчет землю, для меня война не закончена.

Пластун легко вскочил на ноги и выбрался из ямы. Пригнувшись, побежал к пригорку, где под кустом лежали Кондра и Микола.

– Сержант, возьмешь в яме рацию. Оставь двух хлопцев с раненым и пленным, а остальных собери вон у той сосны, – кивнул он на высокое приметное дерево рядом с просекой. – Я и Микола будем там.

Исполнив распоряжение взводного, Кондра с двумя казаками приблизился к указанной ему сосне.

– Приказ выполнен, – доложил он Вовку. – Рация при нас, группа к преследованию готова.

Взводный, сидевший под деревом, даже не пошевелился.

– Добре, сержант. Присаживайся рядом, подождем нашего танкиста.

Вовк не оговорился – он действительно ждал старшего лейтенанта. За последние дни он уже не впервые сталкивался с трудно объяснимым на первый взгляд явлением. В поступках людей, всю войну честно выполнявших свой долг и даже слывших храбрецами, стала бросаться в глаза несвойственная им ранее повышенная осторожность, желание избежать любого риска, ограничить исполнение своих служебных обязанностей только строго уставными требованиями «от» и «до». Сам Вовк объяснял этот факт изменением той мерки, с которой люди подходили к ценности своей жизни на войне и сейчас, в дни наступившего мира. Раньше, в боях, под огнем, под постоянной угрозой смерти, человек всегда помнил, что есть куда более важная благородная цель, нежели сохранение своей жизни, – победа над врагом, и ради достижения этой великой цели был готов жертвовать всем, в том числе и собственной жизнью. Теперь же, когда война закончилась, а победа была завоевана, жизнь снова обрела свою настоящую и полную стоимость, суля уцелевшим все то, чего они были лишены долгие военные годы и о чем так мечтали! Так стоило ли сейчас, после победы, столь щедро оплаченной смертями товарищей и своей кровью, снова рисковать жизнью? Разве было теперь что-либо дороже ее?

Вовк в какой-то степени понимал этих людей. Понимал, но их точки зрения не разделял. Он считал, что войны заканчиваются не тогда, когда под тем или иным документом поставлена генеральская или маршальская подпись, а когда прекращают стрелять друг в друга солдаты и перестает литься кровь.

Вовк был уверен, что старший лейтенант, с которым в последние сутки свела его судьба, вовсе не был трусом. Просто он являлся одним из тех, кто уже полностью отрешился от тягот и волнений так всем осточертевшей войны и находился в совершенно другом измерении: в заботах предстоящей мирной жизни. А слова, что были сказаны сибиряком несколько минут назад Вовку, на самом деле адресовались не казаку, а ему самому, своей совести, которую он пытался успокоить выдвигаемыми против решения пластуна доводами. Да только пустое это дело, поскольку крик и горячность старшего лейтенанта свидетельствовали как раз о том, что не все гладко было в его душе. Ведь не так просто честному солдату переступить черту, которая отделяет осторожность от трусости, а войсковое товарищество и взаимовыручку от низменного и подленького желания любой ценой спасти собственную шкуру. А старший лейтенант, как убедился за время их знакомства Вовк, был честным солдатом, а поэтому совесть должна была обязательно подсказать ему, где сейчас его настоящее место…

Ну а ему, Вовку, раздумывать не о чем, у него еще ни разу не было разногласий с совестью. Не было и никогда не будет, потому что в минуты любых сомнений перед его глазами проносились одни и те же воспоминания…

Чисто выбеленная, хатка под соломенной крышей, раскидистая старая яблоня посреди двора у колодца. Под ней вбит в землю длинный деревянный стол, за которым собиралась на ужин вся семья кубанского казака Миколы Вовка. На одном конце стола восседал сам ее глава, слева и справа от него сидели младшие сыновья – Михаил и Виктор. Против отца, по другую сторону стола, было его место, Степана, уже имевшего собственную семью. Суетилась и хлопотала вокруг стола их мать, помогала ей Степанова жена Оксана, льнули к нему их маленькие дочери-двойняшки. И так было каждый вечер до того памятного июньского воскресного дня, после которого в первую же неделю разлетелись по разным фронтам все три брата…

Первой пришла похоронка на младшего, Михаила. Вслед за ним погиб отец. За отцом пришла очередь среднего брата, Виктора.

А потом был полученный Степаном Вовком отпуск по ранению. Недавно освобожденная родная станица, черное пепелище на месте своего подворья. Рыжая груда размытых дождями остатков саманных кирпичей вместо хаты, в которой карателями из зондеркоманды заживо были сожжены его мать и жена. Скорбно опущенные к земле обгорелые ветви старой яблони и рядом с ней колодец, куда были сброшены поднятые на штыки его дочери-двойняшки.

Ни единого звука не вырвалось из уст казака, лишь скрипнули зубы да свело злой гримасой лицо. Он знал, что теперь ни один фашист, очутившийся в бою рядом с ним, уже больше никогда не станет топтать его землю. С этой минуты враги перестали существовать для Степана как люди, превратившись в безликих двуногих хищников-людоедов, подлежащих поголовному уничтожению без малейшей к ним жалости или сострадания…

• Предыдущая
• 13/23
• Следующая