Солнечная буря - Кларк Артур Чарльз - Страница 25

• Предыдущая
• 25/78
• Следующая

— На дальние планеты, если так. Обледеневший спутник Юпитера…

— Даже если мы окажемся от Солнца на расстоянии, впятеро превышающем расстояние до Земли, все равно интенсивность бури снизится не настолько, чтобы мы могли спастись.

— Тогда — на Сатурн, — не сдавался Тоби. — Мы могли бы укрыться на Титане. На спутнике Урана или Нептуна. Могли бы вообще покинуть Солнечную систему.

Шиобэн негромко произнесла:

— Улететь к звездам? Но можем ли мы построить звездолет, Тоби?

— Надо построить особый, «потомственный» звездолет. Самый примитивный: ковчег, в который поместится несколько сотен человек. Допустим, до альфы Центавра лететь около тысячи лет. Но миссию продолжат дети эмигрантов, которые будут рождаться и умирать на этом корабле, потом — их дети, и так далее. И в конце концов потомки тех, кто покинул Землю, доберутся до звезд.

Михаил кивнул.

— Еще одна идея Циолковского.

— А я, если честно, считал, что это идея Бернала*,[10] — удивился Тоби.

— Сколько людей можно спасти таким образом? — спросила Шиобэн.

Михаил пожал плечами.

— Может быть, несколько сотен.

— Несколько сотен лучше, чем ничего, — мрачно заметил Тоби. — Генного пула*[11] такого размера хватит для того, чтобы начать все сначала.

— Вариант «Адам и Ева»? — хмыкнул Михаил.

— Этого мало, — решительно заявила Шиобэн. — Мы не откажемся от попыток спасти миллиарды людей, которым грозит пекло. Нужно еще думать, ребята.

Михаил печально вздохнул. Тоби отвел взгляд.

Пауза затянулась. Шиобэн поняла, что им больше нечего предложить. Она ощутила прилив отчаяния — отчаяния и вины, как будто она и вправду была виновна в этой жуткой катастрофе и в том, что они не могли придумать способ спасения.

Кто-то смущенно кашлянул.

Шиобэн изумленно воззрилась в одну точку.

— Аристотель?

— Простите, что вмешиваюсь, Шиобэн. Я без команды позволил себе провести собственный предварительный поиск на тему ваших разговоров. Вероятно, вы упустили один вариант.

— Какой же?

Михаил — вернее говоря, его изображение на настенном экране — наклонился вперед.

— Ближе к делу. Что ты предлагаешь?

— Щит, — сказал Аристотель.

— Щит?

И к ним на дисплеи потоком хлынули данные.

Президент Соединенных Штатов Хуанита Альварес села за стол в Овальном кабинете.

Сейчас здесь было тихо. На нее смотрела одна-единственная камера, над ней повис один-единственный микрофон, за ней наблюдал один-единственный телевизионщик. В кабинете стояла совсем простая декорация: звездно-полосатый флаг США и рождественская елка, поскольку все происходило в декабре две тысячи тридцать седьмого года. Инженер-телевизионщик по старой доброй традиции начал загибать пальцы, отсчитывая секунды до начала эфира, а президент прикоснулась к скромным бусам, но устояла перед искушением поправить свои черные волосы, уже подернутые серебряными нитями седины. Стилист потратил немало времени на ее прическу.

Хуанита Альварес была первой латиноамериканкой в истории, ставшей президентом США — по-прежнему самого могущественного из обособленных государств в мире. Те люди, которые за нее проголосовали, и многие из тех, кто поступил иначе, полюбили ее за сострадательность, за несгибаемый здравый смысл, за то, что она просто-таки со звериным чутьем следила за здоровьем демократии.

Но сегодня она обращалась не только к гражданам Америки. Сегодня ее обращение, синхронно переводимое Аристотелем и Фалесом на все устные и письменные языки человечества, даже на языки жестов, должно было транслироваться по телевидению, радио и Интернету на три планеты. Потом ее слова и их значение будут анализировать и пережевывать, восхвалять и критиковать, и в конце концов вытянут из них последнюю толику смысла. Такому разбору прежде никогда не подвергалось ни одно из ее выступлений — и, конечно же, почти мгновенно расплодится дикое количество конспирологических теорий, которые будут основаны, в большинстве своем, как раз на том, о чем она не сказала.

Этого следовало ожидать. Трудно было представить, что хоть у какого-то президента, даже из числа великих лидеров во времена мировых войн, когда-либо имелось более важное послание народам мира. И если бы Альварес что-то сказала не так, сами ее слова, вызвав панику, беспорядки и экономическую нестабильность, могли бы принести больше вреда, чем несколько локальных войн.

Но если она и нервничала, это проявлялось только в том, что она немного неуверенно шевелила руками.

Телевизионщик загибал последние пальцы. Три секунды, две, одна.

— Мои американские сограждане. Мои сограждане на планете Земля и за ее пределами. Благодарю вас, что сегодня вы слушаете меня. Я думаю, многих из вас не удивит то, что я должна вам сказать. Вероятно, здоровая демократия проявляет себя и в том, что даже из Овального кабинета может произойти утечка информации.

Она едва заметно, умело улыбнулась.

— Я должна сообщить вам о том, что нам предстоит столкнуться с серьезнейшей опасностью. И все же, если мы будем работать с мужеством и благородством, уверяю вас, у нас будет надежда.

Шиобэн сидела с дочерью Пердитой в маленькой квартире своей матери в Хаммерсмите.

Мария слышала все хуже, и от громкости звука ее настенного софт-скрина порой просто-таки болели уши. А вот двадцатилетнюю Пердиту этот грохот, похоже, совсем не смущал. Мало того, она еще включила маленький софт-скрин, имплантированный в запястье, и смотрела шоу по другому каналу.

«Приятно осознавать, — устало подумала Шиобэн, — что даже в такие времена мировые медийные средства предлагают людям выбор».

Мария торопливо вышла из кухни и принесла на подносе три стаканчика со сливочным ликером. Шиобэн с некоторым неудовольствием отметила, что стаканчики совсем маленькие и что бутылку с ликером мать не принесла.

— Ну как же хорошо! — сказала Мария, подавая дочери и внучке ликер.

Она улыбнулась, и стали более заметны небольшие рубцы от хирургических швов у нее на лице.

— Как давно мы не собирались втроем — разве что только иногда на Рождество. Просто стыд, что понадобился конец света для того, чтобы мы встретились.

Пердита, жевавшая подсоленный крекер, рассмеялась.

— Бабуля, вот ты всегда так! Знаешь же, что у нас своя жизнь.

Шиобэн выразительно зыркнула на дочку. С тех пор как Пердите исполнилось двенадцать, Шиобэн стала сочувствовать ей из-за того, что Мария порой их обеих излишне попрекала.

— Давайте не будем спорить, — предложила Шиобэн. — И это вовсе не конец света, мама. Не надо об этом говорить на каждом углу. Особенно если кто-то может подумать, что так сказала я. Ты можешь поднять панику.

Мария фыркнула. Она всегда жутко обижалась, если ее отчитывали.

— Уж конечно, большая часть из того, что наплетет Альварес, — это полная лабуда, — пренебрежительно протянула Пердита.

— Как ты сказала? Лабуда?

— А ты думаешь, хоть кто-то ей поверит? Спасение мира — ну прямо совсем как в каком-нибудь ужастике девяностых годов! Я слышала, как один мужик на днях по телевизору говорил, что все это — форма отрицания, отвлекающая деятельность. И уж конечно, просто фашистская мечта!

«А тут она, пожалуй, отчасти права», — горько подумала Шиобэн.

В самом деле, культы поклонения Солнцу на протяжении истории человечества возникали очень редко, а если возникали, то в организованных, жестко централизованных государствах — у древних римлян, египтян, ацтеков. Централизованное могущество Солнца служило источником единовластия. Возможно, в сложившейся ситуации внезапная немилость светила могла быть соответствующим образом использована теми, кто искал власти на Земле. Подобные подозрения подогревали зарождение конспирологических теорий среди тех, кто, невзирая на воспоминания о девятом июня, был готов объявить, что вся история с солнечной бурей не что иное, как шарлатанство, попытка захвата власти шайкой бизнесменов или теневым правительством, государственный переворот, организованный неким таинственным центром. Страх и невежество только сильнее разжигали подобные разговоры.

• Предыдущая
• 25/78
• Следующая