Экспансия – III - Семенов Юлиан Семенович - Страница 66

• Предыдущая
• 66/133
• Следующая

Орсон Уэллс, как только появлялся в советском посольстве, сразу же приковывал к себе общее внимание: этот человек того стоил. Именно он поставил на нью-йоркском радио сенсационный спектакль, смонтировав его, словно это был прямой репортаж с места события: не только в крупнейшем городе побережья, но и по всей стране началась паника, которую можно было сравнить разве с ужасом «черной пятницы», с днем экономического краха…

Голос диктора дрожал, говорить мешали зловещие помехи: «В Америке высадились марсиане, я веду этот репортаж с места боя… Мы беспомощны их остановить!»

Орсон Уэллс сумел так нагнести страсти, что люди бросились из города — кто куда, любым путем, но только поскорее выбраться, скрыться где-нибудь, затаиться, переждать…

…Жолио-Кюри попросил еще одну чашку чая, он очень любил грузинский. «Говорят, самое красивое место Абхазии — это республика, входящая в состав Грузии, — пояснил Громыко, — в Гаграх. Мы, правда, с женой еще ни разу там не были, но мечтаем там отдохнуть; именно в Абхазии собирают какой-то уникальный сорт чая, без которого грузинские сорта теряют необходимый компонент качества».

— А где вы отдыхали последний раз? — поинтересовался Жолио-Кюри.

— Дай бог памяти, — ответил Громыко. — По-моему, это было, когда нам с Лидией Дмитриевной не исполнилось еще тридцати… Кажется, в тридцать девятом… мы ездили в Белоруссию, в деревню… К маме…

— Есть где заниматься спортом? Корты, бассейн?

Скрыв улыбку, Громыко ответил:

— Там у нас другие задачи…

Не говорить же, что надо было хоть как-то подправить дом, — рушится, углы хоть подвести, перестелить крышу, зимой текло, хоть корыто подставляй…

— А нас с женой свела не наука, а спорт, — словно бы удивляясь этому, заметил Жолио-Кюри. — Ирен пловчиха, и я пловец… Она любит парусный спорт, и я обожаю… А лыжи?! О, каждую свободную неделю мы отправляемся в Альпы! Я освоил поворот «Аллен», это считается верхом мастерства, нет, правда!

Как ребенок, подумал Громыко, все гении хранят в себе детство значительно дольше, чем ординарные люди; раскованность поведения есть продолжение безбрежной раскованности мысли.

— Мы не можем поладить с Ирен только в двух видах спорта: рыбалка и джиу-джитсу.

Громыко искренне удивился:

— Занимаетесь джиу-джитсу?

Жолио-Кюри улыбнулся своей мягкой, чарующей улыбкой:

— У меня есть друг, прекрасный мастер этой действительно увлекательнейшей борьбы… Попал в затруднительное положение — налоги, что-то не сложилось в семье, долги, — я не люблю задавать вопросы, друг сам говорит то, что считает нужным… Словом, надо было сделать ему рекламу… А я в колледже был первым бомбардиром, порою думал — не пойти ли в профессиональный футбол? Обзвонил своих спортсменов и физиков, начали кампанию за джиу-джитсу… Мне пришлось пройти начальный курс, увлекся… Реклама, прежде всего реклама, теперь мой друг преуспевает, к нему записываются за год — только бы попасть к великому мастеру джиу-джитсу… Он начинает свои занятия с любопытной новеллы — про то, как австрийская полиция, после попытки фашистского путча тридцать четвертого года, пригласила тренеров джиу-джитсу из Японии… Масенький человечек из Токио сказал, что он уложит любого громилу: джиу-джитсу может все! Ему вывели двухметрового венского силача. «Бей меня, что есть силы, — сказал японский мастер и неторопливо изготовился к отражению удара, — если я слишком сильно переброшу тебя через плечо — не взыщи, я должен проиллюстрировать собравшимся всю силу джиу-джитсу»… Австриец ударил что есть мочи, и несчастный инструктор из Токио отлетел в угол, потеряв сознание… Когда его откачали, он даже расплакался от обиды: «Вы поставили против меня левшу, а я приготовился отразить удар справа»… Да, да, правда! — воскликнул Жолио-Кюри. — Вот мой друг и заключает эту вводную новеллу сентенцией: «Если джиу-джитсу поможет вам быстро думать и принимать немедленное решение, а не только слепо повторять приемы, которые я стану вам показывать, моя задача будет выполнена»… Прекрасно, а?

— Кстати, — внезапно лицо Жолио-Кюри изменилось, сделавшись медальным, настоящий патриций Древнего Рима, — вам не кажется, что месье Вышинский оказывает медвежью услугу Сталину? Я был на его вчерашней речи, присутствующие пожимали плечами, спрашивая друг друга: «Неужели дух Византии по-прежнему угоден Москве? Ведь истинное величие должна отличать скромность».

…Сегодняшнюю ночь Громыко провел, вычитывая речь Вышинского, который — это было уникально — являлся одновременно заместителем и Сталина, и Молотова. На одной только странице он умудрился затолкать:

Но, — говорил генералиссимус Сталин, — выиграть войну еще не значит обеспечить народам прочный мир. Задача состоит в том, чтобы предотвратить новую агрессию».

Что для этого нужно?

Отвечая на этот вопрос, генералиссимус Сталин говорил, что кроме полного разоружения агрессивных наций существует лишь одно средство: создать специальную организацию защиты мира.

Генералиссимус Сталин говорил, что «это не должно быть повторением печальной памяти Лиги Наций». «Это, — говорил Сталин, — будет новая, специальная, полномочная международная организация».

Однако остается еще вопрос о том, можно ли рассчитывать на то, что действия этой международной организации для достижения указанных целей будут достаточно эффективными. И на этот вопрос генералиссимус Сталин дал точный ответ, значение которого приобретает особенную силу в свете той дискуссии, какая идет вокруг вопроса о вето.

Генералиссимус Сталин указал, что действия этой международной организации будут эффективными в том случае, если «великие державы, вынесшие на своих плечах главную тяжесть войны против гитлеровской Германии, будут действовать и впредь в духе единодушия и согласия». Сталин добавил: «Они не будут эффективными, если будет нарушено это необходимое условие».

…Слушая Жолио-Кюри, — слова его дышали искренностью, неподдельной обидой за Советский Союз — Громыко вспомнил недавний прием, на котором был Лион Фейхтвангер; маленький, нескладный, в допотопных очках, он задумчиво, словно бы с самим собою, размышлял: «В моей брошюре „Москва, 1937“ был приведен эпизод, который мне рассказали советские друзья: на встрече Нового года — среди близких друзей дома — Сталин поднял тост за „гениального учителя народов, выдающегося революционера, блестящего политика, автора всех наших побед“ с надеждой, что это будет первый и последний тост такого рода в его адрес в наступающем году… Мне понравился этот рассказ, я ему поверил, вставил в свою брошюру. Я понимаю, в трудные годы войны народ должен был иметь святое, патетические здравицы в его честь были как-то оправданны, но сейчас иное время, отчего же снова бесконечное повторение его имени, зачем это постоянное — „гениальный учитель всех времен и народов“? Нужно ли это России? Ее достоинству?»

…Громыко в высшей мере тщательно выверял свои речи и в Совете Безопасности, и на заседаниях Генеральной Ассамблеи; старался избегать славословия, предпочитал несколько суховатую, чуть отстраненную доказательность; постоянная ссылка на авторитеты не всегда целесообразна, чем тверже каждый гражданин отстаивает общую позицию, тем она сильнее; любимой книгой посла была история Пунических войн, к ней он прибегал весьма часто, — кладезь политического ума, тревога аналогий…

Молотов одобрил линию, занятую Громыко: «Вам здесь виднее». Вышинский, однако, придерживался иной точки зрения; его ледяные глаза-буравчики таили в самой глубине постоянную зажатую настороженность; в нью-йоркской прессе писали: «Меньшевик, брат известного анархиста, отбитого из бакинской полиции во время вооруженного налета; родственник одного из самых талантливых польских ксендзов, мистер Вышинский являет собою загадку; будущее, однако, найдет возможность ее разгадать».

Во время одного из обедов — собрался узкий круг — Вышинский рассказывал:

— Хотя бы раз в году, но обязательно я вижу один и тот же сон… Или, говоря точнее, не сон, а эпизод из жизни… В двадцать четвертом году я был следователем уездной прокуратуры… Отправился в глухую деревню пешком, повозку на станцию не прислали, хочешь не хочешь, иди… А шагать надо по глухомани, верст двенадцать… Отошел я от станции, миновал поле, просквозил один перелесок, второй, вышел на поляну и увидел перед собою три пары красно-зеленых глаз… Волки… Обернулся: сзади еще два зверя… Медленно, затаенно они обошли меня, образовав круг. Я сделал шаг вперед… Круг сузился… Поднял ногу — круг стал еще теснее… Один, в лесу, до станции верст пять, до деревни семь — гибель… Небо высокое, дневное еще, но уж месяц появился… В зимние, морозные дни появляется рано — к беде… Я стою недвижно, и волки вокруг — тоже недвижны. Чуть руку подымешь, они — ближе… Да… Все же повозку-то за мной послали… По-русски, как всегда, с опозданием в два часа… Это меня и спасло, я еще ничего не слышал — ни песни кучера, ни острого скрипа полозьев, а звери уже исчезли. Я так боюсь этого сна, но и жду его — хоть бы поскорее прошел, еще год можно спать спокойно…

• Предыдущая
• 66/133
• Следующая