Экспансия – II - Семенов Юлиан Семенович - Страница 79

• Предыдущая
• 79/140
• Следующая

Ненависть Люсии к нацистам была постоянной, заточенной; пробивала максимум средств для фильмов о войне, корила режиссеров за то, что они еще не зажглись темой; память о горе должна быть вечной, только тогда трагедия не повторится, а если планета обречена на периодические сумасшествия, все равно надо сделать так, чтобы время, отпущенное людям на мир, было как можно более продолжительным.

Вот ее-то и попросил Грегори Спарк:

— Вьеха[28] (ей было двадцать семь, и ей очень нравилось это обращение, оно мило контрастировало с ее внешностью: вздернутый курносый носик, глаза-блюдца, точь-в-точь как у фарфоровых кукол, треугольный ротик и ни единой морщинки, только сахарный, хрупкий шрам на шее — пыталась покончить с собой после гибели нареченного), у меня к тебе просьба. Она не противозаконна, никакого шпионства, вполне нравственна: надо, чтобы ты передавала мне письма, которые станут приходить на твое имя из-за рубежа.

— Зачем нужна такая секретность?

— Нужна, — отрезал Спарк. — Если ты мне не веришь, — скажи честно, я придумаю что-нибудь другое, но пусть о твоем отказе и моей просьбе знаем лишь ты и я.

— Зачем нужна эта секретность, Спарк? — повторила женщина. — Я не сказала нет, но я должна понять, почему тебе это понадобилось.

— Могу тебе сказать лишь одно, Люси… Речь идет о том, чтобы схватить одного затаившегося наци… Это все, что я могу тебе открыть.

— О'кэй, пусть пишут. Но как я определю, что это письмо адресовано тебе? Я же получаю каждый день не менее двадцати писем из-за границы.

— Поэтому я к тебе и обратился.

— Господи, я совершенно забыла, что ты был шпионом!

— Я был дипломатом, старуха, не надо катить на меня камень.

— Какая разница? Шпион, дипломат — одна и та же суть, только разная форма… Я согласна, но как я пойму, что это письмо адресовано тебе?

— Ты поймешь по обратному адресу. На конверте будет написано «Экспериментал синема инкорпорэйтэд».

Прочитав письмо Роумэна дважды, Спарк сжег его (так уговорились) и зашел в съемочную группу Флэкса. Тот делал фильм о работе американской разведки в Европе: много погонь, роковая любовь коварной нацистской шпионки; перестрелки в темноте; зритель должен пойти, касса — судя по предварительным прогнозам — будет хорошая.

— Послушайте, Флэкс, — сказал Грегори Спарк, пригласив его на чашку кофе, — у меня есть идея. Если она вам понравится, я попрошу за нее не очень-то много — полет вместе с вами в Лиссабон; я и моя подруга, три дня от силы.

— Я слушаю.

— Но сначала ответьте на мои вопросы, о кэй?

— Пожалуйста, если только они не будут касаться моих заработков, — улыбнулся Флэкс.

— Как вы относитесь к критике?

— Я ее ненавижу. Продажные шлюхи, несостоявшиеся гении.

— Но вы реагируете на нее?

— Абсолютно равнодушен. Аб-со-лют-но!

По тому, с каким раздражением ответил режиссер, Спарк понял, что к критике в газетах и на радио Джон Флэкс относится — как и все режиссеры — с болью и трепетом: после выхода фильма хватает по утрам газеты и с замиранием сердца открывает восемнадцатую полосу — там обычно печатают статьи литературных и кинокритиков.

— Тогда я обратился не по адресу, — отыграл Спарк. — Я хочу предложить вам сенсацию, выход в новое качество кинематографа, бум в прессе…

— Что значит не по адресу?! Отделяйте злаки от плевел, Грегори! Сенсация существует независимо от благорасположения критиков…

— В общем-то, да. Но вы попали в сложный переплет, Флэкс: ваши продюсеры катают вас как кассового режиссера, они и критиков организовывают именно в этом направлении, нацеливают их на описание динамики ваших лент, но не на творчество художника.

— Вы думаете, я этого не знаю?! — чуть не застонал Флэкс. — Ничего, будущее защитит меня, нет пророка в отечестве своем, придет время, и новая поросль критиков отдаст должное тому, что я сделал для американского кино…

— Вам безразлично, когда наступит это будущее?

Флэкс хотел ответить столь же равнодушным, многократно отрепетированным, а потому мучительно неприятным согласием, но заметил в глазах Спарка такое понимание всей его, Флэкса, боли, обиды, надежды, что лишь махнул рукой и горестно вздохнул.

— Вот это по делу, — заметил Спарк. — Этому я верю. Так вот, когда я работал в Лиссабоне, — а я там подвизался во время войны, когда город кишел нацистскими разведчиками, — мне попалась информация об одном гитлеровском шпионе… Сволочь, костолом, петля по нему плачет… Он и поныне живет там… И он меня очень интересует. Но еще больше он должен интересовать вас, потому что та сцена похищения нациста, которая написана в сценарии, никуда не годится — картонка, никто из серьезных людей в нее не поверит.

— Ах, Грегори, кто вам сказал, что Голливуд работает для серьезных людей?! Мы — потаскухи, шансонетки, клоуны, на нас приходят забываться, расслабившись в удобном кожаном кресле кондиционированного кинозала…

— Кто расслабляется, а кому-то — особенно из молодых, которые еще только рвутся к самим себе, — надо учиться напрягаться. Вот я и предлагаю вам поучить их этому. Вы поставите две камеры в том месте, где пойдет тот нацистский подонок, и начнете снимать: пусть все будет, как есть, пусть идут люди, едут машины, все, как обычно… Когда его будут брать, он начнет вырываться, орать — пусть! Его надо сунуть в машину. Он будет вопить, кусаться — тем лучше для ленты, это будет настоящая правда… Потом я его вывезу за город, мне надо закончить с ним прерванную беседу, но это уже моя забота…

— Вы сумасшедший?

— Немного. А что?

— Нет, идея, конечно, дьявольски заманчива. Но как можно по-настоящему красть человека на улице? Прибежит полиция, скандал, арестуют камеры, начнется судебный процесс, нет, вы безумец, Грегори.

— Полиция должна стоять рядом, Флэкс. Она должна быть при вас, у ноги. Накануне съемок вы посетите полицейское управление и попросите выделить наряд; надо удержать прохожих, чтобы они не влезли в скандал. Скажете, что у вас отрепетированная сцена; тот, кого похищают, наш артист; он должен вопить и кусаться, такая уж у него роль. Я сижу за рулем, со мной подруга, три статиста сунут беса в машину, свяжут, сядут рядом, всунут кляп, все это можно снимать, потом я отъеду за город, статисты вернутся на место съемок, а я через два дня расскажу вам, как прошла беседа с пациентом.

— Вообще-то, конечно, такого еще, по-моему, никогда не было в кинематографе…

— Не было. И не будет. Если только вы не решитесь.

— Хорошо, но у меня нет денег на полет в Португалию… Смета выбрана, Грегори… Вы же знаете сценарий… Продюсер скупердяй — считает каждый цент…

— Свяжитесь с какой-нибудь фирмой, не мне вас учить… Позвоните к «Форду», предложите снимать сцену погони за похищенным на его машине; гарантируйте, что «Форд» оторвется и от «Шевроле», и от «Кадиллака».

— От «Кадиллака» не оторвется.

— Значит, позвоните в «Кадиллак», предложите им оторваться от «Фордов» и «Плимутов»… Пригласите юриста, посоветуйтесь, узнайте конъюнктуру на бирже, кто горит, кто заинтересован в рекламе, — неужели они не профинансируют наш трехдневный полет в Лиссабон?! Если все получится, как я задумал, подключите прессу, я вам помогу. Но очень осторожно. Об этом разговоре знаете вы и я. Если узнает третий, дело лопнет, ваша сенсация окажется мыльным пузырем…

Полет в Лиссабон профинансировала небольшая фирма «Макинтайр энд бразерс», специализировавшаяся на выпуске дорожных несессеров — мыло, зубная паста, гребенка, станок для бритья, ножницы, педикюрные щипцы, одеколон и крем-бриллиантин: совершенно необходимо для путешествующего бизнесмена. Договорились, что американские разведчики будут пользоваться именно этими несессерами, заключили договор, что сумочка будет показана крупным планом, трижды — в наиболее драматических, запоминающихся местах ленты и не менее полутора минут.

• Предыдущая
• 79/140
• Следующая