Ирано-таджикская поэзия - Рудаки Абульхасан - Страница 60
- Предыдущая
- 60/147
- Следующая
Изменить размер шрифта:
60
РАССКАЗ
В тот год, когда Мамун халифом стал,
Невольницу одну себе оп взял.
Сиял, как солнце, лик ее красивый;
Нрав был у ней веселый, не сварливый.
И были ногти у нее от хны,
Как кровью обагренные, красны.
На белоснежном лбу, сурьмой блистая,
Чернели брови, сердце похищая.
Вот ночь настала, звездами горя…
Но гурия отвергла страсть царя.
И в гневе он хотел мечом возмездья
Рассечь ее, как Близнецов созвездье.
Воскликнула она: «Руби скорей,
Но близко подходить ко мне не смей!»
«Скажи на милость,- ал-Мамун смягчился,
Чем я перед тобою провинился?»
«Да лучше смерть! – рабыня говорит.-
Так мне зловонье уст твоих мерзит!
Мгновенно насмерть меч разящий рубит,
А уст зловонье ежечасно губит».
Разгневан страшно и обижен был
Халиф, владыка необъятных сил.
Всю ночь продумав, вежды не смыкал он,
Врачей ученых поутру собрал он.
Чтоб мудрецы, что знают суть всего,
От бедствия избавили его.
И вот его дыханье чистым стало,
Нет, больше – розой заблагоухало.
И сделал эту пери царь царей
Ближайшею подругою своей.
Ведь молвил мудрый, разумом высокий:
«Тот друг, кто мне открыл мои пороки!»
Благожелатель, искренне любя,
Не скроет горькой правды от тебя.
«Идете правильно!» – тем, кто блуждает
Сказавший грех великий совершает.
Когда порок твой скроют лесть и ложь,
Ты сам порок свой доблестью сочтешь.
«Мне нужен мед!» -не говори упрямо.
Нет! Горечь – свойство чистого бальзама!
Присловье вспомни мудрых лекарей:
«Ты исцелиться хочешь? Горечь пей!»
О друг, чтобы избегнуть заблуждений.
Пей в этих бейтах горечь наставлений.
Сквозь сито притчей процедил я их
И сдобрил медом шуток золотых.
РАССКАЗ
Разгневался какой-то царь надменный
На то, что молвил муж благословенный.
Был мудрый муж дервиш правдоречив,
А падишах заносчив и гневлив.
И мудреца в темницу заточили,-
Творить насилье любо злобной силе.
Друг, к заточенному придя, сказал:
«Ты прав, отец… Но лучше б ты молчал…»
А тот: «Всегда кричать я правду буду!
Что мне тюрьма? Я здесь лишь час пробуду!»
И вот, подслушан кем-то, в тот же миг
Их разговор ушей царя достиг.
Царь засмеялся: «Час лишь проведет он
В моей тюрьме? Глупец! В тюрьме умрет он!»
Весть эту мудрецу слуга принес,
Ответил тот: «Иди, презренный пес!
Скажи тирану: «Не в твоей я воле!
Весь этот мир нам дан на час – не боле.
Освободишь – не буду ликовать,
Казнить велишь – не буду горевать.
Сейчас ты властвуешь, твой трон – высоко,
А нищий – в бедствии, в нужде жестокой.
Но скоро – там, за аркой смертных врат,
Тебя от нищего не отличат.
Не лги себе, что жить ты будешь вечно,
Живых людей пе угнетай беспечно!
Немало было до тебя царей,
Сильней тебя, богаче и славней.
Где все они?… Как дым, как сон пропали…
Ты так живи, чтоб люди не сказали:
«Вот изверг был! Да будет проклят он,
Что беззаконие возвел в закон!»
Какой бы славы ни достиг властитель,
Возьмет его могильная обитель!»
Низкосердечный царь рассвирепел
И вырвать мудрецу язык велел.
И молвил осененный божьей славой:
«Я не боюсь тебя, тиран кровавый!
Пусть безъязыким буду! И без слов
Читает помыслы творец миров!
Страшись! Труба суда для грешных грянет,
А правый перед господом предстанет!»
О мудрый! Праздником и смерть почти,
Коль не свернул ты с правого пути!
РАССКАЗ
Жил некогда один боец кулачный,
Он угнетаем был судьбиной мрачной.
Устал он кулаками добывать
Свой хлеб. И начал глину он таскать.
Изнемогал он. Тело изнывало.
На пропитанье денег не хватало.
Трудом измучен, полон горьких дум,
Он стал лицом печален и угрюм.
Смотря, как сладко жизнь других слагалась,
Гортань бедняги желчью наполнялась.
Он втихомолку плакал: «Бедный я!…
Чья жизнь на свете горше, чем моя?
Одним – барашек, сласти, дичь степная,
А мне – лепешка черствая, сухая.
И кошка носит шубку в холода…
Я – гол. Зима настанет – мне беда.
О смилостивься, боже, надо мною,
Пошли мне клад, когда я глину рою!
Я смыл бы с тела эту пыль и грязь I
И зажил бы, в блаженство погрузясь!»
Вот так, ропща, трудом томил он тело
И вырыл древний черен почернелый.
Как перлы ожерелья, ряд зубов
Рассыпался давно – во мгле веков.
Но речью череп тот гласил немою:
«О друг, поладь покамест с нищетою!
Мой рот забит землей… И кто поймет,
Что пил, что ел я – слезы или мед?
Не огорчайся же из-за мгновенья
Своих скорбей в превратном мире тленья!»
Борец немому гласу тайны внял,
Он бремя горя с плеч широких снял.
И вольно к небу голову подъял он.
«О плоть безумная! – себе сказал он.-
Хоть будь ты раб с согбенною спиной,
Хоть будь ты самовластный царь земной,
Но ведь исчезнет в некое мгновенье
Все -и величие и униженье.
Растает радость; скорбь – как не была…
Останутся лишь добрые дела!»
Все тленно. Все могил поглотят недра,
Богат ты, счастлив? Раздавай же щедро.
He верь величью блеска своего,-
Все будет вновь, как было до него.
Богатства, блага мира – все минует,
Лишь правда чистая восторжествует.
Ты хочешь царство укрепить? Трудись.
В благодеяньях сердцем не скупись.
Благотвори, яви свои щедроты,
Отринь о бренном мелкие заботы!
Нет золота, мой друг, у Саади,
Тебе он перлы высыпал – гляди!
60
- Предыдущая
- 60/147
- Следующая
Перейти на страницу:
