Ирано-таджикская поэзия - Рудаки Абульхасан - Страница 51
- Предыдущая
- 51/147
- Следующая
Изменить размер шрифта:
51
*
Во имя доброй славы, в дни правленья
Мужей великих не топи в забвенье.
Скрижаль твою великих имена
На вечные украсят времена.
И до тебя здесь шахи подвизались,
И все ушли; лишь надписи остались.
Один прославлен до конца времен,
Другой – навек проклятьем заклеймен.
*
Не верь доносчикам-клеветникам,
А, вняв доносу, в дело вникни сам.
Не верь словам, коль честного поносят,
И пощади, когда пощады просят.
Просящих крова – кровом осени.
Слугу за шаг неверный не казни.
Но если пренебрег он добрым словом
И вновь грешит – предай его оковам.
Когда же не пойдут оковы впрок,
Ты вырви с корнем тот гнилой росток.
Но, все вины преступника исчисля,
Ты, прежде чем казнить его, размысли:
Хоть бадахшанский лал легко разбить,
Но ведь осколки не соединить.
РАССКАЗ
Раз из Омана прибыл человек,
Он обошел весь мир за долгий век.
Таджиков, тюрков и руми встречал он,
Все, что узнал у них, запоминал он.
Всю жизнь он странником бездомным был.
Но в странствиях он мудрость накопил.
Он был, как дуб могучий, по при этом
Не красовался ни листвой, ни цветом,-
Убог и нищ, лишь разумом богат.
Халат его был в тысяче заплат.
Томимый голодом, изнемогал он,
И от жары и жажды высыхал он.
Вот он явился в городе одном,
Где некий муж великий был царем.
Страннолюбив и чужд мирской забавы,
Тот царь хотел себе лишь доброй славы.
Велел пришельца шах во двор впустить,
Насытить, в бане мраморной омыть.
И, пыль и пот отмывши в царской бане,
Предстал он перед шахом на айване,
Приветствие султану возгласил
И руки на груди своей сложил.
А царь: «Поведай, из каких ты далей?
Какие беды к нам тебя пригнали?
Что в мире видел ты за долгий век?
Ответствуй нам, о добрый человек!»
Открыл уста пришелец: «О владыка!
Тебе да будет в помощь бог великий!
Я долго по стране твоей блуждал
И – честь тебе – несчастных не видал.
Не пьянствуют здесь, дух святой бесславя:
Закрыты кабаки в твоей державе.
И людям здесь обиду причинять
Запрещено, хоть негде пировать;
Зато в стране народ живет счастливо!» -
Так говорил пришлец красноречиво,
Как будто перлы сыпал океан…
Пленен его речами был султан,
Он гостя посадил с собою рядом
И милостей его осыпал градом.
Тот жизнь свою владыке рассказал
И ближе всех душе султана стал.
И в сердце шахском родилось решенье:
Пришедшему вручить бразды правленья.
«Но нужно постепенно! – думал он,-
Чтоб я в глазах вельмож не стал смешон.
Сперва в делах я ум его проверю,
А уж потом печать ему доверю!»
Печали тот испытывает гнет,
Кто власть бездарным в руки отдает.
Судья, ты взвесил приговор сначала б,
Чтоб не краснеть от укоризн и жалоб.
Обдумай все, кладя стрелу на лук,
А не тогда, как выпустишь из рук.
Проверь сперва,- завещано от века,-
Как мудрого Юсуфа, человека.
Пока его познаешь – целый год
И даже больше времени пройдет.
Так изучал пришельца шах. На диво,
Он видит, честен муж благочестивый:
Нрав добрый, золотая голова,
Знаток людей, не ронит зря слова.
Разумней всех вельмож, исполнен миром.
И сделал царь тогда его вазиром.
Стал править царством этот человек
Так мудро, будто правил целый век.
Так все привел он под своё начало,
Что ни одна душа не пострадала.
Ни разу повода дурным словам
Он не дал. Рты закрыл клеветникам.
Не видя в нем изъяна ни на волос,
Завистник трепетал, клонясь, как колос.
Правитель новый солнцем всех согрел,
Вазир же старый завистью горел.
В том мудреце не находя изъяна,
Наклеветать не мог он невозбранно.
А праведник и клеветник-злодей -
Как бронзовый сосуд и муравей.
Хоть муравья сосудом придавили,
Да бронзу муравей прогрызть не в силе.
И было два гулама у царя,
Красивых, словно солнце и заря;
Как солнце и луна; а ведь на свете
Им равный светоч не рождался третий.
Сказал бы ты: у них лицо одно
В другом, как в зеркале, отражено.
Мудрец очаровал юнцов речами,
Невольно овладел он их сердцами.
Они, увидя добрый прав его,
Искали дружбы мудреца того.
И, сердцем чуждый низкому желанью,
Сам поддался мудрец их обаянью.
Дабы духовный охранить покой,
Беги, о мудрый, зависти людской!
Будь сдержанным, дружи с людьми простыми,
Чтоб клеветник твое не пачкал имя.
Вазир гуламов этих полюбил,
Для чистой дружбы сердце им открыл.
Завистник, дружбой возмущен такою,
Явился к шаху с гнусной клеветою.
Сказал: «Не знаю – кто он, кем рожден,
Но честно жить у нас не хочет он.
Чужак он, странник, здесь корней лишенным,
Что царь ему? Что царство и законы?
Он двух твоих рабов сердца пленил
И с ними в связь развратную вступил.
Имея власть н руках, не зная страха,
Бродяга сей позорит имя шаха,
А милостей твоих мне не забыть,
И я не мог его проделок скрыть.
Я долго сам сначала сомневался,
Пока до гнусной правды не дознался.
Один слуга мой верный наблюдал,
Как он их, улыбаясь, обнимал.
Ты сам, о царь мой, можешь убедиться!»
Вот так на свете клевета родится.
Пусть подлый злопыхатель пропадет,
Пусть клеветник отрады не найдет.
В сопернике он мелочь замечает,
Пожар из малой искры раздувает.
Три щепки подожжет – и запылал
Огонь, и дом, и двор, и сад объял.
Царь выслушал донос. И запылал он,
Как на огне котел, заклокотал он.
Кровь дервиша он пролить хотел,
Но гнев смирил, собою овладел.
Вскормленного тобою человека
Казнить – постыдным числится от века.
Насильем света правды не добыть
И правосудия не совершить.
Не оскорбляй вскормленного тобою!
С ним связан ты и честью и судьбою.
Безумие пролить живую кровь,
Того, кому ты оказал любовь.
Кого приблизил к своему айвану,
Найдя в нем доблесть, чуждую изъяну.
О всех его делах дознайся сам
И на слово не верь клеветникам.
Царь подозренья черные скрывал,
Сам за визиром наблюдать он стал.
Ты, мудрый, помни: сердце – тайн темница,
Коль тайна вырвется – не возвратится.
Стал он дела вазира изучать,
Изъяна отыскать хотел печать.
И вот случайно тайны он коснулся,
Вазир его гуламу улыбнулся.
Когда людей связует душ сродство,
Невольно взгляды выдают его.
И как не может Деджлою напиться
Водяночный, что жаждою томится,
Так на вазира юный раб глядел…
И в этом царь недоброе узрел.
Но гнев свой укротил он и спокойно
Сказал вазиру: «О мой друг достойный!
Досель светила мудрость мне твоя,
Тебе бразды правленья вверил я.
Я чтил твой дух и разум твой высокий,
Но я не знал, что ты не чужд порока.
Нет, не к лицу тебе, увы, твой сан!…
Виновен в этом сам я – твой султан.
Змею вскормившего удел печален,
Он будет рано ль, поздно ли ужален».
Главой поник в раздумье муж-мудрец
И так царю ответил наконец:
«Я не боюсь наветов и гонений,
У вас не совершал я преступлений.
Не знаю я, ты в чем меня винишь,
И не пойму, о чем ты говоришь!»
Шах молвил: «Чтоб исчезла тень сомненья,
Ты и в лицо услышишь обвиненье».
И здесь, вазира старого навет
Открыв, спросил: «Что скажешь ты в ответ?»
Тот молвил: «Спор внимания не стоит!
Завистник подо мной подкопы роет.
Он должен был мне место уступить…
И разве может он меня хвалить?
Ты, государь, сместив, его обидел…
Он в тот же час врага во мне увидел.
Неужто царь, прославленный умом,
Не знал, что станет он моим врагом?
До дня Суда он злобы не избудет,
И лгать всю жизнь, и клеветать он будет.
И я тебе поведаю сейчас
Когда-то мною читанный рассказ.
Невольно мне он в память заронился:
Иблис сновидцу некому приснился.
Он обликом был светел, как луна,
Высок и строен телом, как сосна.
Спросил сновидец: «Ты ли предо мною
Столь ангельского блещешь красотою?
Как солнце, красота твоя цветет,
А ты известен в мире как урод.
Тебя художник на стене чертога
Уродиной малюет длиннорогой».
Бедняга див заохал, застонал
И так ему сквозь слезы отвечал:
«Увы, мой лик художник искажает.
Он враг мне, ненависть ко мне питает!»
Поверь, мой шах, я чист перед тобой,
Но враг мой искажает облик мой.
От зависти и злобы, как от яда,
Бежать, мой шах, за сто фарсангов надо.
Но не опасен гнев твой мне, о шах,
Кто сердцем чист, тот смел всегда в речах.
Где мухтасиб идет, лишь тот горюет,
Кто гирями неверными торгует.
И так как только с правдой я дружу,
На клевету с презреньем я гляжу!»
Царь поражен был речью этой смелой,
Душа его от гнева пламенела.
«Довольно,- крикнул он,- не обмануть
Тебе меня! Увертки позабудь.
Мне не нашептано клеветниками,
Нет, все своими видел я глазами.
Средь сонма избранных моих и слуг
Ты не отводишь глаз от этих двух».
И засмеялся муж велеречивый:
«Да, это правда, о мой шах счастливый.
Скрыть истину мне запрещает честь,
Но в этом тонкий смысл сокрытый есть.
Бедняк, что в горькой нищете страдает,
С печалью на богатого взирает.
Цвет юности моей давно увял,
Я жизнь свою беспечно растерял.
На красоту, что юностью богата,
Любуюсь. Сам таким я был когда-то.
Как роза цвел, был телом как хрусталь,
Смотрю – и в сердце тихая печаль.
Пора мне скоро к вечному покою…
Я сед, как хлопок, стан согбен дугою.
А эти плечи были так сильны,
А кудри были, словно ночь, черны.
Два ряда жемчугов во рту имел я,
Двумя стенами белыми владел я.
Но выпали они, о властелин,
Как кирпичи заброшенных руин.
И я с тоской на молодость взираю
И жизнь утраченную вспоминаю.
Я драгоценные утратил дни,
Осталось мало, минут и они!»
Когда слова, как перлы, просверлил он,
Как будто книгу мудрости открыл он.
Шах посмотрел на мощь своих столпов,
Подумав: «Что есть выше этих слов?
Кто мыслит так, как друг мой, благородно,
Пусть смотрит на запретное свободно.
Хвала благоразумью и уму,
Что я обиды не нанес ему.
Кто меч хватает в гневном ослепленье,
Потом кусает руки в сожаленье.
Вниманье оклеветанным являй,
Клеветников же низких покарай!»
И друга честью он возвысил новой,
Клеветника же наказал сурово.
И так как мудр, разумен был вазир,
Не позабыл того султана мир.
Пока был жив, он был хвалим живыми
И доброе, уйдя, оставил имя.
51
- Предыдущая
- 51/147
- Следующая
Перейти на страницу:
