Горение. Книга 3 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/88
• Следующая

Во время бурного обсуждения в Национальном собрании проекта мирного договора с Пруссией мэр Страсбурга, аннексированного немцами, умер от разрыва сердца; Виктор Гюго отказался от депутатского мандата:

– Париж скорее готов пойти на смерть, чем допустить бесчестие Франции! Три недели назад Собрание отказалось выслушать Гарибальди, сегодня – меня. Этого с меня достаточно!

Виконт де Лоржелиль закричал торжествующе:

– Собрание не хочет слушать господина Гюго лишь потому, что он говорит не по-французски!

… Большинство республиканских друзей Клемансо отказались от депутатских мандатов; однако мэр рабочего Монмартра хранил молчание, он ни разу не поднялся на трибуну Национального собрания; был крайне точен при обмене мнениями с коллегами во время перерывов; предпочитал слушать, цепко вглядывался в лица; дивился искусству интриги, которое блистательно демонстрировали старцы из лагеря монархистов и клерикалов.

Ночью, оставшись наедине со своими мыслями, выстраивал линию защиты: «Я обязан принести себя в жертву будущему. Если все республиканцы выйдут из Национального собрания, кто сможет объединить правых и левых – во имя спасения Франции?!»

Вернувшись в Париж, Клемансо впервые услышал слово «ренегат», – таинственная категория «народ» выносит суждения спонтанно, требуя от избранника поступков, а не слов.

На выборах, состоявшихся после того, как Париж был провозглашен Коммуной, Клемансо потерпел поражение и сложил с себя звание депутата и мэра; все те месяцы, что Коммуна истекала кровью, он пытался примирять непримиримое – изменника Тьера с героями коммунарами.

Иногда в нем просыпался прежний Клемансо: он был свидетелем казни депутата Национального собрания Мильера; когда озверевшие солдаты заставляли народного избранника стать на колени, он отказался: «Убейте меня, убейте. Но вы не сможете меня унизить». Рассказывая об этом, Клемансо не мог сдержать слез.

Бежав из города, истекающего кровью, он сказал себе: «Как патриот Франции, я никогда не соглашусь с ее унижением; все, что было захвачено пруссаками, должно быть возвращено; как интеллигент, я не вправе допустить того зверства, которое было столь ужасающим во время гражданской войны, – лишь эволюция есть гарант порядка и прогресса; Тьер – кровавый клоун, он упивается победой, не понимая, что его дни сочтены; надо сломать в себе обиду на тех, кто не понял меня; надо ждать, чтобы нарыв Тьера прорвался, подсох и отпал сам по себе; надо набирать очки популярности; став известным не одному Парижу, а всей Франции, я приду в Ратушу и приму верховную власть. Об этом еще меня попросят – те именно, кого я исподволь и не спеша подготовлю».

Он таился шесть лет. Он дождался своего часа: был избран в парламент вместе с Гамбеттой – от своего «восемнадцатого» округа Парижа.

Он тем не менее и тогда продолжал выжидать.

Лишь спустя три года после возвращения в политику Клемансо произнес свою первую речь, потребовав от правительства амнистии коммунарам.

В тот же день секретная служба Франции начала вести на него тайное досье; Бисмарк потребовал отчета у своего посла – «кто этот человек? »; Александр Второй срочно вызвал к себе французского поверенного в делах Ле Фло:

– Речь Клемансо произвела на нас гнетущее впечатление…

Клемансо, словно чувствуя, что время работает на него, произнес свою вторую речь, следствием которой было падение правительства.

Именно тогда он открыл свою газету «Жюстис», в коллегию которой вошел и Шарль Лонге, зять Карла Маркса.

Именно тогда, получив аудиторию, Клемансо сделался лидером парламентской оппозиции, начал бичевать колониальную политику Франции в Тунисе и Индокитае, низвергал правительства, постоянно думая о том времени, когда он сформирует такой кабинет, который наконец позволит ему осуществить все то, о чем он думал после поражения Коммуны.

С особым интересом Дзержинский читал документы о том, как совершенно неожиданно карьера Клемансо обрушилась из-за аферы, связанной со строительством Панамского канала; несмотря на то что его ближайшие друзья Эмиль Золя, братья Гонкур, Анатоль Франс, инженер Эйфель (его, впрочем, тоже привлекли к суду и приговорили к тюремному заключению) делали все, что могли, стараясь доказать невиновность «монгола» – так называли Клемансо друзья за чуть раскосые глаза и жгуче-черные волосы, – он проиграл выборы, был ошельмован как английский агент и выброшен из политической жизни страны; ему тогда шел уже пятый десяток.

Первая дуэль, на которую он вызвал человека, обвинившего его в шпионстве и коррупции, кончилась мировой, ибо Клемансо еще пытался прийти к компромиссу; однако, окончательно потеряв парламентский мандат, он немедленно вызвал на дуэль депутата Дешеналя и рассек ему шпагой лоб и веко, предварительно назвав клеветника в своей газете «подлецом и негодяем». Депутатского жалованья не было более; Клемансо начал работать как профессиональный журналист, ежедневно печатал статьи о дипломатии и театре, политике и оперетте, финансах и военной стратегии; запоем читал классику, философов, экономистов, военных мыслителей; опубликовал несколько романов и повестей.

Когда – по прошествии долгих семи лет – началось дело Дрейфуса, спровоцированное антисемитами во французской армии, Клемансо прервал занятия изящной словесностью и бросился на защиту человека, виною которого было только то, что его родили евреи.

Битва за престиж Франции, которому был нанесен удар шовинистическим отребьем страны, вновь подняла Клемансо; добившись освобождения Дрейфуса, французские интеллектуалы во главе с Золя, Франсом, Прево, Элиз Реклю, Клодом Моне активно поддержали созданную Клемансо партию радикал-социалистов; Клемансо был избран в сенат республики вместо генерала, начавшего травлю Дрейфуса; в феврале девятьсот пятого года он – вместе с Анатолем Франсом – вошел в «Общество друзей русского народа», которое открыто обвиняло Николая в тирании и зверствах.

Через несколько дней после вхождения в «Общество» Клемансо обратился к русскому императору с предложением провести буржуазно-демократические реформы:

– Лишь это может спасти Россию от хаоса революции…

Через год он стал министром внутренних дел, а затем премьером.

Когда рабочие вышли на демонстрацию, Клемансо отдал приказ полиции стрелять в бунтовщиков…

А уж после этого, санкционировав займ Николаю Кровавому, начал дипломатическую игру, которая должна была объединить Францию с Англией и Россией – против Германии; мщение, да здравствует мщение, ничего, кроме мщения!

… Дзержинский походил по камере, вернулся к столику, вмонтированному в стену каземата, и записал: «Следует рассмотреть в высшей мере интересные тезисы; русская революция понудила буржуазию Запада резко изменить свою внутреннюю и внешнюю политику; сделано это было стремительно, безо всякой обломовщины; капитал вышвырнул из правительства всех тех, кто представлял абсолютистскую тенденцию девятнадцатого века; произошла смена декораций; в Париже к власти пришел „ниспровергатель и республиканец“ Клемансо; в Лондоне в кабинет рвутся „либералы“ Ллойд-Джордж и Черчилль, сменившие старцев, не умевших осмыслить суть изменений, происходящих в мире, ускорение которым придала наша революция; в Риме вместо дряхлых мумий появился мобильный Джолитти, тоже „республиканец и либерал“… Процесс противостояния русской революции приобретает характер международный, общеевропейский… Горько то, что Запад воспользовался результатами нашей борьбы, ускорил прогресс, а Россия по-прежнему прозябает в спящем бездействии… »

– Хорошо работаете? – услыхал Дзержинский голос за спиной; не двигаясь, поднял глаза; сквозь доски, которыми было забрано окно каземата, светились звезды: ночь; голос узнал сразу – подполковник Вонсяцкий.

– Да, благодарю, – ответил, не поднимаясь.

– Я бы хотел посмотреть, что вы пишете, Дзержинский.

– Письмо.

– Вот я и намерен его прочитать. Дайте-ка мне…

– Возьмите. Если это не противоречит правилам.

• Предыдущая
• 51/88
• Следующая