Горение. Книга 3 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/88
- Следующая
Тем не менее Зуев понимал, что полученная информация таит в себе возможность интереснейшей комбинации, найди он этих самых «Фрица» и «Йозефа».
Поэтому, выписав имена и фамилии, его заинтересовавшие, на отдельные карточки, Зуев попросил своего помощника запустить «материал» в работу.
Ответы, полученные через три недели, заставили его еще раз задуматься над документом из Гельсингфорса; дело того стоило. «На Ваш запрос №542-2-11-07 сообщаю: 1. »Роза» – речь идет о Розе Люксембурговой, одном из лидеров польской социал-демократии. 2. »Родэ». – Видимо, эта фамилия упоминается в связи с Розой Люксембурговой, поскольку именно она посетила дом Александра Родэ на Крестовском Острове, набережная Средней Невки, 6, где проходила встреча руководящих деятелей соц. -демократии большевистского направления, посвященная тактике партии в июле девятьсот шестого года. Она прибыла туда, сопровождаемая Феликсом Доманским, он же Астроном, Переплетчик, Юзеф, Дзержинский. Здесь же состоялось ее совещание с Лениным после того, как были исчерпаны вопросы тактики большевиков. 3. Ленин, он же Фрей, Карпов, Винтер, является Владимиром Ильичем Ульяновым, лидером большевизма. 4. Доманский, он же Астроном, Юзеф, Ржечковский, Дзержинский, является одним из руководителей польской социал-демократии, по предложению Ленина якобы избран в Лондоне членом ЦК РСДРП. 5. »Дед», «Литвинов Максим Максимович» – Меир Баллах, из Киева, после побега из централа, где ему грозила смертная казнь, находится в эмиграции, чаще всего появляется в Берлине, дружен с Розалией Люксембурговой и Карелом Либкнехтовым, отвечает за транспортировку литературы и оружия в пределы империи. 6. »Фриц» – в картотеке не значится. 7. »Йозеф» – в картотеке не значится. 8. »Юзеф» – один из псевдонимов Астронома, Дзержинского, Переплетчика. Делопроизводитель Опрышкин».
Зуев внимательно прочитал дельный ответ Опрышкина, подумал, что человека этого надо будет пригласить для беседы, и отдал распоряжение о немедленном установлении места пребывания Юзефа Доманского-Дзержинского, где бы он ни проживал в настоящее время.
Однако через семь дней пришел ответ, что такого рода указания были отданы директором департамента Трусевичем, начальником варшавской охраны Заварзиным, а также всесильным главою петербургской секретной полиции полковником Герасимовым еще осенью, однако до сих пор член ЦК обнаружен не был, будто сквозь землю провалился.
– Видимо, скрывается в Финляндии или Польше, – пояснил делопроизводитель Опрышкин (действительно думающий человек, но чрезмерно пугливый). – Там нам трудно, Нил Петрович, особенно у финнов, – местные органы управления покрывают революционеров… Тем не менее я стану следить за этим самым «Юзефом» особенно пристально – с вашего разрешения…
Зуев повертел в руках фотографическое изображение Дзержинского: истощенное лицо, провальность щек; явно чахоточный, да и скулы торчат; высоченный лоб, несколько раскосые глаза; бушлат сидит колом; бедные люди, их же определишь сразу по какой-то кургузости; во имя чего лишают себя мало-мальски приличного существования, которого нам и так отпущено с гулькин нос?! Что изменится?!
Галерка периодически захватывает кресла партера, но ведь на сцене продолжает идти все та же пошлая драма, имя которой жизнь…
… Перед выездом из Гельсингфорса Дзержинский зашел в филиал английского «Селфриджес»; только здесь продавали самые изысканные костюмы и пальто; выбрал черную касторовую пелерину, подбитую серо-красным клетчатым шерстяным материалом; купил темно-серый английский костюм (наставлял молодых членов партии: «Организовывать вам побег из тюрьмы значительно дороже, чем оплатить расходы на приобретение элегантного костюма, – русская полиция чтит тех, кто дорого одет»), теплые башмаки с гетрами и свитер ручной работы; после этого отправился в парикмахерский салон Ханса Парвинайнена и лег в его удобное кресло – на полчаса. Поднялся, глянул в зеркало и не узнал себя: усы и бородка были сделаны а-ля Ришелье, волосы подстрижены коротко, по последней моде, ни дать ни взять богатый английский коммерсант; ну, ловите меня, жандармы, смотрите в оба, не пропустите – медали лишитесь!
… Через полчаса был на вокзале, пройдя сквозь посты полиции как нож сквозь масло… Вот почему полковник Герасимов встречал Азефа самолично
Дзержинский спешил в Петербург потому, что там начинался суд над депутатами разогнанной Столыпиным Первой Государственной думы.
В поезде, прижавшись головою к холодному стеклу, по которому ползли крупные капли дождя, Дзержинский читал корреспонденцию в черносотенном «Русском знамени» о выступлении председателя «Союза русского народа» доктора Дубровина перед «союзниками» в Вологде:
«Наш народ не принимал и не примет Думу, поскольку она есть не что иное, как порождение сил, чуждых русской национальной идее, которая была, есть и будет идеей самодержавной, персонифицированной в образе вождя, неограниченного монарха, принимающего решения, неподвластные ничьему обсуждению. Пусть Запад, прогнивший в конституционном разврате, называет Русь-матушку „державой рабов“, пусть! Это от страха перед нашей могучей силой, раскинувшейся от Варшавы до Владивостока! Какая еще в мире держава может сравниться с нашей силою и раздольем?! Заговор иноземных сил против русского духа – вот что такое Дума! „Хотим дать русскому народу демократию и парламент! “ – возглашают бойкие еврейчики и надменные ляхи. А они спросили наш народ, хочет ли он этой самой „демократии и парламента“?! Замах на общинный наш уклад, единственный в мире, есть заговор недругов России, ее традиционных врагов, алчущих нашего государственного падения. Не позволим! Сходы, проводимые нашим народом повсеместно, говорят единодушное „нет“ западным заговорщикам. Не давали и не дадим нашу седую старину на заклание чужеземцам, которые только и ждут, чтобы наша вековая мощь оказалась подточенной изнутри… »
Дзержинский сунул газету в карман, недоуменно пожал плечами; неужели этот самый доктор не видит, что Россия отстала от Запада по всем направлениям? Неужели национализм может сделать человека полубезумным? Неужели не ясно, что община обрекает народ на сонное прозябание в ожидании приказа на поступок, моральную деградацию, постоянный страх?
Кадеты в своих газетах прекраснодушничали, упоенно писали о новой поре, когда исполнительная и законодательная власть найдут в себе мужество завершить под скипетром государя то, что началось в стране после того, как завершилась революция. А что началось? Отчаянье, неверие в способность сановников и молодящихся приват-доцентов сделать хоть что-нибудь; салонное сотрясение воздуха, пустая болтовня, страх перед кардинальным решением.
Правоцентристская партия «17 октября», тучковские октябристы (ах, Кирилл Прокопьевич Николаев, не к тем вы примкнули, жаль, голова светлая, болезнь страны видели еще в девятьсот втором, отчего же эдакий пируэт?! ) бранили кадетов за левизну, социал-демократов за бунтарство, «Союз русского народа» за негибкость; на одной только первой полосе сорок семь раз повторено: «патриотизм и национализм» – крылатый лозунг Александра Ивановича Гучкова; не это ли породило презрительное замечание Льва Толстого: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя»; десять процентов грамотных на всю страну, про метрополитен знают пятьдесят тысяч, имеющих деньги на выезд в Берлин или Париж; махонькая Англия льет чугуна в три раза больше России, а уж сколько пароходов строит и паровозов – сказать страшно, позор Российской империи, плетемся в хвосте прогресса, стыд и срам. «Национализм и патриотизм», тьфу, позорище, слепота, неумение думать о будущем…
Ощущать приближение общественных катаклизмов дано отнюдь не каждому политику; требовать знания социальных подробностей, которыми всегда отмечен кризис умирающей власти, значит мечтать о невозможном; таланты, как правило, рождаются передовой идеей; эпохи посредственности отмечены серостью искусства и науки; именно революция выдвигает тех, кто умеет в капле воды видеть звезды.
- Предыдущая
- 3/88
- Следующая
