Горение. Книга 2 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 48
- Предыдущая
- 48/92
- Следующая
– Ей могли завязать рот…
– Господин Ковалик не обнаружил тряпки, шарфа, полотенца. Он перерыл весь дом, понимаете? А я не обнаружил ни одного следа от текстиля во рту несчастной.
Лежинский подался вперед – быстрая догадка родилась в нем:
– Доктор, а вы делали вскрытие?
– Пулевых или ножевых ранений не было, пан…
– Лосский, Лосский…
– Не было пулевых ранений, пан Лосский, нет смысла делать вскрытие.
– Наука позволяет вам установить, например, разрыв сердца?
– Конечно… А почему вы…
– Почему спросил? Допустите, что несчастная умерла от разрыва сердца, не выдержав мучений – не столько физических, сколько моральных… Я иду в размышлении от того, что вы мне рассказали… Разрыв сердца…
– С последующей имитацией убийства?
– Я не совсем понимаю, отчего все говорят про убийство? Ведь она выбросилась из окна. Значит, было самоубийство?
– Нет. Господин Ковалик полагает, что покойная, спасаясь от кого-то, выбросилась в окно, а это не самоубийство, это доведение до самоубийства, что рассматривается, по нашему своду законов, как убийство.
– От кого должна была скрываться Микульска?
– Господин Ковалик полагает, что это акт мести.
– С чьей стороны?
– Вы же читали газету… Я не слишком разоткровенничался с вами, пан…
– Лосский.
– Да, да, простите, пан Лосский… Я не слишком откровенен? Я могу полагаться на вашу корректность?
– Конечно. Я же дал слово чести, пан Лапов… Много противоречий, не находите? Следы насилия – и акт мести со стороны революционеров. Разве это похоже? Если анархисты убили ее вне дома, так зачем было тащить тело на квартиру, рискуя попасть в руки полиции?
– Вы выдвинули интересную версию по поводу разрыва сердца… Похороны состоятся завтра: друзья пани Микульской ждут ее отца, он сражен горем и не может подняться с кровати, сердечные колики. Я предложу господину Ковалику сделать вскрытие…
– Он будет против, – убежденно ответил Лежинский.
– Отчего?
– Если вы обнаружите, что женщина скончалась от разрыва сердца, дело усложнится до крайности. Тогда выяснится, что мститель хорошо знал криминалистику, слишком хорошо знал… Вы, впрочем, станете самым известным судебно-медицинским экспертом, коли сможете выяснить все досконально, но вы тогда заберете лавры пана Ковалика. Не страшно ссориться с сыскной полицией?
Лапов ответил, думая о чем-то своем:
– Когда у человека хорошая практика – не страшно.
(Лежинский рассчитал верно: в газетах сейчас стали появляться статьи адвокатов и судебно-медицинских экспертов, эти материалы рвали из рук, раньше такого не печатали. Авторы попадали в фокус общественного интереса, практика их соответственно возрастала. Манера Лапова говорить, его осторожность, но в то же время твердая заинтересованность в деле, обстановка квартиры, где все дышало желанием обрести надежность, поведение доктора с человеком из газеты – все это подсказало Лежинскому верный путь, он чувствовал это по тому, как строился разговор, как проявлял себя в нем собеседник.)
– А если наше предположение о разрыве сердца окажется неверным? – спросил Лежинский и сразу же подстраховался: – Впрочем, вы лишь до конца выполните свой долг. Как у нас, газетчиков, так и у вас, медиков, тщательность проверки – вопрос престижа. Вы имеете право сделать вскрытие без предписания полиции?
– Полиция безграмотна, – поморщился Лапов, продолжая между тем размышлять о чем-то своем. – Разве ловкость может заменить знание? Разве возможно исправлять закон без знания? Хотя разве у нас есть закон? Так, комментарии. Лидочка! – крикнул он жене, и Лежинский вздрогнул – так неожидан был переход. – Лидуня!
Пани докторка вплыла в комнату:
– Ты звал меня?
– Я тебе кричал, – ответил Лапов. – Дай-ка мне совет, дорогая…
– Будто ты слушаешься моих советов…
– Я именно для того и спрашиваю, чтобы наоборот поступить. Как думаешь, маленький скандальчик, коли он, впрочем, состоится, будет полезен расширению нашей практики? Ежели пан…
– Лосский.
– Спасибо… Коли пан Лосский распишет твоего благоверного в своей газете?
– Газета доктору подмога, – пропела дебелая пани.
Лапов обернулся к Мечиславу:
– Первый раз соглашаюсь с женою! Лидуня, скажи Марье, пусть накроет стол, мы сейчас уедем с паном Лобским…
– Лосским, – поправила его жена, – я и то запомнила. Когда поднялись, доктор спросил:
– А почему вы отдали мне свою идею? Сейчас в газетах черт те что печатают – вот вам бы и блеснуть догадкою в криминалистике, а?
– Мне станут улюлюкать, коллеги обсмеют, коли ошибусь. А если вы подтвердите мою догадку, если у несчастной действительно разорвалось сердце до того, как ее принесли ночью домой, я напишу о вашем поиске первым, и ваша сенсация станет нашей общей.
Через час Лапов вышел из морга, рассмеялся зычно и сказал:
– Пишите! Я теперь убежден, что сердце у Микульской разорвалось сначала, а уж выбросили ее из окна потом. И сердце у нее разорвалось задолго до того, как она оказалась на земле.
Лежинский хотел продолжить: «Значит, она не могла открыть дверь своей квартиры? » Но говорить он этого не стал, побоялся напугать доктора своим знанием: через грузчиков, работавших на вокзале, подполью уже было известно, что двух людей, мужчину и женщину, по описанию – Микульску и Баха, полиция забрала на перроне, при посадке в вагон поезда, следовавшего в Австро-Венгрию, за сутки перед тем, как доктор Лапов приехал на происшествие.
«За время наблюдения, поставленного за ротмистром Турчаниновым, дабы оберечь упомянутого работника охраны от возможного покушения злоумышленников, слежки революционных активистов обнаружено не было. Турчанинов два раза посетил книжный магазин „бр. Гебитнеров и Вульф“ на Маршалковской, ни с кем, кроме хозяина, в соприкосновение не входил. Два раза пил кофий в ресторации отеля „Европейская“. Один раз посетил редакцию газеты „Дневник“, где разговаривал с заместителем главного редактора Нифонтовым, публицистом А. Варшавским и репортером Консовским. Наблюдение продолжается».
Попов против фамилии «Варшавский» поставил точку и надолго задумался. Лицо его было оплывшим, тяжелым и безразличным – маска, да и только.
Обнаружив за собою слежку, Турчанинов испытал ужас.
Он обнаружил слежку на улице: рассматривал в витрине весенний торт, залюбовался игрою кондитера, обилием разноцветных кремов, поразительною архитектурой этого обжорного чуда; рассматривал отдыхающе, расслабленно, поэтому-то и заметил две физиономии в стекле. По тому, как механически отвернулись, когда он сделал обманное движение – «сейчас, мол, пойду», – понял: филеры. Потом фыркнул даже: «За мною?!» Но сразу же вспомнил лицо Дзержинского, главного врага охраны здесь, в Польше, а его, Турчанинова, вот уже шесть месяцев – доброго знакомого.
Турчанинов попробовал оторваться от слежки, но филеры топали за ним надежно, цепко. Вот тогда-то он и почувствовал ужас, сел на скамейку, расстегнул воротничок френча, оцарапал шею крючками, подумал о виселице и решил немедленно идти в охрану, в кабинет Попова, назвать ему ту явку, где постоянно происходили встречи с Дзержинским, а также время, когда в редакции обозначены встречи с Адольфом Варшавским. «Да, встречался, да, никого не ставил в известность, да, хотел сам, но победителя не судят – завтра можно брать все руководство польской социал-демократии».
Он дождался, пока сердце чуть успокоилось, поднялся и краем глаза увидел лица филеров, и на безглазых этих лицах заметил тупые и, как показалось, сладострастные ухмылки.
- Предыдущая
- 48/92
- Следующая
