Горение. Книга 1 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 88
- Предыдущая
- 88/125
- Следующая
Тем не менее запавшие глаза Балашова жили как бы отдельно от него самого, от его старческого лица и резко похудевшего тела.
— Братья, — обратился Балашов к собравшимся, — мы вступили в самый ответственный период нашей истории. Мы можем реализовать себя лишь в тесном сообществе с Европой: альтернатива этому — новое нашествие монголов, смешение крови, исчезновение нашей самости, нашего русского существа. Впрочем, союз с западом так же чреват опасностями растворения: бойкие еврейчики, поляки с их гордыней, латыши, финны — вы поглядите статистику, обратите внимание на рост смешанных браков… Сохранять равновесие на нашем русском корабле должен капитан — государь наш. Он окружен людьми малой культуры, людьми, которые уповают на три кита прошлого, на православие, самодержавие, народность, но не знают они, как эти три кита сохранить от полного вымирания. Мы же, слуги дела, лишены реальной власти. Власть поэтому мы в силах завоевать лишь путем создания партии. Наша партия, состоящая из людей, обладающих капиталом, достаточным для того, чтобы представлять Россию на биржах Запада, в банках Северо-Американских Штатов, на переговорах с министрами Лондона, Парижа, Берлина, должна быть лояльной, гибкой и замкнутой до той меры, чтобы, спаси бог, мы не дали повода упрекнуть нас в некоей «тайности». Нам противостоит главный враг: внутренняя крамола, все эти эсдеки, эсеры, анархисты, бунды и прочая социалистическая накипь. Правительство не умеет бороться с ними — не хватает последовательной линии. Мы должны помочь государю. Надо влить серьезные силы в «Союз русского народа». Сумасшедший Дубровин вызывает презрение. Надо продумать, каким образом влиять на «Михаила Архангела» — через десятые руки, — чтобы его деятельность не носила характер стихийный, тупой, управляемый дилетантами из департамента полиции. Пусть кидают в нас камнями и психопаты Дубровина, и черные сотни «Михаила Архангела» — стерпим. Пусть только действуют, шумят, грозят справа. Надо подтолкнуть работу ложи «Розенкрейцеров» так, чтобы они пугали государя нами, франкмасонами. Государь, увы, боится силы. Следует рассредоточить понятие масонства, следует отмежеваться от крайних его фракций — для этого именно и надо помочь их создать, — Балашов глянул на Веженского.
— В нужный момент и при подходящих обстоятельствах мы, именно мы обнажим их сущность: цель оправдывает средства. Прошу всех в ближайшие недели отменить поездки за границу или на отдых — каждый из вас может понадобиться в момент самый неожиданный.
… Веженский после встречи в ложе долго кружил по городу на своем ревущем авто, и тревога не отпускала его, она была давешней, той, которую он испытал, встретившись с Грыбасом — за день перед казнью. Приученный практикой судебных словопрений к тому, чтобы эмоции использовать заученно, словно актер на сцене, но при этом следовать логике — подспудной, невидимой, сокрытой в любом, даже самом пустяшном деле, — он чувствовал сейчас, что концы не сходятся с концами. Веженский не мог еще сформулировать точно, какие концы и в чем не сходятся, но он верил своему обостренному чувствованию, поэтому в «Асторию» не поехал, знал, что водкой тревогу не зальешь, наоборот, чадить станет, назавтра места себе не сыщешь. Отправился к Хрисантову Гавриилу Григорьевичу, действительному статскому из европейского департамента министерства иностранных дел, главному «пельменщику» Санкт-Петербурга. Выслушав странный, казалось бы, вопрос Веженского, действительный статский внимательно оглядел сухопарую, ладную фигуру присяжного поверенного, вздохнул, молчал долго, а потом грустно и очень искренне ответил:
— Раньше надо было спрашивать, Александр Федорович, раньше.
А вопрос был простым: кому ныне за границею, каким силам — с точки зрения профессионального дипломата — была выгодна война России с Японией? Вопрос был задан Веженским даже для него самого неожиданно. (Потом, по прошествии месяцев, он ответил себе, отчего именно с этим приехал к Хрисантову: перед глазами постоянно стояли сине-желтые уши графа Балашова, думал о преемственности, а гроссмейстера ложи не получишь, коли не держать руку на пульсе иностранной политики трона — это только по ублюдочным «почвенным» теориям Россия выявляла себя по-настоящему, лишь когда «двери заперты»; на самом-то деле, будучи державой великой не в силу объемности территории, но в силу причин иных, рожденных талантливостью народа, Россия могла по-настоящему реализовать себя в самом тесном общении с Европой.)
— Что ж, — продолжал между тем Хрисантов, — лучше поздно вопрос ставить, чем не ставить его вовсе. Я отвечу вам, Александр Федорович. Естественно, моя точка зрения, вероятно, во многом будет расходиться с мнением официальным, но отношения наши таковы, что я готов разрешить себе это.
— Спасибо.
— Не за что. Вам спасибо: это редко в наш век, когда умному человеку, растущему человеку, — подчеркнул Хрисантов, — можно верить. Даже если б вы чиновником были — верил; такие, как вы, по трупам не ходят, такие, как вы, на разум ставят, на здравый смысл.
— Еще раз спасибо, — ответил Веженский. — Искренне тронут, Гавриил Григорьевич.
— Так вот, Александр Федорович, наша с Японией война началась уже десять лет назад, когда мы вместе с Францией и Германией решили потеснить Лондон, который поддерживал — мудро, должен заметить, поддерживал, — желание проснувшейся Страны восходящего солнца прийти со своих островов в мир. Европейские островитяне понимали островитян азиатских лучше нас, материковых-то. Мы в девяносто пятом году, как помните, заключили договор о дружбе с Китаем, направленный против Японии, оттяпав себе за это концессию на трансманьчжурскую магистраль. Первая ошибка. А вторая была и вовсе непростительной: американцы предлагали нам капитал для совместной разработки дальневосточных окраин, любой капитал предлагали, чтоб завязать сообщество с нами и японцами, а мы — сами с усами! Ни в какую! И своими руками, Александр Федорович, именно своими руками, бросили Японию в объятия Вашингтона. Проклятая наша манера гнуть линию; коли союз с Парижем и Берлином — так уж до конца, без всяких там меттерниховых штучек. А без этих меттерниховых штучек — политики нет, как нет математики без доказательства от противного.
Хрисантов закурил сигару, пыхнул горьким табаком, продолжал раздумчиво:
— Намечавшийся англо-американо-японский союз рассуждал прагматично, со счетами в руках: Лондон не постеснялся ударить челом Парижу, напомнил, что Берлин всегда останется Берлином, что гегемонистический дух Бисмарка не умер со смертью железного канцлера, что канцлер завещал Вильгельму дружбу с Россией, но отчего-то никак при этом не помянул Париж; положили британцы на стол французского министра финансов расчеты по выпуску стали и добыче угля в Германии, предложив сравнить с французскими темпами; намекнули, что Берлин ближе к русскому сырью и русскому рынку, что помогать Парижу Крупп не станет, и Париж, который только отстраненно кажется легким, порхающим, веселым, на сей раз тяжеловесно, по-буржуазному все просчитал, выверил и принял решение… Чтобы истинно французский дух понять, надобно, Александр Федорович, не Вольтера читать — он надмирен, а Мопассана. Помните, как у него брат братцу руку оттяпал, только к рыбацкие снасти сохранить? То-то и оно — истинно европейский подсчет выгоды: пусть останется три руки на двоих, зато снасти на берегу, значит, будет рыба. Четырьмя руками, но без снастей можно только кулаками над головой махать…
— Значит, это разумно — резать братцу руку?
— Все разумное — действительно, Александр Федорович, я с Гегелем не берусь спорить. В политике, должен заметить, эта формула блистательно прилагается к наиболее дальнозорким решениям. Мы часто любим не замечать. Европейцы — нет. Раз есть — изволь заметить! Словом, Вильгельм, почувствовав жареное, круто повернул к открытому столкновению с Лондоном. И Англия и Германия в этом противоборстве за европейское лидерство делали ставку на Россию — каждая держава в своих интересах. Мы вроде бы стали склоняться к альянсу с Берлином, но это означало потерю не только Англии, как возможного — в далекой перспективе — партнера, но и Франции, ибо Вашингтон заявил, что если Франция поддержит Россию в ее столкновении с Японией, то Америка войдет в войну на стороне Токио. Значит, кому выгодно было нас вогнать в драку с микадо? Берлину, Александр Федорович, Берлину. И это поддерживалось дома, у нас, — Хрисантов все-таки голос при этом понизил, оглянувшись на дверь чисто автоматически, хотя кабинет его был пуст, да и время позднее, все чиновники разошлись, — германофильская группа Витте — Абаза — Безобразов. А к кому они близки? К кому? Они ж британцев считают жидомасонами, они их терпеть не могут, они все наши беды «англичанкой» называют. Словом, Александр Федорович, мы таскали каштаны из огня для того, чтобы помогать выявлению нового европейского лидера — слава богу, пока еще до конца не выдвинулся. Слава богу, мы сейчас поняли, что все развалится, поэтому идем на любые условия мира, на унизительные, говоря откровенно, идем условия — я из Портсмута шифрограммы Витте читаю. Стыдно, Александр Федорович, стыдно и горько… А ведь если б прислушивались к нам, к профессионалам, если б вместо амбиций на счетах проверили; вместо страха перед американским вольнодумством гарантии обговорили и начали совместную разработку дальневосточной окраины — все бы в мире пошло иначе. — Хрисантов повторил уверенно: — В мире, не то что в империи.
- Предыдущая
- 88/125
- Следующая
