Горение. Книга 1 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 70
- Предыдущая
- 70/125
- Следующая
— Промедление сейчас подобно смерти, — сказал Дзержинский Розе Люксембург вечером того же дня. Он не знал и не мог, естественно, знать о том, что происходило сейчас в Шарлотенбурге и Царском Селе, но острая реакция политика, революционера, стратега подсказывала ему — если не предпринять сокрушительного контрудара, то мутная волна газетной грязи испачкает идею, за которую он и его товарищи готовы были отдать жизнь.
И на следующий день дело, по требованию социал-демократов Германии (это было как взрыв бомбы), ушло в суд. Ждали всего, но только не этого: человек, апеллирующий в суд, должен иметь такие доказательства своей правоты, которые опрокинут фон Бюлова, иначе незачем огород городить.
— Обер-прокурор сказал, что к этому процессу приковано внимание всей Европы. Я согласен — весь цивилизованный мир обратил теперь свои взоры к Кенигсбергу, — начал Карл Либкнехт свое выступление в суде. — Но почему? Потому, что здесь сделана первая попытка наказать социал-демократов, всех борцов освободительного движения за то, что они принимают участие в страданиях угнетенного русского народа. Русская история, как никакая другая, писана кровью, пролитой царской династией в борьбе против рабочих. Не от петербургских студенческих беспорядков 1899 года, не от «Народной воли» ведет свое начало революционное движение но от декабристов, от петрашевцев. Прошло больше трех поколений, как Сибирь удобряется благороднейшей кровью России. Если мы обозрим русские условия — абсолютное бесправие народа, развращенность и кровавую жестокость бюрократии, необузданную карательную систему, «судебное разбирательство», избиения, расправы над народом, — то мы увидим, что над новейшей историей России надписаны слова: «Сибирь и Шлиссельбург». Это и есть истинные эмблемы царского великолепия.
Либкнехт заметно волновался — часто делал судорожные глотки из высокого стакана, сухо покашливал, то и дело поправлял волосы, словно стоял на ветру.
— Все русские покушения, — продолжал он, — это следствие отчаяния. Народовольцы считали необходимым принести себя в жертву интересам человечества. Кто решится стать их судьей, если серьезно проанализировать побудительные мотивы, толкнувшие их в террор?! Кто откажет им в человеческом участии? Первоклассные русские литераторы прославляют их, как героев. Самым захватывающим документом в этом отношении является тургеневское стихотворение в прозе», посвященное Софье Перовской, участвовавшей в убийстве Александра Второго. Я хочу напомнить его содержание. Перовская, молодая красивая девушка, стоит перед завесой, за которой темнота и леденящий холод, она намеревается поднять завесу и переступить через порог. Она слышит обращенный к ней голос: «Готова ли ты оставить своих товарищей, переносить голод и жажду? » — «Да», — отвечает она. «Готова ли ты оставить отца, мать, сестер, братьев, ожидающее тебя впереди счастье любви и материнства? » Она отвечает: «Да». — «Хочешь ли пожертвовать жизнью, подвергнуть себя ненависти, презрению, забвению? » Она отвечает: «Да!» И подымает завесу. Из глубины раздается: «Безумная». Но сверху доносится: «Героиня, святая!» У меня нет оснований для морального негодования по поводу тех актов отчаяния, которые вполне понятны при тогдашнем положении России. С развитием русской индустрии, с появлением промышленного пролетариата в России родилась почва для прогрессивных и социал-демократических учений. Стихийно растет могучее рабочее движение. Для социал-демократии миновала эпоха прежнего отчаяния. Совершенно логически русская социал-демократия является наиболее резкой противницей террористической тактики отчаяния, так как она есть единственное движение, которое достигнет своей цели и без террора, поскольку она одна из всех русских партий оказывается в состоянии привлечь на свою сторону народные массы. Уже в силу признания материалистического понимания истории социал-демократия не может придавать насилию значение решающего фактора прогресса. Если бы социал-демократия получила возможность действовать в России свободно, то там не стало бы ни одного террориста. Преследование рабочего движения и интеллигенции теперь гораздо сильнее, чем это было в конце семидесятых годов. Насилия, избиения по отношению к рабочим за последнее десятилетие участились и, несмотря на это, террористические акты практикуются реже. За это надо благодарить социал-демократов. Открыть для социал-демократической литературы русскую границу — значит положить конец терроризму. Закройте для их произведений границу — и вы увековечите террор! Оправдание обвиняемых послужит Германии к славе. Приговор будет сигналом к усилению варварства. Это значило бы окружить русскую Бастилию новыми непроницаемыми бастионами, задушить всякое стремление к мирному прогрессу России; это означало бы санкцию русского режима, того режима, который гонит многообещающую юность в сибирские тундры, который лучших людей заставляет томиться в Шлиссельбурге, кровью их пропитывает Петропавловскую крепость. Прошу вас, господа судьи, не закрывать глаз на кровавую и в то же время величавую картину русских условий! Когда ваши сердца, ваши чувства заговорят, тогда разорвутся все юридические хитросплетения, которыми обвинение запутало всех в этом зале.
Речь Либкнехта, которую он произнес после блестящей защиты профессора Гаазе, пользовавшегося фактическим материалом, подобранным Дзержинским и Мархлевским, была той каплей, которая переполнила чашу: суд вынес оправдательный вердикт. Желание Бюлова увековечить «взаимность выдачи государственных преступников» было похерено, надежда Берлина навсегда повернуть Санкт-Петербург в фарватер германской политики так и осталась надеждой — «братству» двух полицейских структур не суждено было состояться.
… Вечером, после оправдательного вердикта, у Бебеля собралось много народа — социал-демократы Германии, русские, польские, грузинские, украинские и финские товарищи.
Когда разговор стал шумным, смешливым — пива было выпито достаточно, Дзержинский, оглядев всех сияющими зелеными глазами, запел вдруг «Варшавянку», запел подлинные ее слова, а не сочиненные полицейскими стихоплетами. Песню подхватили все.
Дзержинский поднял кружку с пивом.
— Прозит! — воскликнул он и осушил единым махом.
Почувствовал, что опьянел — два дня не ел, деньги кончились, последние отдал переводчику с финского, который исследовал брошюру «злейшего террористического сепаратиста» Кони Зиллиакуса.
Вышел в соседнюю комнату, сел в большое кресло возле кафельной печки и уснул — как провалился в темень.
Назавтра, выслушав Дзержинского, Роза Люксембург долго расхаживала по комнате, зная, что надо ответить ему, но не решив еще, как это следует сделать: при том, что храбрости Феликс был легендарной, раним он был по-детски, подобно всем открытым и добрым натурам.
— Ты помнишь заповедь Гиппократа? — спросила Роза, остановившись внезапно посреди комнаты.
Дзержинский обнял глазами ее махонькую фигурку, напряженно-стройную, чуть даже откинутую назад (не хотела, чтобы хоть кто-то заметил ее легкую хромоту, боялась жалости к себе, которая всегда несет отпечаток скидочности), улыбнулся вдруг, ощутив в себе щемящую нежность к этой женщине, и ответил:
— Какую именно?
— «Не надо делать больному хуже».
— Ты считаешь, что у меня ничего не получится?
— Убеждена.
— Роза, но ведь они тоже знали тюрьмы, ссылки, каторгу! — горячо возразил Дзержинский. — Они ведь тоже хотят свержения тирана! Они ведь тоже мечтают о социализме!
— Это неверно. Постановочно — неверно. В твоей трактовке, — уточнила она, — неверно. О социализме нельзя мечтать. Работать надо во имя социализма — упорно, постоянно, каждодневно, не страшась и не гнушаясь революционного быта, то есть «америк-бостонок» для типографий, разъяснительных собеседований с рабочей массой, налаживания помощи семьям ссыльных и каторжан, организации новых кружков, не страшась упреков в догматизме и теоретизировании. А что предлагают пэпээсы, эсеры, анархисты? Заговор, национализм, террор, путч. Это наивно, но это манит горячие головы, это нравится радикальным буржуа, особенно в так называемых российских окраинах, вроде нашей. Разве ты сможешь убедить их в нашей правоте, Феликс?
- Предыдущая
- 70/125
- Следующая
