Коровка, коровка, дай молочка - Семенов Анатолий Семенович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/42
• Следующая

Завадский шёл с фермы по тропинке через огород. Вдруг — щелчок под ногой. Виталий Константинович вздрогнул всем телом и медленно опустился на землю, взвыв от боли. Отдышался. Приподнял ногу, которая попала в капкан. Капкан с проволокой. Проволока привязана к ближайшему столбу изгороди.

Подошёл Афанасий с ружьём. Уставился на Завадского, как удав на кролика. Глаза их встретились. Завадский не выдержал ледяного взгляда. Опустил голову, Афанасий пошёл прочь.

— Ты что делаешь, подлец, — выдохнул вслед ему Завадский.

Афанасий резко повернул назад, подошёл вплотную и приставил ружье к виску Завадского.

— Я тебе сейчас не то сделаю.

Завадский под дулом ружья закрыл глаза, но нашёл в себе силы заговорить:

— Стреляй.

— Прямо сейчас?

— Стреляй прямо сейчас.

— Застрелю как собаку! Кто тебя просил таскаться по ночам на ферму?

— Никто. Сам догадался.

— Ну — короче. Даёшь слово, что не появишься больше здесь? Отвечай! Даёшь слово?

— Нет.

— Значит, не отстанешь от Галины?

— Но… С какой стати?

— Я молюсь на неё уже пятнадцать лет! Ещё с тех пор, когда и духу твоего тут не было! Понял?

— Понял.

— Я люблю её! Предупреждаю: с огнём играешь.

— Ты — чокнутый. Тебе лечиться надо.

— А ты — умный? В мозгах извилин много? Да? Хотелось бы посмотреть на твои мозги собачьи. Жаль, картечь разнесёт их по всему огороду. А может они у тебя из чистого золота? А? Так я не поленюсь. Соберу их в поганое корыто. Отнесу на приёмный пункт.

— Дурак! Галины не видать тебе как своих ушей. Даже если убьёшь меня. А не убьёшь, она сегодня же станет моей женой.

— Она тебя пригласила сегодня?

— Ага. Пригласила.

— Но ты не доживёшь до вечера.

— Доживу.

— Сейчас сдохнешь как бешеная собака.

— Я ещё тебя переживу.

Афанасий размахнулся ногой и носком кирзового сапога ударил Завадского по лицу. Кровь хлынула из носа и рта. Завадский прикрыл ладонью лицо.

— Сейчас я не буду тебя казнить, — срывающимся голосом произнёс Афанасий. — Но знай, ты приговорён. Если сегодня подойдёшь к Галининому дому и сделаешь хоть один шаг к ней во двор… Хоть один шаг!.. Этот первый твой шаг будет последним. Так и знай. Понял? На, паскуда! — Афанасий ещё раз пнул Завадского в лицо.

Галина Максимовна шла домой по той же тропинке, по которой шёл Завадский. Она увидела его, сидящего на земле. Подошла. В этот момент он высвободил кое-как ногу, но остался сидеть на земле. Он был весь в крови.

— Что случилось? — Галина Максимовна оцепенела.

Виталий Константинович поднялся с земли, отбросил капкан в сторону.

— Вот кто-то видимо решил, что тут волчья тропа. Поставил капкан на волка, а угодил в него я… Случайно, — сказал Завадский шутливым тоном.

— Это не случайность. Я знаю кто это сделал. Вы подрались?

— Нет, мы не дрались. Немножко поспорили о высоких материях.

— Ну что ж, — вздохнула Галина Максимовна. — Опять тюрьма…

— Зачем тюрьма?

— Конечно. А что! Прощать ему такие выходки. Я пойду в свидетели. Напишу заявление.

— Не надо ничего писать. Это наши мужские дела. Сами разберёмся.

— Ой, господи! На кого вы похожи! Идёмте скорее ко мне. Отмыться же надо!

— Да, — согласился Завадский. — К счастью ваш дом близко. Педагогу в таком виде идти по селу не совсем прилично.

— Идёмте скорее.

И они пошли. Виталий Константинович слегка прихрамывал.

Афанасий спрятался за углом и слышал весь разговор. Пошёл следом за ними с ружьём наперевес: стволы направлены чуть вниз, приклад под мышкой.

Галина Максимовна и Завадский вошли в дом. Виталий Константинович разделся и пошёл к умывальнику. Галина Максимовна дала ему свежее полотенце. Принесла из комнаты домашнюю аптечку. Виталий Константинович, вымывшись, вытер лицо полотенцем, сел на стул поближе к окну. Галина Максимовна стала накладывать лейкопластырь на раны. Когда залепила последнюю ранку, из детской комнаты вышли Нинка и Любка. Поздоровались. Виталий Константинович ответил им. Слегка сконфузился.

— Что делать с вашей рубашкой, — спросила Галина Максимовна. — Вся запачкана. Земля откуда-то. — Спросила шёпотом: — Он что, пинал вас?

— Пойду стираться домой, — уклончиво ответил Завадский.

— В таком виде?

— Ничего. Я какой-нибудь шарфик у вас одолжу до вечера. Замотаю шею, и незаметно будет. Есть шарфик?

— Конечно есть. . Нинка подошла к Завадскому.

— Не уходите, Виталий Константинович, — сказала она. — Я постираю вашу рубашку… Можно?

В ясных голубых глазёнках её, поднятых кверху, святая простота, неподдельная искренность.

— Ну что ж, — Завадский ласково улыбнулся. Глаза его заблестели. Даже немножко навернулись слёзы. — Я рад, если так. Как вы, Галина Максимовна?

— А что я? — растерялась мать. — Если хочет, пусть стирает.

Нинка повернулась к сестре.

— Люба, приготовь гладильную доску! Принеси утюг!

Любка стремглав бросилась выполнять просьбу. Галина Максимовна удивлённая, потрясённая стояла посреди комнаты. Она вдруг обмякла, опустила голову.

Пока Любка искала в комнате гладильную доску и утюг, здесь, в прихожей, стояла тишина. Завадский смотрел на Галину Максимовну, затаив дыхание. Она молчала, но напряжение возникшее между ними в сей роковой миг, достигло наивысшей точки.

— Вот и решилась ваша судьба, — сказала она еле слышно. Подняла глаза на Завадского, который не верил своему счастью, и добавила твёрдым голосом: — Снимайте рубашку…

В соседнем доме между Марфой Николаевной и Афанасием происходил тяжёлый разговор.

— Ирод ты! — кричала старуха. — В кои веки пригласили как человека в гости, так будь же человеком-то!

— Она тебя пригласила, а меня — так, для виду, — ответил Афанасий. — И тебя бы не пригласила, если б не смотрела за домом, за хозяйством. Не помогала поминки делать.

— А ты что, не помогал?

— Я сказал не пойду, и точка! И заглохни на этом… Собирайся и иди одна.

— А ты куда навострился?

— На охоту.

— На какую охоту?

— На такую…

— По тюремной похлёбке соскучился? Афанасий не ответил.

Галина Максимовна стояла возле сдвинутых обеденных столов, накрытых белыми скатертями. Протирала полотенцем фужеры и ставила их к тарелкам.

Вошёл Афанасий. Вошёл как-то непривычно медленно, несмело, как петух входит с оглядкой в незнакомое жилое помещение, если дверь открыта.

Галину Максимовну этот хоть и званый гость, но слишком ранний, встревожил, но виду старалась не подавать. Продолжала своё дело.

Афанасий сел на стул возле двери.

— Готовишься? — спросил он.

— Готовлюсь.

— Гостей ждёшь?

— Жду. И ты приходи. И Марфе Николаевне скажи, чтоб не опаздывала. Я ей уже говорила, но ты ещё напомни.

— Ладно, напомню. Помолчали.

— Учителя позвала? — спросил Афанасий.

Галина Максимовна ответила не сразу. Она по-прежнему протирала фужер, но движения её стали медленны и скованны.

— Позвала, — сказала она, наконец. — Зачем избил его? Это нечестно. Поймать в капкан, а потом бить безоружного.

— Пусть скажет спасибо, что легко отделался… Ишь какой шустрый! Мы с Павлом привезли, установили всю мебель. Корячились, собирали кровать. А этот конь будет валяться на ней?! Пока я жив, этому не бывать. Я его между прочим предупредил: застрелю! Сегодня же прикончу, если сунет сюда свой нос.

Галина Максимовна покрылась пятнами. Дрожащей рукой поставила фужер на стол.

— Ну что ж, — сказала она. — Стреляй и меня. Афанасий рухнул на колени.

— Не доводи до греха, Галина! Люблю я тебя. Не могу больше жить так. Что же мне делать, если снишься кажду ночь. О, Боже мой! — Афанасий заплакал. — Ну подскажи ради Христа, что делать… Я ведь и сам не рад, что наваждение такое на меня Бог послал. Я не вижу другого выхода, окромя как убить этого молдавана.

• Предыдущая
• 39/42
• Следующая