Мичман Изи - Марриет Фредерик - Страница 3

• Предыдущая
• 3/99
• Следующая

— Дражайшая миссис Изи! — воскликнул доктор, вскакивая с кресла. — Это единственная женщина, которую я мог подыскать для вашего ребёнка в качестве кормилицы, и если вы не примете её, я отказываюсь отвечать за его жизнь. Правда, можно было бы найти замужнюю женщину, но уверяю вас, женщина, любящая своих детей, не согласится бросить их и кормить вашего сына. Как вы сами понимаете, питание, получаемое ребёнком от кормилицы, может повлиять на его характер и здоровье. Я считаю, что ребёнку больше повредит молоко замужней женщины, покинувшей своего ребёнка из соображений выгоды и заработка, тогда как несчастье, случившееся с этой молодой женщиной, отнюдь не служит свидетельством её дурных наклонностей, а скорее оправдывает её как девушку, пострадавшую от чрезмерной доброты сердца и излишней доверчивости.

— Вы совершенно правы, доктор, — вмешался мистер Изи. — Её голова доказывает, что она скромная девушка с сильным религиозным чувством, добрым характером и всем таким прочим.

— Её голова может доказывать всё, что угодно, мистер Изи! — воскликнула жена. — Но её поведение свидетельствует о другом.

— Всё-таки из неё получится отличная кормилица, — продолжал доктор.

— С вашего позволения, мэм, — вмешалась Сара, — он был таким маленьким!

— Позвольте, мэм, пусть ребёнок попробует сам, — сказала приходящая сиделка, которая молча слушала весь разговор с ребёнком на руках. — Он, бедняжка, сильно беспокоится, сучит ножками и сунул кулачок себе в рот.

Доктор Миддлтон кивнул в знак согласия, и как только ребёнка положили на колени Сары, молодой Джон[3] Изи присосался к её груди как пиявка.

— Боже, спаси и помилуй, как он проголодался! Ну, ну, передохни малость. Прямо захлёбывается, бедняжка!

Миссис Изи, лежавшая в постели, поднялась и подошла к ребёнку. Сперва она почувствовала зависть, что другая женщина испытывает удовольствие, в котором ей отказано природой, затем — восторг при виде довольства, написанного на личике младенца. Через несколько минут ребёнок оторвался от груди и заснул крепким сном. Миссис Изи была довольна: материнские чувства одержали верх над всеми другими, и Сара была принята в семью в качестве кормилицы.

Мы уже упоминали, что в шесть месяцев Джека Изи облачили в рубашонки, а вскоре он начал ползать, выставляя свою попку настолько бессовестно, что стало ясно — скромность не нашла себе места среди других достоинств, которые были всосаны им с молоком Сары. Очевидно, добродушие и почтительность также не стали его достоянием, ибо он хватал всё, что угодно, замучил кошку до смерти, царапал мать и таскал за волосы отца. Тем не менее все в доме — и отец, и мать, и все домашние — считали, что он самый очаровательный и миленький ребёнок на свете. Но если бы мы стали пересказывать о всех чудесных событиях в детстве Джека с рождения до семилетнего возраста, как это делает Сара, ставшая его нянькой после того как его отняли от груди, то для этого потребовалось бы не менее трёх томов. Поэтому для краткости мы скажем, что Джек воспитывался так, как обычно воспитывается единственный ребёнок в семье, то есть ему позволяли делать всё, что угодно.

— Не думаете ли вы послать мальчика в школу, сэр? — спросил доктор Миддлтон, которого спешно вызвали в поместье мистера Изи «Лесистый холм». За ним прислали нарочного, примчавшегося к нему на взмыленной лошади. Прибыв в усадьбу, он узнал, что мистер Изи всего-навсего порезал пальчик. Судя по суматохе, царившей в доме, можно было подумать, что он по меньшей мере отрезал себе голову: мистер Изи мрачно шагал из угла в угол, миссис Изи лежала в кресле чуть ли не в обмороке, горничные суетились и сновали вокруг неё. Все были охвачены волнением, кроме самого мастера[4] Джека, который с пальцем, перевязанным тряпочкой, и в передничке, закапанном кровью, развлекался вишнями, ловя их ртом, и не обращал никакого внимания на суматоху.

— Ну-ка, скажи мне, малыш, что тут у вас случилось? — спросил доктор Миддлтон, обращаясь к Джеку как к самому благоразумному из всех присутствующих.

— О, доктор Миддлтон, — вмешалась миссис Изи. — Он порезал себе руку. Я уверена, что затронут нерв — и тогда столбняк…

Не отвечая, доктор Миддлтон осмотрел порезанный пальчик, в то время как Джек Изи продолжал играть вишнями правой рукой.

— Есть ли у вас в доме что-нибудь вроде липкого пластыря? — спросил доктор, закончив осмотр.

— Конечно, есть. Мэри, беги… Сара, принеси…

Моментально служанки вернулись. Сара — с пластырем, Мэри — с ножницами в руках.

— Успокойтесь, мадам, прошу вас, — сказал доктор, накладывая пластырь на пальчик. — Уверяю вас, что ранка скоро заживёт без каких-нибудь вредных последствий.

— А не лучше ли отвести его наверх и уложить в постельку, — возразила миссис Изи, кладя на ладонь доктора золотую монету стоимостью одна гинея.

— Вряд ли в этом есть какая-нибудь необходимость, мадам, — сказал доктор, — но следует удержать его от новых шалостей.

— Пойдём, мой миленький, ты слышал, что сказал доктор.

— Слышал, — ответил Джек, — но не пойду.

— Джонни, миленький, пойдём, мой хороший, будь умницей.

— Пойдёмте, мастер Джонни, — попросила Сара.

— Убирайся-ка, Сара, — сказал Джонни, шлёпнув её по заду.

— Фи, мастер Джонни! — воскликнула Мэри.

— Джонни, миленький, пойдём, — сказала мать просительным тоном, — хочешь погулять?

— Я пойду наберу себе ещё вишен, — ответил мастер Джонни.

— Хорошо, голубчик, пойдём, я отведу тебя в сад.

Мастер Джонни соскочил со стула и взял мамочку за руку.

— Какой милый, добрый, послушный ребёнок! — воскликнула мать. — Его можно водить за ниточку. («Да, если водить в сад собирать вишни», — подумал доктор Миддлтон.)

Миссис Изи, Джонни, Сара и Мэри ушли в сад, оставив доктора Миддлтона наедине с мистером Изи, который молча просидел в углу комнаты в течение описанной сцены. Нужно отметить, что доктор Миддлтон был умным, рассудительным человеком, и он не любил вмешиваться в дела, не имеющие до него касательства. Что до гинеи, полученной им за наклейку кусочка пластыря, то на этот счёт совесть его была чиста: время ему было одинаково дорого независимо от того, потратил ли он его с толком или попусту, а кроме того, бедных он лечил бесплатно. Постоянно бывая в доме мистера Изи, он часто виделся с Джонни и успел заметить, что тот был смелым, решительным мальчиком, наделённым от природы добрым и отзывчивым сердцем, но вместе с тем было очевидно, что помешательство отца на философии и безрассудная любовь матери постепенно портят ребёнка, способствуя развитию у него дурных наклонностей. Вот почему, едва миссис Изи удалилась из комнаты, он уселся на стул и задал вопрос, с которого мы начали нашу главу и который здесь уместно привести ещё раз:

— Не думаете ли вы послать мальчика в школу, мистер Изи?

Мистер Покладистый скрестил ноги, обхватил сцепленными пальцами рук колени, как он всегда делал, готовясь вступить в спор.

— Нет, не думаю, мистер Миддлтон. Я решительно возражаю против того, чтобы послать мальчика в школу, главным образом потому, что принудительная дисциплина, навязываемая в школе с помощью наказаний, не только несовместима с правами человека, но и решительно противоречит здравому смыслу и нормам морали. Не говоря уже о том, что наказание само по себе является ошибочным методом воспитания и нарушением общественной справедливости, учителя унижают человеческое достоинство учащихся тем, что практикуют наказание по нижней части спины, усугубляя тиранию позором. Конечно, предполагается, что мальчик, посланный в школу, извлечёт пользу от наставлений и примера умного педагога, но скажите, как он научится доброте, если её воспитывать с помощью окриков и взмахов берёзовой розги, отзывчивости — с помощью жестокости, терпимости — при несдержанности тех, кто должен подавать пример, или стыдливости, когда нижние части его тела при порке обнажены для всеобщего обозрения. Не вступает ли такое воспитание в противоречие с идеалами всеобщего равенства, к которому мы все стремимся, но которого мы неправедно лишены? Почему должно проводиться разделение на секущих и секомых? Разве они не созданы одинаково по образу и подобию Божьему, не наделены разумом в равной мере, не обладают равными правами на плоды земли нашей, которые должны быть распределены среди всех по принципу равенства? Разве это справедливо, что мы так долго и терпеливо сносим лишение тех священных прав, которые были присвоены себе небольшой кучкой тиранов за счёт основной массы народа, и терпим это только благодаря привычке к бесправию и внушённым с детства ложным понятиям о добре и справедливости? Разве долг отца не состоит в том, чтобы оградить сына от ошибки усвоения опасных и ложных идей, что грозят превратить его в стадное животное, готовое покорно сносить страдания только ради того, чтобы жить? Да к тому же эти ложные идеи внушаются ученикам и запечатлеваются в их умах с помощью берёзовых розог! Не получают ли они с первыми уроками азбуки уроки рабства, которые подавляют их разум, чтобы тот уж никогда не воспарил ввысь, но приобрёл привычку склоняться перед деспотизмом, пресмыкаться перед вышестоящими, думать и действовать по наущению других и молча отрекаться от права священного равенства, которым мы наделены от рождения? Нет, сэр, если в школе не могут обойтись без порки — этой грубейшей ошибки при обучении, ноги моего сына не будет в школе.

• Предыдущая
• 3/99
• Следующая