В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) - Обручев Владимир Афанасьевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/76
• Следующая

— Садись, — сказал Лобсын. — Покормим, скоро чай будет.

Он сел у огня. Ноги у него в ссадинах и царапинах, грязные. Голова гладко остриженная, смотрит пугливо.

— Ты чей мальчик? — спрашиваю. — Откуда и куда идешь один?

Он молчит: видно, боится сказать, нас опасается.

— Ты не бойся. Мы тебя не обидим, накормим, отдохнешь и завтра пойдешь, куда тебе нужно.

Чай поспел. Мы у караульных немного молока купили и сварили настоящий монгольский — с солью и молоком. Налили ему чашку — у нас запасная была — дали баурсаков. Он ел жадно, чаем запивал. Вторую чашку попросил, выпил, потом держит ее в руке пустую и, видно, боится попросить еще.

Лобсын налил ее и говорит: — Больше не дам, после голодовки нельзя сразу много есть, заболеешь.

Он кивнул головой и спрашивает:

— Вы не в наш ли монастырь едете?

А как называется твой монастырь, где стоит?

— Залхачин-сумэ зовут, стоит на большой речке Дзабхын-гол. Пятьсот лам живут там. И гэген есть, старый, чуть живой.

— Знаю я этот монастырь, — сказал Лобсын. — Мы туда не едем, и нам он не по пути. Он за Алтаем находится. Так ты возле этого монастыря у родителей жил?

На этот вопрос мальчик не ответил, а спросил: — Далеко ли до речки Шара-гол?

Лобсын рассмеялся: — Шара-гол речек в Монголии сотни две будет, если не больше. Которую из них ты ищешь? Нет ли возле нее какой-нибудь горы с именем?

— Горы Баин-ниру близко стоят. На них большое обо есть, а на речке пять деревьев.

— Ну, гор Баин-ниру и обо больших в Монголии также много, а деревья тоже на разных речках встречаются, — говорит Лобсын.

Мальчик, видимо, смутился и всхлипнул.

Мало-помалу мы из него вытянули, что отец привез его прошлой осенью в монастырь и отдал в обучение ламам, чтобы он сам, подросши, ламой сделался. Ехали они туда три дня через горы. У лам ему не понравилось, плохо кормят, заставляют полдня аргал собирать, а полдня учить непонятные молитвы, писать и заучивать какие-то знаки. Пришла весна, стало тепло; он убежал от лам и пошел через горы домой. Шел уже четыре дня, на первый день имел еще с собой кусок мяса и немного дзамбы (поджаренной ячменной муки, заменяющей хлеб у монголов), а потом голодал, только воду пил, когда попадалась речка или ключ, и ел зеленую траву. Юрты кое-где видел, но обходил стороной, боялся, что задержат и отведут назад в монастырь.

— Ведь он такой же, как я, беглец! — сказал Лобсын. — И очень мне его жаль.

— Что же мы будем с ним делать? — спрашиваю. — Как найти его родителей, если Шара-голов и Баин-ниру много, а имена родителей, которые он назвал, тоже часто одни и те же у монголов?

Мальчик в это время уже крепко заснул, забравшись в палатку. Я постлал ему потник и укрыл ситцем, который дал караульный для обмена.

— Завтрашний день он побудет у нас, — говорю. — Пока мы сделаем попытку пробраться в рудник, он вместе с собакой будет наш стан и лошадей караулить, а там посмотрим, поедем назад и как-нибудь разузнаем про родителей.

Ночь прошла спокойно. Утром мальчик с нами позавтракал, стал доверчивее, рассказал, что родители у него бедные, юрта плохая, скота мало, детей несколько, старший сын пасет их скот, а отец служит пастухом у богатого соседа, получает молоко, иногда барана, живут скудно, а все-таки лучше, чем в монастыре у лам. Зовут его Очир.

Оставив его у палатки с поручением караулить ее и лошадей, мы полезли вверх по правому склону долины, довольно крутому и высокому. Поднявшись на гребень отрога Алтая, который отделял эту долину от долины Алтын-гола, мы увидели внизу под собой немного ниже по течению ручья юрты караульных у рудника, а пройдя по гребню шагов сто на юг, наткнулись на выход самой жилы в виде глыб желтоватого кварца. Мы прилегли, чтобы караульные не заметили нас на гребне, высмотрели, что немного ниже по склону виден небольшой отвал породы, уже заросший бурьяном, и чернеет отверстие старой выработки. Через него, очевидно, можно пробраться в выработки рудника, когда стемнеет и караульные не смогут увидеть нас.

Вернулись к палатке и провели почти целый день, варили обед, пасли коней выше по долине, чтобы к ночи оставить им траву ближе к стану; собирали аргал и кусты. Под вечер приготовили все, что нужно было взять с собой в рудник: каелку, зубило, молоток, пару свечей, мешок, веревку, черные халаты, разрисованные по указанию Лобсына. При разборе вещей в сумах я нашел сверток хорошего ситца, аршин 12, который взял с собой на всякий случай для подарка или обмена на барана, если понадобится. «Вот, кстати, — думаю, — можно будет потом оставить караульному, который дал гнилой для обмена»; решил захватить его с собой в рудник. Перед закатом напились чаю, потом пригнали коней к палатке, привязали, посадили мальчика возле палатки у огонька, велели ему поддерживать огонь и смотреть за конями; привязали собаку, чтобы она не увязалась за нами. Мальчик с ней уже познакомился, обещал приготовить чай часа через три.

Чуть солнце закатилось, мы полезли опять на гору и на гребне отдохнули, дожидаясь, чтобы стемнело и караульные не смогли разглядеть, как мы спустимся к верхней выработке. Спустились и пролезли в нее, отошли осторожно несколько шагов вглубь и зажгли свечи. Верхняя штольня по жиле оказалась неглубокой, всего шагов десять. Но к самому забою, в котором белела жила кварца в пол-аршина толщины, нельзя было подойти — перед ним шла прямо вниз шахточка во всю ширину штольни. На веревке опустили свечу до дна, оказалось сажен пять глубины. Зацепив веревку за выступ камня, мы спустились вниз, осматривая жилу по пути. Кое-где в кварце блестело золото крупными зернами, но добывать их на весу было слишком трудно.

Со дна этой шахточки шел штрек по жиле в глубь горы без выхода на поверхность, длиной шагов в тридцать. Прошли по нему к забою. Жила была здесь уже почти в аршин. Кое-где в ней желтело золото, полосками в палец шириной и гнездами в ноготь. Зубилом и каелкой наломали кварца с золотом в разных местах по жиле, стараясь стучать меньше. Набрали несколько горстей, сколько могли отбить с поверхности; золото уходило в глубь забоя, но там оно уже было нам недоступно. Поэтому решили спускаться дальше. В начале этого штрека шла наклонная шахточка вниз круто, но по ней были вырублены ступеньки; мы спустились осторожно и попали в следующий глухой штрек сажен 10 ниже первого. Он также шел по жиле в глубь горы шагов 30-35. В его забое мы снова наломали несколько горстей кварца с золотом. Здесь жила была в пять четвертей аршина и также богатая. И снова в начале штрека шла наклонная шахточка вниз сажен на 10 ниже, а из нее в глубь горы штрек, где в забое мы еще наломали кварца. То же повторилось еще два раза, пока мы не спустились в самый нижний штрек, который имел уже выход, загороженный жердями и виденный нами от юрт караульных. Этот штрек уже представлял штольню. Он шел в глубь горы шагов на сто, а в забое жила была в два аршина и очень богатая. Набрали в ней немного больше горстей, сколько можно было зубилом, по которому стучали, завернув его головку в тряпку, чтобы караульные не услыхали. У этого забоя уселись отдохнуть.

Я стал соображать, почему это все штреки выше нижней штольни — глухие, а из самого верхнего к верхней штольне ведет отвесная шахточка. Очевидно, это было сделано для полного надзора за рудокопами, добывавшими золото. Они могли выходить из рудника только по нижней штольне, у устья которой их и осматривали и обыскивали, чтобы не выносили золота. Из верхнего штрека нельзя было вылезть по отвесной шахточке без лестниц. Эта шахточка и верхняя штольня нужны были для проветривания рудника естественной тягой согретого воздуха вверх по наклонным и по отвесной шахточке, тогда как свежий поступал по нижней штольне. Отвесная шахточка у самого забоя верхней штольни мешала подойти к нему, чтобы тайком ковырять золото.

• Предыдущая
• 15/76
• Следующая