Семеро с планеты Коламба (сборник) - Чирков Вадим Алексеевич - Страница 50

• Предыдущая
• 50/67
• Следующая

— Дядя Витя, ну зачем вам коза? — Слезы уже готовы были брызнуть, и он надеялся, что смешной рассказ отвлечет его.

— Коза? Зачем мне коза? — Кубик остановился. — Ты ведь знаешь, что до сих пор я говорил тебе о ней только правду?

Славик кивнул.

— А хочешь, я расскажу тебе сказку? Сказку о том, зачем мне коза?

Славик снова кивнул.

— Тогда слушай. Жила на белом свете коза… Она до невероятности была похожа на одного человека — та же бородка, те же глаза, те же рога…

— Рога? Разве у человека бывают рога?

— У этого — да. Он был ужасно бодливый, и тем, кто его хорошо знал, казалось, что у него, кроме козьих бороды и глаз с вертикальными щелочками, есть еще и рога. Ну вот, этот человек…

— Вы же про козу начали рассказывать!

— Не перебивай, если хочешь дослушать до конца. Этот человек, тоже, между прочим, художник или, вернее, числящийся художником, был бездарен. Без-дарен, Славик, и нет, быть может, беды большей, чем эта. Он завидовал другим художникам, но подняться до их уровня не мог. Не мог — его картины были унылы, безрадостны, как… ну с чем сравнить мне его холсты? — Кубик обвел взглядом луг.

Славик тоже огляделся.

— Вот невезение! Нет здесь ничего унылого, хоть луг скошен и близко осень. Все хорошо: и старые деревья, и кусты, и редкая зелень, и желтизна. Вон сиреневый тон заполняет низину, а пашня за рекой — гляди-ка! — фиолетовая, сизая… А речка, обрати внимание, стальная, голубая, белая, синяя. Не с чем мне сравнить унылость картин этого художника, разве что с передником Евдокимовны… Так вот, чтобы сравняться в мастерстве с другими художниками, а может, даже обогнать их, стал человек, похожий на козу, их бодать…

— Как это?

— Нет ничего проще. Он стал говорить, что творения их сложны, непонятны, что таких красок в природе нет…

— И ему поверили?

— Дело в том, что он говорил это не художникам, а людям, от которых зависело — взять или не взять картину на выставку. А те, видя перед собой действительно не с первого взгляда понятные холсты, с ним соглашались. И вскоре этот человек стал начальником, поднялся выше тех, с кем соперничал. Они от него зависели! Его картины висели теперь на каждой выставке. Наш козьебородый и козьеглазый стал поучать других художников, как нужно работать кистью, а если они с ним не соглашались, — бодать их…

— Это сказка? — недоверчиво спросил Славик.

— Конечно! Разве ты не видишь, что здесь все неправда? Разве бывают на свете рогатые люди?

— По-моему, бывают, — задумчиво ответил Славик. — Дядя Витя, а вы ведь так и не сказали, зачем вам коза!

— Самое главное забыл! Слушай же. Ты знаешь, что я беру Маньку с собой на этюды. Ну, так вот. Работаю как-то, работаю, увлекся, вдруг слышу: сзади кто-то шевелится. Оглянулся — и не пойму — кто? Манька или… Ведь моя коза и тот человек, о ком я говорил, до невероятности похожи. Наконец до меня дошло: тот человек, что поучает меня, бодает и критикует, — он всего-навсего… коза! А я-то разговаривал с ним, спорил, как с человеком! И так, Славик, стало мне легко и хорошо, так весело, что я засмеялся. Понял теперь, зачем мне коза?.. Боюсь только, что когда увижу того человека снова, то расхохочусь прямо в его козьи с вертикальными щелочками глаза…

А теперь, после сказки, я расскажу правду. Моя коза, Славик, очень умная, говорящая. Она мне с утра говорит: не ме-е-ед-ли! Не ме-е-ешкай! А мне, понимаешь, иногда, как всякому нормальному человеку, до смерти хочется поваляться, полентяйничать. Я и говорю: поешь хлеба, коза, у меня позавчерашний остался, я его в воде размочу. А коза мне в ответ: не надо мне хлеба. Я, когда траву жую, по сторонам смотрю и природой любуюсь. Пошли, пошли, нечего бока отлеживать! Ишь развалился, ме-е-е-ланхолик. А на лугу она мне подсказывает: не обращай внимания на ме-е-е-ло-чи! Лучше ме-е-еньше, да лучше! Что за ме-е-шанина! Знай ме-е-еру!..

Разговаривая так, художник и Славик подошли к речке и сели на песок.

— Дядя Витя, а вы когда домой поедете?

— Не скоро. — Художник стал бросать в воду камешки. — У меня впереди осень. — Набрал целую горсть, стал бросать один за другим: плюм! Пляк! Плик! — Я ее жду, как праздника, на который и я буду приглашен. Все наденут яркие платья — желтые, красные, багряные… Грянет музыка, все закружится, завертится…

— А я буду в классе сидеть и в окно смотреть, — грустно промолвил Славик.

— Зато каникулы у тебя получились что надо.

— Я и сам не верю, что со мной это было.

Славик тоже стал искать камешки и один за другим бросать в воду: плюм! Пляк! Плик! Вода уносила круги.

— А в будущем году вы сюда приедете?

— А как же! Я теперь наполовину деревенский житель, наполовину городской. Полгода в деревне, полгода в городе.

— Тогда я тоже приеду…

Провожали отъезжающих бабушка и Кубик. Нинка с Евдокимовной еще не вернулись.

Подкативший автобус затормозил, окутался пылью по самую крышу.

Кубик пожал всем руки, Славикову задержал.

— А можно, дядя Витя, я вам напишу? — спросил Славик. — Вы мне ответите?

— Разумеется! С удовольствием и радостью. — Художник притянул Славика к себе, коснулся колючей бородой лба. — Ну, прощай… Буду скучать без тебя.

— Слав, а, Слав! — вдруг раздался знакомый голос. — А мне форму купили! И портфель!

Он обернулся и увидел Нинку. В одной руке у нее был бумажный сверток, в другой — новенький портфель.

— Поздравляю, — сказал Славик.

— На будущий год приедешь? — спросила Нинка. — Приезжай — опять вместе играть станем. Я уже во второй класс перейду.

— Славик, ну что ты там? — Отец стоял уже в дверях автобуса. — Сию минуту отъезжаем.

— Ладно, — пообещал Нинке Славик, входя в автобус, — приеду.

Вот и стал уплывать бабушкин дом. И бабушка, и Кубик, и Нинка с Евдокимовной…

Деревня кончилась. Вдоль одной стороны дороги тянулись сжатые поля, вдоль другой — сад с рядами ящиков между деревьями.

Автобус был старый, стекла в нем немилосердно дребезжали, тащился он медленно — развалюха да и только.

«А вот интересно, — подумал Славик, — если облучить его мол-старом, станет он новым?..»

Когда у нас появились первые человекоподобные роботы, начались всякие сложности. Роботы, конечно, облегчали жизнь человека, но попробуй-ка к ним привыкнуть!

Смотря, правда, к каким.

К роботу — регулировщику уличного движения привыкли быстро. Им и должен быть робот. Ох как лихо дирижировал он движением автомашин и пешеходов! Казалось, взмахни он своим жезлом — и машины гудками грянут музыку, а прохожие остановятся и запоют хором.

Скажете, что с этим делом справляется и светофор. А старушки, которые не успевают перейти улицу и растерянно топчутся посреди мостовой? А дальтоники, не различающие цветов? А мальчишки? А нетерпеливые водители автомашин? Кстати, если с милиционером, как правило, спорят, надеясь его уговорить, то с роботом спорить бесполезно: логика у него железная, а плаксивые нотки в голосе водителя на него не действуют. И провинившиеся сразу же платят штраф или протягивают талон для дырки. А в следующий раз ведут себя куда осмотрительнее.

Роботы-почтальоны раскатывали по улицам на роликах. Для них на мостовых были отведены узенькие дорожки. Газеты, журналы, посылки, телеграммы — с этим теперь забот не стало. К почтальонам тоже привыкли, удивляясь даже, что когда-то этой работой были заняты люди.

Встречаясь, регулировщики и почтальоны отдавали друг другу честь, прикладывая руку к форменной фуражке.

• Предыдущая
• 50/67
• Следующая