Афганская бессонница - Костин Сергей - Страница 46

— Иди сюда! — раздался знакомый сип из дальнего угла.

Это было уже не «Пусть подойдет!» — обращались непосредственно ко мне. Я двинулся на голос сквозь строй внимательных глаз. С симпатией на меня не смотрел никто. Про испанца я уже знал, что он надолго осел в тюремном лазарете — у него была внутричерепная гематома.

С кровати стала подниматься огромная темная масса. Ее обладатель сел. Это был двухметровый мулат, который весил килограмм сто пятьдесят, если не больше. Майка, которую он носил, не закрывала даже пупок на его необъятном, покрытом татуировками животе. Это был человек, который вершил судьбами заключенных тюрьмы Сантьяго по закону зоны. Его ласково звали Хуансито, и на его совести был с десяток ограбленных и убитых на воле и неизвестно сколько — здесь.

— Ты ведь студент? — просипел Хуансито.

Я кивнул.

— Будешь спать здесь, — сказал он, указывая на соседнюю кровать. — Мне ведь даже не с кем поговорить.

У двери послышался шум. Конвоиры, которые хотели посмотреть, какой прием ждет меня на этот раз, разочарованно покидали камеру.

Первую ночь я не спал, вторую практически тоже. Не потому, что рассказывал Хуансито, который открывал для себя мир идей, про Карла Маркса, Фрейда и Махатму Ганди, — я ждал своих убийц. Я не знал еще, что в качестве главного сказочника короля я был неприкосновенен.

Я говорю все это к тому, что тюрьма Талукана меня не пугала. Основной закон выживания я уже знал: если хочешь сохранить жизнь, тебе надо с ней распрощаться. Только если ты считаешь, что ты ее уже потерял, у тебя есть шанс ее спасти.

И все же я предпочел бы нашу камеру в Сантьяго! Там мы спасались не от холода, а от жары.

Знаете, кто принес мне лекарства? Хан-ага! Хороший мальчик пришел проведать меня в мечеть, там ему сказали, что меня увезли в тюрьму, он пришел сюда, пакистанец дал ему денег и велел купить лекарства, что он и сделал. Он рассказал мне эту сложную цепочку, тыча пальцем в пункты на воображаемом плане Талукана, и я все понял. Мне даже хватало слов, чтобы навести справки о знакомых.

— Хусаин жив? Хусаин — хуб, хорошо?

— Хусаин хуб, — подтвердил Хан-ага.

Говорить нам особенно было не о чем, но теперь у меня был связной. И возможно, даже больше, чем связной.

Я уже успел продумать свою ситуацию. Мне нужно было отсюда бежать. Да, моим тюремщиком был наш агент, но именно это и делало мое положение чрезвычайно опасным. Я уже видел, что он сделал с людьми, которых лишь отдаленно заподозрил в том, в чем они могли бы отдаленно заподозрить его. Я бы сто раз предпочел оказаться в руках того басмача, Пайсы, чем этого психопата с манией величия. Мне нужен был мой пистолет.

— Хан-ага, слушай меня внимательно. — Я усадил мальчика рядом с собой на соломе. — Ты, — я ткнул его в грудь, — пойдешь в мечеть. Мечеть, мулла! Понимаешь?

— Мулла, масджед, — кивнул мальчик и показал на меня, мол, та, где ты ночевал?

— Да-да, масджед. Молодец, слушай дальше! Там на моей лежанке, — я вытянулся на соломе, — где я сплю, понял? Там под подушкой лежит пистолет.

Я изобразил все: как я сплю, подложив руку под щеку, как он перевернет подушку и найдет там — я сжал руку в кулак, вытянул указательный палец и выстрелил: «Ба-бах!».

— У тебя есть пистолет? — поразился мальчик.

— Да-да, ты правильно понял. — Я сунул воображаемый пистолет в карман, засеменил указательным и средним пальцами по полу, изображая путь по улицам Талукана, и показал на камеру. — Принеси мне его сюда!

Хан-ага понял.

— Хуб! — сказал он. То есть «хорошо».

— Не побоишься?

Как же это показать? Я изобразил плачущего человека, трясущегося человека, закрыл себе лицо руками. Мальчик не понимал. Он перехватил мою руку и пантомимой и несколькими словами изобразил задание. Хан-ага пойдет в мечеть, перевернет подушку, возьмет пистолет и принесет его сюда. Правильно? Я потрепал его по стриженой голове: правильно!

— И знаешь, что еще? — Я изобразил, как я отвинчиваю крышку и с наслаждением пью из фляги. — Фляжку мою принеси, понял?

Хан-ага кивнул. Потом искоса взглянул на меня и чуть-чуть улыбнулся. Он понимал, что это — человеческая слабость, но судить взрослых не брался.

После его ухода я открыл дверь и высунулся в коридор. Мне нужно было понять, как функционирует охрана. Мой сторож сидел, нахохлившись, на колченогом стуле и постукивал ногой о ногу — в коридоре было не теплее, чем в камере. Ему было от силы двадцать. Не знаю, были ли заключенные в других камерах, но на весь коридор он был один.

— Малыш, — сказал я. — Ты бы принес мне воды?

Я показал лекарства, даже вытащил одну таблетку из упаковки и показал, что мне нужно ее запить.

Талиб что-то буркнул, как отрезал. Типа нельзя, не положено!

— Парень, ты не понял.

Я показал, как я мерзну: ды-ды-ды! Потом как он мерзнет: ды-ды-ды! Вот мне одна таблетка, а вторая — ему, чтобы не ды-ды-ды!

Парень задумался. Потом встал со стула и крикнул кому-то:

— Захин! Захин! Захин, иди сюда, где ты там запропастился!

Удивительно, как много всего понятно безо всяких слов!

С лестницы к нам в подвал спустился еще один талиб, такой же мальчишка! Он точно дремал где-то, и мы его разбудили. Мой охранник о чем-то попросил его — они были на равных.

— Ааб? — спросил меня тот, второй.

Этого слова я не знал, но на всякий случай подтвердил: ааб. Посмотрим, что он принесет!

Второй талиб исчез. Я посмотрел на своего тюремщика и улыбнулся ему. Так, слегка, как улыбаются друг другу незнакомые люди в лифте. Но тот уловил в моей попытке пообщаться угрозу. Он схватил свой автомат и стволом указал мне на дверь камеры. Вали, мол, к себе!

Я вошел в камеру, но даже не стал садиться. И точно, через минуту в коридоре послышались шаги, короткие переговоры, и мой охранник вошел в камеру с оловянной, местами помятой миской в руке. Видимо, в тюрьме это был единственный вид посуды. Но в миске плескалась вода! Вода — ааб, запомнил я на будущее.

Я вытащил таблетки из упаковки и предложил их талибу:

— Выпей, для профилактики!

Тот посмотрел на меня, но по здравом размышлении отказался. Еще отравят!

Я выпил лекарство, плюхнулся на солому и потер руки. И чтобы согреться, и от чувства удовлетворения. Похоже, удрать отсюда будет не так сложно. В принципе, я мог бы разоружить своего часового и голыми руками. Но он не один, и это не компьютерная игра, где у тебя в запасе есть еще пара жизней.

И тем не менее будущее стало казаться мне таким радужным, что я даже ненадолго отключился. Во всяком случае, когда распахнулась дверь, я был где-то далеко.

Это был тот же парнишка, и тот же жест стволом автомата — на выход! Пропустил он меня мимо себя грамотно — отошел за дверь, дал мне выйти и пристроился сзади. Я поднялся на первый этаж и вопросительно посмотрел на него: теперь куда? Конвоир мотнул в сторону кабинета начальника.

Хаким Касем находился в радостном, но сосредоточенном возбуждении: видимо, жизнь у него окончательно наладилась. Он снова ходил из угла в угол, как Чаплин в роли Гитлера. На запястье у него была петля стека, и он играл им, покручивая в разные стороны.

— Садитесь, прошу вас, — предложил он и сразу перешел к делу: — Видите, я занялся вами, как только смог. Но сперва мне хотелось бы уточнить, как будет производиться расчет за мое содействие.

Похоже, у пакистанца в голове действительно была уже какая-то схема.

— А о чем идет речь?

Странная вещь, я в камере почти не чихал. А сейчас на меня опять накатило! От перепада температур, что ли?

— Во-первых, относительно интересующего вас человека.

Мне было очень интересно, но пришлось прервать его.

— Апчхи! Сейчас, подождите! А-а-апчхи! — И еще раз: апчхи! Еще раз? Нет, пока все! — Продолжайте, прошу вас!

— Так как все же вы со мной будете расплачиваться?

Знаете, на кого он был похож? На обезьянку, которая засовывает руку в большую тыкву, в которую положили липкий рис. Их так ловят — обезьянка засовывает лапку в совсем узкое отверстие, хватает рис, но кулак ее через эту дырку уже не проходит, а разжать его жалко или уже невозможно — рис стал как комок клея. Так вот у Хакима на лице была та же смесь алчности и опасения.