Афганская бессонница - Костин Сергей - Страница 3

Итак, на седьмой день нашего отупляющего пребывания в Душанбе — стоп! это было сегодня утром, хотя, кажется, прошло уже несколько дней — я не выдержал. Номер одного из двух мобильных Деда Мороза — а я знал только один — молчал, и я, взяв у выхода из отеля левака, поехал в аэропорт. Левак — хорошо говоривший по-русски пожилой таджик, служивший когда-то в ракетной части под Москвой, — не раз подряжался для перевозки грузов на сопредельную территорию и поэтому сразу подвез меня к пролому в бетонном заборе аэропорта. Судя по множеству отпечатков подошв разнообразных рисунков, я пользовался этим входом в запретную зону далеко не первым. На мои подошвы тут же налипли комья глины, и я заковылял к взлетной полосе, как человек, впервые вставший на коньки. Несмотря на все предосторожности, чтобы удержаться на ногах, мне то и дело приходилось судорожно махать руками, будто ветряная мельница.

Я все же растянулся во весь рост, перепрыгивая через арык, так что когда наконец я добрался до двух стоящих на бетонной площадке вертолетов, мой правый бок вполне мог служить маскировкой на местности.

Дед Мороз был там. Он наверняка увидел меня еще издали, но сейчас сделал вид, что только-только заметил мое присутствие. Ошибиться же, чем он был занят, было невозможно: он руководил посадкой пассажиров в видавший виды Ми-8. Еще один вертолет стоял рядом.

Я думал, что Дед Мороз смутится, увидев меня. Ничуть не бывало!

— Где вы ходите? — закричал он. Мы с ним говорили по-английски.

— Как где я хожу? — крикнул в ответ я. Нас еще разделяло метров десять. — Я звоню вам с десяти утра, но ваш мобильный молчит.

— У него сел аккумулятор, — не моргнув глазом, соврал Дед Мороз.

Он пожал мне руку и картинным жестом указал на вертолет. Казалось, он собрал все силы, чтобы законное возмущение прозвучало всего лишь как вежливый упрек.

— Прилетели вертолеты, а вас все нет!

— А как, по-вашему, я должен был об этом догадаться?

Я был так зол, что не считал нужным вступать в лицемерные восточные игры.

— Я уже часа полтора звоню вам в гостиницу, а мне говорят, что вас нет!

Это было чистое, наивное, нелепое вранье. Во-первых, во всех номерах «Душанбе» были прямые номера, и Дед Мороз записал мой в первый же день. А во-вторых, двадцать минут назад я еще был у себя.

Только тут я заметил в группе стоящих поодаль людей Фарука — того контрразведчика из афганского посольства, который поклялся не улетать без нас. Он широко улыбнулся мне и подошел поздороваться.

— А где ваша группа? — спросил он.

— Сидят в гостинице и ждут от меня новостей, — без тени язвительности, так же широко улыбаясь, сказал я. Я вообще быстро учусь нравам и обычаям страны пребывания.

— Звоните им скорее!

Фарук протянул мне мобильный. Я забыл в Москве зарядник для своего телефона. В Душанбе купить новый не удалось, а просить Контору выслать мне зарядник из Москвы я не стал. Мы ведь должны были вот-вот перелететь в Афганистан, а там сотовой связи точно не было.

Пока я набирал номер Димыча, Фарук сделал знак одному из людей, с которыми он стоял.

— Я пошлю за ними своего водителя, — сказал он. — Так будет быстрее.

— Мой таксист тоже ждет у дырки в заборе, вон там! — показал я. — Пусть он проедет мимо, чтоб и его забрать. У нас полно аппаратуры.

Фарук что-то сказал водителю, и тот не спеша — мужчинам не пристало проявлять торопливость — направился к забрызганной грязью «Волге», стоявшей на краю вертолетной площадки. В трубке раздался голос Димыча. Я прокричал ему, чтобы они с Ильей немедленно спускали вещи в холл — свою сумку я перед уходом закинул в его номер.

Фарук внимательно слушал русскую речь — возможно, он понимал, хотя и не признавался в этом. Теперь он уже не казался мне вполне современным западным человеком.

— Я думал, мы договорились, что вы не улетите без нас, — не выдержал я.

— Конечно, мы полетим вместе на втором вертолете! — как ни в чем не бывало заявил Фарук. Но при этом по его приказу один из провожавших афганцев вытащил из вертолета красную нейлоновую сумку. Его сумку.

Первый вертолет был загружен. Усатый пилот задраил дверь изнутри, и Дед Мороз помахал рукой кому-то, едва различимому сквозь мутный от грязи иллюминатор. Пришел в движение винт, и по мере того, как он набирал обороты, вертолет от мелкой дрожи переходил к судорогам. У меня теперь было время рассмотреть его получше. Это явно была одна из тех машин, что перевозили советских солдат еще лет пятнадцать назад. Краска цвета хаки кое-где облупилась, и эти места были подкрашены черным. Закрепленные по обоим бортам батареи, выстреливающие тепловые ловушки, были пусты. Впрочем, та, которая была по нашу сторону, и не могла бы стрелять — ее ячейки, напоминающие соты, были смяты — похоже, неудачным маневром на земле.

Я ожидал, что вертолет тут же легко оторвется от земли и, выполняя крутой вираж, возьмет курс на вожделенную сопредельную территорию. Отнюдь! Вертолет вырулил на взлетную полосу и, рыча, приступил к разгону. Проехав по земле с полкилометра, он, как беременный пеликан, тяжело оторвался от земли, завис в воздухе, как бы прикидывая, сможет ли полететь, и все же начал подъем.

Минут через сорок, когда прибыла группа и наступила наша очередь садиться во второй вертолет, я смог оценить и внутреннее убранство стальной птицы. Большую часть салона занимала большая красная цистерна с запасом топлива, закрепленная по левому борту. Вдоль кабины пилота и по правому борту шли две скамейки, на которых размещались пассажиры. Нам досталось место в хвосте, у последнего иллюминатора, но люди все прибывали. Лицо Димыча, которому в незапамятные боевые годы приходилось пользоваться этим видом транспорта не один десяток раз, постепенно вытягивалось.

— Что? — спросил я.

Димыч пожал плечами.

— И все же?

— По правилам, в вертолет можно загружать столько людей, сколько остается сидячих мест.

Лицо Ильи, обычно лишенное определенного выражения, оживилось.

— На скамьях пятнадцать человек, а на полу — еще семнадцать, — вскоре сообщил он.

И при каждом были какие-то вещи. Только наша аппаратура, аккуратно сложенная в самом хвосте, весила почти шестьдесят килограммов — мы платили за перевес, когда летели из Москвы в Душанбе.

Дверь кабины открылась, и в салоне появился один из двух пилотов. Он проделал ту же операцию, что и Илья, отметив кивком и пришептыванием каждую голову и прикинув количество багажа. Его более чем двукратный перевес не смутил. Дверь закрылась, и тут же вертолет охватила дрожь. Двое марокканских журналистов, летевших в Талукан по заданию бельгийского телевидения, с которыми мы успели познакомиться перед посадкой, кивнули мне, мол, свершилось. Сидевший рядом с ними Фарук дружески подмигнул мне. Я подмигнул ему в ответ. На Востоке не стоит ни с кем ссориться!

Мы тоже сначала, как самолет, прокатились по полосе, а затем натужно, но все же оторвались от земли. Вертолет поднялся примерно на километр и уверенно пошел крейсерским курсом. Все заметно повеселели.

Илья, приложив голову к стенке, задремал, а я стал прислушиваться к Димычу, который завел разговор с сидевшим напротив него на полу афганцем лет тридцати пяти в европейского покроя полупальто. Дело в том, что Димыч не переставал меня беспокоить.

Но, во-первых, о моей легенде в съемочной группе. Звали меня, как я уже говорил, Паша. Так было проще: если бы я, забывшись, представился своим постоянным именем Пако, все можно было бы списать на оговорку. Но я вот уже как двадцать лет навсегда уехал из Союза, и в неизбежных долгих разговорах со своими помощниками я наверняка мог проколоться на незнании какой-то новой реалии. Поэтому я придумал такой вариант. Для всех остальных, особенно для афганцев, я был российским тележурналистом. А Илье и Димычу я под большим секретом сообщил, что уже давно эмигрировал в Германию, и на самом деле репортажи, которые мы ехали снимать, предназначались для немецкого телеканала ЦДФ. Немцам договориться об интервью с Масудом было бы намного сложнее, чем журналисту союзной страны, поэтому я якобы и прибег к такой хитрости. В Германии я пока вроде бы обретался по виду на жительство, и паспорт у меня оставался российский — так что вряд ли афганцы что-то заподозрят. Я платил Илье с Димычем по западным расценкам, то есть раз в пять больше, чем российское телевидение, так что молчать было в их интересах. Кто платил? Я, я! В Конторе вопрос о том, как будет финансироваться эта операция, как-то и не вставал. Но, конечно, я мог себе это позволить.