Афганская бессонница - Костин Сергей - Страница 17
- Предыдущая
- 17/64
- Следующая
Конечно, я каждый раз так не торгуюсь — мне и времени жалко, и вообще это все не в моей поэтике. Обычно я плачу третью цену, разве что мне уж очень надо доставить продавцу удовольствие. Сейчас бы надо, но как? У нас даже языка общего не было! Я попробовал английский, французский, испанский, итальянский, немецкий и, поскольку каждый раз старик в черном балахоне только улыбался с извиняющимся видом, остановился на родном русском.
У старика проблемы выбора не было: он тоже говорил на родном. Но представить его ломающим язык на пиджин-инглиш было трудно. Весь его облик дышал достоинством, даже величием: окладистая седая борода, подстриженная внизу полукругом, густые строгие брови, взгляд прямой и глубокий. Я про себя стал называть его Аятолла.
Мальчик спросил меня, что именно меня заинтересовало на витрине. Я потребовал притащить на низкий столик все, что там было. Все уже поняли, что пришел солидный клиент. Меня усадили за столик, а на призывный крик из задней комнаты вышли еще два подростка: мало ли какая еще услуга понадобится?
Еще одно правило: торговаться надо за самую дорогую, с вашей точки зрения, вещь, но ничем не показывая, что вам действительно хочется ее купить. На мой взгляд, самым ценным был греческий керамический обломок размером с детскую ладонь. На нем барельефом был изображен торс лежащего мужчины с курчавой бородой. Его голову любовно поворачивала к себе рука женщины, целующей мужчину в губы. Александр Македонский прошел через Бактриану в IV веке до нашей эры, и вряд ли в этих местах с тех пор был скульптор, способный создать нечто подобное — мы бы о нем знали. Так что это был поцелуй, которому исполнилось две тысячи четыреста лет.
Но я не спешил. Я разложил перед собой на столике все греческие фигурки: детские головки, ручки и обломки ваз, масляные лампы. Такие можно найти везде, где есть что копать — не важно, занимается этим государство или нет. Нет, лучшим был поцелуй — ему по большому счету место было в музее. Но я сделал вид, что не знаю толком, на чем хочу остановиться, и ткнул в него, как бы колеблясь. На самом деле, я даже забыл про изумруд, так мне хотелось заполучить этот осколок.
— Чанд?
Слово «сколько» фигурировало в моем словарике.
Дальше торг проходил следующим образом. Мальчик встал около меня с калькулятором, чтобы набирать цену, которую называл Аятолла.
— Доллар? — уточнил тот.
— Доллар, доллар!
Мальчик набрал: 200.
— Сколько-сколько? — по-русски выкрикнул я.
Аятолла с достоинством указал мне на калькулятор: назовите свою цену!
Я набрал: 5.
Теперь наступила очередь возмущаться старика: он сдвинул брови. Мальчик сунул калькулятор мне под нос: 180.
Я снова набрал пять.
Мне предложили 150. Я ответил: пять.
Думаете, Аятолла продолжал возмущаться? Вовсе нет: он теперь улыбался вовсю. На возбужденные крики продавцов из задней комнаты пришел такой же бровастый бородатый мужчина лет сорока с бритой круглой головой и жировым валиком на затылке. Мне бы сейчас предложили чаю, но был Рамадан.
Я провел в лавке уже минут двадцать. Слева от меня отдельной кучкой лежали фигурки, которые я собирался купить. Поцелуй был в итоге оценен в восемь долларов, но я еще не заводил разговора об оптовой цене. На языке жестов слово «опт» на самом деле одно из самых простых.
Теперь я мыслями вернулся к тому, зачем пришел. Как на дари будет «изумруд», я знал еще с Москвы. Я потребовал у Эсквайра, чтобы мне перевели это слово, и я мог бы различить его в незнакомой речи. А оказалось, что на всех языках оно звучит примерно одинаково.
Так вот, я сделал вид, что и не знаю даже, чего еще хочу, а тут вдруг вспомнил.
— Замарод, — сказал я.
Семейство антиквара загалдело наперебой. Они все повторяли одно слово, которого я не знал, но, похоже, оно означало «запрещено». Мужчина подтвердил мое предположение, проведя рукой себе по горлу. Я отмахнулся: мало ли что запрещено? Хочу замарод, и все тут!
Старик посовещался с мужчиной, видимо, сыном. Тот вышел. Антиквар показал мне на отобранные вещицы, и мальчик набрал итоговую сумму: 45. Я кивнул: бог с ней, с оптовой ценой! Аятолла выбрал в другой плошке старинную монетку и протянул ее мне:
— Бакшиш!
Я всегда думал, что бакшиш — это взятка. А получалось, подарок. Я покрутил монетку в руке: монетка была медная, не отчищенная, с арабской или иранской вязью. Мальчик сунул мне под нос калькулятор: один доллар. Хорош подарок!
Я бросил монетку обратно в плошку. Но старик выудил ее и положил к моей кучке.
— Бакшиш, — с укоризненным взглядом в сторону внука сказал он.
Я отвесил мальчишке легкий шутливый подзатыльник. Все рассмеялись — теперь мы были друзьями.
Мужчина вернулся. В руке у него был бумажный пакетик — мы в детстве так сворачивали фантики от конфет. Мужчина присел на корточки рядом со мной и развернул бумажку. В ней был с десяток неограненных изумрудов. Самый большой был размером с вишневую косточку.
— Нет, мне такие не нужны, — сказал я по-русски, но все меня поняли. — Мне нужен хотя бы…
Я поискал глазами в поисках подходящего предмета. Меня устроила фаланга большого пальца мальчика.
— Вот такой!
Мальчик что-то радостно залопотал, типа, ишь чего он хочет! Показал на себе весь большой палец, потом сделал кольцо из большого и указательного, наконец сжал руку в кулачок. «Слеза дракона», кстати, должна была быть как раз такого размера.
— Такой было бы еще лучше, — заверил я.
Все говорили наперебой. Хороший знак — мои антиквары определенно знали кого-то, кто мог продать и большой изумруд. Мне даже показалось, что и кулак мальчика их не смутил: они не возразили, что таких больших изумрудов не бывает. Хотя, возможно, я фантазирую.
Аятолла пытался что-то сказать мне. В итоге он потребовал, чтобы я прямо сейчас расплатился за свои приобретения. Я достал пятьдесят долларов.
— Бакшиш! — сказал я, чтобы закрыть вопрос о сдаче.
Старик положил мою банкноту на стол и показал над ней ладонью целую стопку долларов. Вот почему ему так срочно понадобились мои деньги.
— А! Да-да, я понимаю, что это стоит недешево, — согласился я и похлопал себя по карману. — Хуб, хуб, хорошо!
Все снова заговорили, перебивая друг друга. Аятолла жестом заставил всех замолчать.
— Фардó, — сказал он.
Фардо? Что такое «фардо»? Что-то знакомое. Где же моя бумажка со словами, наверное, в гостинице забыл. Черт, а Хабиба уже, конечно, давно след простыл до завтра.
И тут я вспомнил. Завтра! Я записывал это слово: «фардо» на дари — «завтра».
— Фардо, — подняв указательный палец, повторил я. И показал на своих часах цифру шесть. — Фардо в шесть вечера.
Мужчина посмотрел на часы и назвал время для Аятоллы. Я различил «шаш». Конечно же — шашлык, «шесть кусочков мяса».
— Фардо, шаш часов, — повторил я.
Мы ударили по рукам. Я показал свой кулак: вот такой замарод хочу!
Все засмеялись: мол, таких не бывает. А когда мальчик показал свой кулачок, не смеялись.
Конечно, мне завтра не принесут сюда «Слезу дракона». И никогда не принесут — камень где-нибудь в сейфе под круглосуточной охраной. Но как-то ведь надо на него выходить!
У Джозефа Хеллера в «Уловке 22»… Что, кто-то не читал? Что, правда? Я одновременно и жалею таких людей, и завидую им. Завидую, что они насладятся этим чтением впервые, и жалею, что они столько лет не замечают в своей жизни ситуаций, уже описанных Хеллером. Так вот, в «Уловке 22» есть такой персонаж капитан Флюм. Он думает, что у него бессонница. На самом деле, как только он ложится в постель, он мгновенно засыпает и спит беспробудно всю ночь. Но снится ему, что он никак не может заснуть, и каждое утро он просыпается совершенно разбитым.
Вот и у меня был момент, когда я, видимо, отключился. Сколько он продлился, сказать сложно. Судя по температуре в комнате, около часа. Я заснул, когда уже подумывал о том, чтобы снова растопить печку, а проснулся оттого, что холод уже пробрался ко мне под одеяло, куртку и два свитера. Почему я вспомнил про капитана Флюма — мне казалось, что я не засыпал и все так же продолжал ворочаться. И только по тому, что нить моих воспоминаний и размышлений оказалась порванной, я понимал, что хотя и не надолго, но вырубился.
- Предыдущая
- 17/64
- Следующая