Мир Леонардо. Книга 1 - Богат Евгений Михайлович - Страница 18

В 1514 году умер покровитель Леонардо маршал Шарль Амбуазский…

Мог ли Леонардо не думать о возможности совершенно реальной — неожиданного ухода из жизни? К кому тогда попадут его записные книжки? Кто будет их читать? Что станет с людьми, которые в них названы? Нет, любовь к секретности у Леонардо безмотивной не назовешь.

А мир вокруг него рушился. На территории Италии воевали армии Франции и Испании. Милан с часу на час ожидал вторжения швейцарцев и венецианцев. Флоренция переживала трагические дни. Мы помним, что Леонардо был гениальным военным инженером, но ни французский король, ни один из полководцев воюющих сторон не захотели его участия в войне как изобретателя и создателя новых видов оружия. Они воевали по старинным законам рыцарства. Основными силами были кони и холодное оружие.

Эта эпоха, столь беспокойная, в сущности, искусство любила больше, чем технику и войну. Наемные войска в битве старались выиграть бой с наименьшими потерями или создать иллюзию мощного боя для тех, кто им хорошо заплатил. Даже в самые тревожные дни государственные деятели ожидали от Леонардо не нового оружия (а в числе этих новых видов были, как мы помним из письма Леонардо к Лодовико Моро, даже пулеметы и танки) — ожидали новых картин. Объяснение этой странности можно найти у известного историка итальянской культуры Якоба Буркхардта, который рассматривает войну в ту «эстетическую» эпоху тоже как явление искусства. Новые военные изобретения делали войну менее «красивой» и живописной. Некоторые кондотьеры[3], как замечает Буркхардт, настолько ненавидели ружье, что велели отрубать руки захваченным в плен мушкетерам. Им казалось унизительным, что жалкий пехотинец может убить ружейным выстрелом смелого и благородного рыцаря. Это отнюдь не устраняло из жизни ужасов войны, хотя они не могут быть сопоставлены с ужасами последующих войн. Макиавелли пишет, что в битве 1440 года флорентийцы потеряли лишь одного воина…

«Эстетическая» эпоха относилась с известным неодобрением к новым военным изобретениям, которые нарушали «возвышенные и красивые» традиции рыцарских войн.

Трагизм человеческого существования Леонардо выразил не в «Кодексах» и даже не в картинах, а в баснях, может быть самых откровенных его сочинениях.

«Камень отменной величины, недавно извлеченный из воды, лежал на некоем возвышенном месте, где кончалась приятная рощица, над вымощенной мостовой, в обществе растений разных цветов, изукрашенных разнообразной расцветкой. И видел он великое множество камней, которые были собраны на лежавшей под ним мостовой. И вот пришло ему желание упасть отсюда вниз, ибо говорил он себе так: „Что делать мне здесь с этими растениями? Хочу жить вместе с теми моими братьями“. И, низринувшись вниз, окончил он среди желанного общества легкомысленный свой бег. Когда же полежал он так недолго, взяли его в неустанную работу колеса повозок, подкованные железом ноги лошадей и путников: тот его перевернет, этот топчет, порой поднимется он на малую высоту, иногда покроет его грязь или кал каких-нибудь животных, — и тщетно взирает он на то место, откуда ушел, на место уединенного и спокойного мира.

Так случается с теми, которые от жизни уединенной, созерцательной желают уйти жить в город, среди людей, полных нескончаемых бед».

Мораль этой басни ясна. Но был ли счастлив Леонардо «на некоем возвышенном месте»?

Видимо, именно в одиночестве его посещали мысли, которые он выражал в форме загадок. Загадки для Леонардо были не только рассмотрением и познанием мира, о чем мы писали выше, но и потаенным выражением его чувства действительности.

Воистину трагический, почти шекспировский образ. А на самом деле это не более чем дрова в печи.

Или:

Вареные рыбы…

А вот настоящая фантасмагория, в которой ощутим будущий Гофман или Булгаков:

Леонардо имеет в виду тень, отбрасываемую человеком, который идет ночью со свечой.

Читая эти загадки, думаешь: ведь Леонардо не миф, а человек, живой человек, он любил, страдал, работал, был ребенком, мужчиной, веселился, терпел неудачи, дерзал, наблюдал, беседовал, бедствовал, радовался, видел сны. Человека нет ни у Вазари, ни у последующих «жизнеописателей».

Есть не человек — литературный образ, более или менее удачный в романе Мережковского.

Поэтому с жадностью ловишь мельчайшие живые подробности о нем, рассыпанные в немногочисленных воспоминаниях современников.

Один из анонимных авторов биографии Леонардо да Винчи, по всей вероятности, человек, видевший его лично, пишет:

Почему он одевался не как все? Относился к себе самому как к явлению искусства? Был щеголем? При его равнодушии к женщинам отпадает самая банальная версия: он хотел нравиться. Но может быть, он хотел нравиться себе самому? Ведь вся эпоха Возрождения напоминала Нарцисса, любующегося собственным отражением.

Он никогда, даже на улице (а может быть, особенно на улице!), не расставался с маленькой записной книжкой у пояса, куда заносил все, что видел, все, о чем думал…

Во время второго миланского периода Леонардо пережил последнюю, самую тяжелую встречу с Флоренцией. Умер старый Пьеро да Винчи. Законные сыновья поделили его наследство, ничего не дав незаконному Леонардо. Он не отстаивал собственных интересов, хотя имел для этого юридические основания. Потом умирает его дядюшка Франческо, товарищ первых детских игр, первого познания окружающего мира. Дядюшка оставил ему небогатое имущество: небольшой дом в Винчи и маленький участок земли во Фьезоле.

Видимо, это было дорого Леонардо как воспоминание о детстве. Когда он узнал, что его родственники стремятся опять оставить его ни с чем, то поехал во Флоренцию, чтобы бороться за эту малость. Но, увы, он не умел бороться. Умел бороться новый нотариус Джулиано — второй сын сера Пьеро.

Леонардо оказался увлеченным центробежной силой юной, но мужающей флорентийской бюрократии. Дни, недели и месяцы он униженно ходил в поисках потерянного дела по канцеляриям, видя перед собой те самые конторки, которые похожи на нахохлившихся воронов.

В сущности, Леонардо был первым европейским интеллигентом, который столкнулся с нарождающимся «кафкианским» миром бюрократии, исполненным анонимных опасностей. Несмотря на рекомендательные письма сиятельных миланских покровителей Леонардо, дело тянулось бесконечно. Леонардо томился, переживал унизительные часы общения с ловкими канцеляристами, и даже Макиавелли, изучивший хорошо молодую флорентийскую бюрократию, не мог ему помочь.

Законные дети нотариуса Пьеро да Винчи были сильнее.

…В Амбуазе, чувствуя, что его последний час недалек, Леонардо составил завещание, по которому большая часть наследства, в том числе все его деньги и скромное имущество, оставшееся в Италии, переходило к законным детям Пьеро да Винчи.

По-видимому, это тоже было частью науки умирать, науки, которой, мы помним, он учился всю жизнь.

Умирать, оставаясь в мире не только в великом и бессмертном, но и в малом, будто бы несущественном…

«…О, если бы у человека было не пять, а пятьдесят или пятьсот чувств!» — восклицает Эпикур в диалогах современника Леонардо философа Лоренцо Валлы.

А у Леонардо да Винчи и было их пятьдесят или пятьсот. В их числе и чувство великодушия.

Миф о ледяном сердце Леонардо обычно иллюстрируют одной страницей из его записных книжек. Когда в дни его молодости казнили Бернардо ди Бандино Ба-Барончеллокоторый убил в церкви Джулиано Медичи, Леонардо нарисовал повешенного человека и записал то, что видел.