Остров на дне океана. Одно дело Зосимы Петровича - Крижевич Валентин Иванович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/51
• Следующая

«Куда же я попал?» — теряя уверенность, подумал Роберт.

Рыжий кот, рассыпая искры, потерся о его ногу. Это вывело Роберта из оцепенения.

— Э, была не была, Рыжий, — обратился он вслух к коту, — хуже, чем у Джексона, не будет. Пойдем-ка мы в наше гнездо да пересидим до утра.

С высоты полета гидросамолета белая махина плавучей базы казалась пером птицы, уроненным на синюю гладь океана. Летающая лодка описала круг и пошла на посадку. Теперь Хачирашвили увидел, как суетятся на верхней палубе игрушечные на таком расстоянии матросы, как вдоль борта ползет голубое корытце шлюпки. Наверное, экипаж самолета предупредил о своем прибытии по рации.

Старпом Лужников самолично прибыл на шлюпке встречать пилота-оператора глубоководных аппаратов. Кубинские летчики тепло попрощались с пассажиром.

Несколько раз кашлянул мотор шлюпки, а потом заурчал ровно, суденышко сделало резкий поворот и, оставляя за собой пенный след, понеслось к базе. Высокий борт корабля надвинулся стеной, закрыл полнеба, поблескивая глазницами иллюминаторов.

Хачирашвили поднялся на борт. Здесь его встречали Милосердов, Дерюгин и Руденок. Милосердов на правах старого знакомого расцеловался с Тенгизом. Познакомил его с Александром Александровичем и Григорием Ивановичем, официально представил их новоприбывшему. Тенгиз с любопытством всматривался в лица новых знакомых — очевидно, неспроста его встречали именно они.

— Тенгиз Зурабович, это твой экипаж, — пояснил Милосердов. — Командиром будет товарищ Дерюгин, главный физик экспедиции.

— Главенствую по воле рока и начальства, — шутливо добавил Дерюгин.

— Не прибедняйся, — остановил его Милосердов. — Лучше устраивай гостя на жительство, пусть отдохнет с дороги.

— А может, сразу к аппаратам, — предложил было

Хачирашвили.

— Нет, голубчик, завтра. Потом мы тебя еще и торопить будем, но сегодня отдохни, — не согласился Милосердов.

— Пойдем, — Дерюгин подхватил кожаный чемодан Тенгиза, — посмотришь свою обитель… Не против, что я сразу на «ты»?

— Нет, отчего же… Так, пожалуй, и проще.

— Как там у нас в Белоруссии? — не удержался от вопроса Руденок.

— А вы… ты из Белоруссии?

— Да, из Витебской области.

— Двигайтесь быстрей, потом наговоритесь, — поторопил Дерюгин.

Спускаясь по трапам, Хачирашвили на ходу рассказывал:

— Осень сухая выдалась… В отпуске грибков надеялся пособирать, а их в этом году мало. Ну, а рыбалкой заняться особого желания не возникало. Наверное, при погружениях рыбы надоели… Хлеб в деревнях убрали, сейчас картошку докапывают…

— Да-а, картошка… — заулыбался Руденок. — Мы с сынишкой любим в костре ее печь. Присыплешь песочком раскаленным, потом выкатишь прутиком, от подгара очистишь, разломаешь, а она искрится крахмалом на изломе, паром исходит… Солькой окропишь, подуешь — и в рот… Вкусно!

— Все, гурманы, пришли, — Дерюгин открыл дверь каюты. — Здесь и будешь жить, Тенгиз Зурабович. Вернее, будем, потому что резервы жилплощади у нас, сам понимаешь, скромные. Аппаратура вытеснила. Но в тесноте не в обиде. Тут две ячейки. Я в кабинетной части устроюсь.

— Вот, если бы к нам не человек приехал, а какой-нибудь полированный шкаф, набитый электронными схемами, ему бы обязательно отдельную каюту отвели, — ворчливо сказал Руденок. — Впрочем, вдвоем оно и полезней будет. Для адаптации и притирки характеров.

— Я, собственно, один никогда и не был, — не обращая внимания на иронию Руденка, возразил Дерюгин.

— Как это? — не понял Хачирашвили.

— Сейчас объясню, Тенгиз Зурабович… Хачирашвили присмотрелся к обстановке каюты.

Только сейчас бросилось в глаза, что на переборках развешано много прекрасных репродукций. Они виднелись через входной проем и в другой половине каюты. Тенгиз узнал наиболее известные произведения Рембрандта, Тициана, Рокотова…

— О, и «Джоконда» здесь поселилась! — заметил Хачирашвили. — Действительно, ты не один, Александр Александрович.

Руденок тем временем поставил на столик три бутылки кока-колы, бокалы. Дерюгин ловко вскрыл бутылки, разлил напиток, не переставая говорить:

— Вот мои соседи и попутчики, — кивнул он головой на картины. — Ну, а если ты настоящий коллекционер, то как же без «Джоконды»…

— Я в искусстве не силен, но о славе этого портрета знаю, — сказал Хачирашвили.

— Картина, конечно, замечательная, — присоединился Руденок. — Меня всегда поражает, как художник сумел остановить столь неуловимое выражение лица, даже не лица — движение души, загадочность улыбки женщины…

— Зачем тебе все это, Александр Александрович? Картины, книжки, вижу, везде, не имеющие отношения к физике, — спросил Хачирашвили.

Дерюгин мгновение помолчал, потом объяснил:

— Я убежден, что общение с любым видом искусства раскрепощает мысль…

Руденок не удержался от комментария:

— Да-а, уж у кого у кого, а у тебя, Сан Саныч, оно раскрепостило мысль до необозримого полета… — и через паузу добавил: — Я, пожалуй, пойду к себе. Гостю нашему и вправду надо с дороги отдохнуть.

— Погоди, — остановил Дерюгин Руденка, — на вот на память о моей галерее, — и он протянул ему открытку с репродукцией «Джоконды». — И тебе, Тенгиз Зурабович, дарю тоже. Авось когда-нибудь она напомнит тебе о любителе живописи некоем Дерюгине.

Когда ушел Руденок, Хачирашвили сходил в душ, вернувшись, приладил по-своему койку, вынул одежду из чемодана, развесил на плечики в шкафчик. Прилег, блаженно растянувшись на мягком тюфяке. «Неплохие ребята, — думал Тенгиз. — Правда, Руденок что-то не в настроении… Впрочем, настроение — качество переменчивое…»

Дерюгин в другой половине каюты что-то искал в ящиках стола.

— Александр Александрович, а что это Григорий слишком ироничный сегодня? Он что — всегда такой? — спросил Хачирашвили.

— Да нет, он отличный мужик, — продолжая рыться в ящиках, ответил Дерюгин. — Но, понимаешь, такое дело… Сын у него с бывшей женой живет, развелись они с ней. Гриша и так сына редко видит, а тут ситуация вон как повернулась… Неизвестно, когда мы теперь домой попадем.

— Да-а, ситуация, — вздохнул Тенгиз и подбил кулаком и без того мягкую подушку.

Назавтра, в 9.30, экипаж в полном составе явился в эллинг глубоководных аппаратов. Катамаран покачивался на воде у кормового слипа.

Юрий Павлович Пушков, находившийся здесь же, поздоровался с Дерюгиным, Руденком, обнял Хачирашвили — как-никак три года вместе на Дальнем Востоке отработали.

— Не серчаешь на меня, Тенгиз Зурабович? — спросил он.

— Да вроде бы не за что, Юрий Павлович. Скорее обиделся бы, если бы обо мне забыли.

— Не спеши, может, еще обидишься за то, что вспомнили, — тихо, чтобы не услышали другие, сказал Пушков. — Здесь дело посерьезней, чем в Камчатско-Курильском желобе… Сегодня в 14.00 первое погружение.

— Пробное?

— Как тебе сказать… Скорее пристрелочное, что ли. Пробовать в нашем положении большая роскошь. Да и аппараты испытаны надежно, сам ведь это делал.

Часа два ушло на осмотр «Дельфина» и первое знакомство с его устройством. Огромную лобастую сигару аппарата подъемником установили между корпусами катамарана впереди мачты. Экипаж через верхний люк забрался внутрь. Дерюгин и Руденок внимательно следили за действиями Хачирашвили, слушали его объяснения. Вести аппарат будет, конечно, он, но простейшие приемы управления должен знать каждый член экипажа.

«Дельфин» оказался довольно сложной машиной, немногим уступавшей космическому кораблю. Но управлять им было, разумеется, легче. Прочность аппарата рассчитывалась на глубину 16 километров. Проверялось это в толстостенном стальном цилиндре-емкости, куда закачивалась нефть, давившая на корпус аппарата. После испытаний буквально каждая деталь аппарата проверялась рентгеновскими и ультразвуковыми дефектоскопами[13].

• Предыдущая
• 12/51
• Следующая