Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума - Сичкин Борис Михайлович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/53
• Следующая

— Ничего не понимаю. Он приседает, отжимается, а вам-то что от этого?

— Как что? Я ему плачу десять долларов и избавлен от необходимости делать зарядку.

— Да, но мышцы работают у него, а не у вас.

— В том-то все и дело. У него работают мышцы, а я в это время отдыхаю и прекрасно себя чувствую.

— Так это он должен себя прекрасно чувствовать, а не вы.

— О, нет. Зарядка — очень утомительная вещь. Он потеет, тяжело дышит, а у меня дыхание ровное, я спокоен и расслаблен. Были бы деньги, я бы еще вечером делал зарядку.

— А зачем деньги?

— А кто же тебе бесплатно будет делать зарядку?

— Да, но какой... Но вы хотя бы ходите для дыхания?

— Два часа ежедневно вместо меня ходит человек. У него прекрасно работают сердце, легкие, и нет никакой одышки.

Если бы его интеллект был хотя бы на уровне микроба, он к этому времени уже сошел бы с ума, но, к счастью для него, у него была только одна извилина, и та прямая, так что он был надежно защищен.

Леонид Осипович Утесов говорил: "Советский артист — это особенный артист. Он счастлив не тогда, когда ему дают звание, а когда звание не дают другому".

К сожалению, это относится не только к артистам. Помню, купаюсь я в Сочи, нахожусь на приличной глубине. Ко мне подплывает необъятной толщины незнакомый человек.

— Привет, Борис, как жизнь, как дела?

— Спасибо, все хорошо.

— Да нет, я тебя серьезно спрашиваю.

— Я серьезно отвечаю: все нормально.

— Борис, тебя не поймешь, когда ты шутишь, когда говоришь серьезно. Кончай разыгрывать.

Мы не плаваем, а как бы стоим на месте. Ему хорошо — он весит килограмм 150, и его жир на воде держит, как пробку, а я, хоть и не худенький, но по сравнению с ним дистрофик. Я понял, что скоро просто утону.

— Ну, если честно, то кошмар: жена сбежала с военным на Дальний Восток, сын запил, денег нет, и из театра выгнали.

— Ну, так бы сразу и говорил, — расплылся он в довольной улыбке и уплыл счастливый.

Как и везде, среди иммигрантов людей подобной категории навалом.

— Ну что, как дела, чем занимаешься? — хамским тоном с оттенком презрения спрашивает меня один, и в его глазах я читаю ожидание отчаянной жалобы, сетований на судьбу и безденежье, за которыми должен последовать снисходительный совет: "Шел бы ты ко мне в овощную лавку работать на подхвате".

— Все замечательно, — отвечаю. — Прекрасно устроен, легкая приятная работа, и очень хорошая оплата.

Он заметно мрачнеет.

— А где ты работаешь?

— В роддоме.

— В роддоме? Что же ты там делаешь?

— Ну, ты что, не знаешь? Для того, чтобы ребенок родился умным и красивым, будущая мама должна смотреть на все прекрасное. Я хожу, говорю, улыбаюсь, напеваю, и ребенку передается интеллект, красота, обаяние. Работы много, каждый роддом предлагает мне такую работу, но зачем? Всех денег не заработаешь. У меня выходит около 7-ми тысяч в месяц, и я тебе скажу — если жить экономно, этого вполне достаточно...

Услышав "семь тысяч в месяц" он на глазах постарел лет на десять.

— А мне нельзя туда устроиться?

— Да ты что! Огромный конкурс — им же нужно, чтобы рождались нормальные дети, а не провинциальные идиоты.

Я ушел, оставив его в состоянии глубочайшей депрессии. Очень уж я огорчил его суммой.

Особого упоминания заслуживает иммигрантский русский язык. Писатель Сергей Довлатов жаловался мне, что у него мало материала:

— Вот вы, Борис, обладаете уникальной способностью находить юмор, а мне он — ну, не попадается, и каждая реприза на вес золота.

— Сергей, — говорю я ему, — для того, чтобы найти юмор, достаточно открыть любую газету.

Анонсы:

Головокружительные гастроли Людмилы Гурченко"

"Дуэт "Академия" и ошеломляющий Александр"

Реклама медицинских учреждений. "У нас вы можете себе позволить все самое лучшее — аборты, выкидыши, внематочная беременность"

"Метод ускоренного похудания путем отсоса"

И так далее, не говоря уже о разделе объявлений.

Я звоню девушке, делавшей набор моей первой книги, и интересуюсь, как дела, как продвигается работа.

— Все хорошо, вчера я кончила с Вициным. Сейчас я на Моргунове.

Я, сдерживая смех, осторожно, чтобы не спугнуть, спрашиваю.

— Ас акробатами вы кончили?

— На кладбище? О, с акробатами на кладбище я кончила мгновенно. С Моргуновым это может занять чуть больше времени, он все-таки довольно большой.

— Да, он вообще-то крупный.

— Как только кончу с Моргуновым, перейду к Смирнову-Сокольскому. Вы не беспокойтесь, я всегда кончаю вовремя.

Я спросил иммигрантку, вернувшуюся из Одессы, где она навещала родственников, как сейчас жизнь в Одессе.

— Ой, не говорите! Утром нет света, днем нет воды, а вечером они пускают газ.

У моего знакомого есть трехлетний внук. Однажды он приходит домой, и внук ему говорит:

— Дедушка, мы сейчас с бабусей смотрели по телевизору кино, там показывали, как дядя вытащил пи письку и засунул тете в рот. Она ее жевала, жевала...

Тот к жене:

— Что это все значит?

— Да слушай ты его — это такой фантазер!

Иммигранты обожают жаловаться. У моего друга Володи Барса свой бизнес — русский дом отдыха в Катскильских горах. Он все время сетует:

— Борис, Америка — это не сахар. Вот мой выплаченный отель стоит минимум полтора миллиона долларов, а попробуй продать — дадут не больше 800 тысяч. Дом у озера, который я купил за 30 тысяч; мне за него дают 120, и у меня нет выхода, я его должен продать, а если бы я мог подождать два года, то получил бы, минимум, 200 тысяч.

Я его перебиваю:

— Володя, пожалуйста больше ничего не говори. У меня в горле стоит соленый ком, и я могу разрыдаться. Ты еще расскажешь о своем доме в Майами, кооперативной квартире, и как дорого стоит стоянка для твоего катера за 30 тысяч. Конечно, тебе не повезло. Это не то, что у меня: тебе снятся кошмарные сны — АйРС, черный понедельник и падение индекса Доу-Джонса, а мне снится платный концерт в публичном доме, и все друг другу вслух читают мою книгу.

Володя хохочет:

— Да, Борис, тебе можно позавидовать, ты действительно счастливый человек.

В иммиграции многие люди рассказывают о своей прошлой жизни в Советском Союзе чудеса: у всех высшее образование — ни одного со средним. Все закончили университет, консерваторию, лауреаты всевозможных премий, вплоть до Нобелевской. Таким был знаменитый конферансье Гаркави, о котором Смирнов-Сокольский говорил: "Когда Гаркави говорит здрасте — это еще надо проверить". Когда Гаркави во время войны рассказывал о своих подвигах, мы все находились в полном недоумении — зачем нужна еще и армия, когда он есть.

Лет 10-12 тому назад один человек, не помню его фамилию, описывал в газете "Новое Русское Слово" свою работу в Политбюро:

— Захожу к Поскребышеву, секретарю Сталина, и говорю, что я к Иосифу. Поскребышев сообщает, что Сталин прилег отдохнуть. "Ничего, потом отдохнет", — говорю я и вхожу к Сталину в кабинет. Сталин не любил возражений, но меня это не касалось. Наоборот, он всегда внимательно выслушивал мои соображения по поводу того, что надо сделать...

И далее в том же духе. Кто этот серый кардинал, о котором мы никогда не слышали?

Стиль общения иммигрантов порой бывает загадочным. У меня в доме знакомая разбила гжелевую масленку. Ну, разбила — разбила, ничего страшного.

— Борис, — говорит она, — не волнуйся. У меня есть точно такая же масленка.

Вы думаете, она имела в виду, что отдаст эту масленку мне взамен разбитой? Нет. Это была просто констатация факта: у нее такая масленка есть. И это должно меня радовать.

Моя знакомая супружеская пара праздновала день рождения жены в ресторане. Я, как и все, дал деньги в конверте. Через некоторое время ко мне подходит муж и говорит:

— Борис, ну как тебе не стыдно. Я тебя пригласил, мы друзья, а ты даешь деньги. Ты тамада, ведешь этот вечер, практически выступаешь с сольным концертом; это я тебе должен деньги.

• Предыдущая
• 35/53
• Следующая