О добром разбойнике Румцайсе, Мане и сыночке их Циписеке - Чтвртек Вацлав - Страница 15

• Предыдущая
• 15/16
• Следующая

Маня посмотрела-посмотрела, как Румцайс трёт себе лоб, и говорит:

— Положись на меня. Придёт время — я тебе шепну, что нужно сделать.

На другой день на опушке Чержовской рощи они втроём ждали великана. Румцайс — чтобы потягаться с Камнехватом, Маня — чтоб вовремя помочь Румцайсу сонетом, а Циписек — чтоб привыкал но бояться страшного.

Когда в Ичине пробило полдень, великан перешагнул через гору Чержов и явился перед ними во всём своём великолепии. Циписека он с высоты своего величия даже не заметил. На Маню попросту по счёл нужным обратить внимания. А Румцайсу крикнул:

— Чтобы по было споров: кто окажется хитрей — тот выиграл и будет тут всем командовать.

Румцайс согласился — на это возразить было нечего. Великан Камнехват подпер бок рукой и прокричал:

— Можешь начинать, Румцайс!

Маня вынула что-то из кармана фартука, подала Румцайсу и шепнула на ухо какие-то слова.

И Румцайс закричал великану:

— Камнехват, у меня на ладони лежит горошина. Попробуй возьми её пальцами, как я. — И Румцайс ловко взял горошину с ладони, а затем положил её назад.

Великан и пробовать но стал. Чтобы ему разглядеть горошину, надо было, чтобы она была вдвое больше пушечного ядра.

— На первый раз ты выиграл! — крикнул великан.

Маня снова пошептала Румцайсу на ухо.

— Второе испытание мы оба напьёмся из кружки, а потом каждый скажет, сколько глотков воды в ней было.

Румцайс, стал пить, отсчитывая глотки. В кружке было три добрых разбойничьих глотка.

Маня кивнула, так, мол, и есть. Она снова зачерпнула кружкой воды и поставила у носка великаньей ноги.

Великан не захотел сдаваться. Он наклонил голову, но в глаза ему попал солнечный зайчик, отражённый от воды, и он не увидел кружки. Наконец, с трудом нагнувшись, он поднял кружку двумя мизинцами как можно аккуратнее.

— Сколько же в ней было глотков? — спросил Румцайс.

Камнехват только проворчал:

— Кто его знает. Я проглотил воду вместе с кружкой.

Наступил черёд третьему испытанию. Чтобы великан потом не обиделся, Румцайс предупредил:

— Первые два испытания считаются за одно, а кто победит в третьем, тот и выиграл.

Великан согласился.

Румцайс указал на огромный валуи, лежавший на краю опушки. Валун этот был величиной с хату вместе с пристрой кой для коровы.

— Будем тянуть этот камень каждый к себе, — сказал Румцайс. — Кто выдержит и не отпустят, тот выигрывает все испытания.

Великан закивал — понятно, мол. Взялись они за камень каждым со своей стороны и потянули так, что в камне что-то затрещало. Да ведь великан-то был ростом под тучу, а про силу его и говорит! нечего. Начал он отнимать камень у Румцайса. Румцайс вздохнул это был условный знак.

По этому знаку Маня достала платок и вытряхнула из него Циписеку в шляпу осиное гнездо. Циписек со шляпой подбежал к пятке великана и выпустил ос.

— Что-то нога чешется, — буркнул Камнехват.

Пришлось ему выпустить камень, чтобы почесаться.

— Ты проиграл, — сказал ему Румцайс.

— Проиграл, — сознался великан, проворчав >то из туч.

— Теперь ты ляжешь, где я тебе велю, — сказал Румцайс и указал на плац, где обучали солдат маршировать.

Великан лёг, заняв весь плац.

— Тебе здесь и под спиной ровно и ничего ты не испортишь, — сказал Румцайс.

Посадил он Циписека на плечо, обнял Маню за талию, и они отправились домой.

Шёл раз Румцайс мимо дома старосты на главной площади и услыхал шум. Заглянул в окно: сидит в кухне старостиха, держит на коленях продавленную корзину и ругает мужа:

— Где ни ступишь, след оставишь!

А староста Грош ей отвечает:

— Нет худа без добра. Теперь поневоле новую корзинку придётся заказать.

Надел шляпу, взял в руку палку и ушёл.

А жена ему вдогонку:

— Мне нужна корзинка из красных прутьев! У меня туфельки на красных каблучках!

Румцайс пошёл своей дорогой, и, когда Грош вышел из ворот, Румцайса возле дома уже не было. А староста — тык палкой в мостовую, тык, тык, свернул за угол, за другой и — к корзинщику Кузову.

Заходит. Сидит Кузов, плетёт корзиночки девочкам на цветы. Грош бухнул палкой об пол и приказывает:

— Для жены моей старостихи сделаешь корзинку, она на базар с ней будет ходить!

Кузов кивнул:

— А дужку красиво обовью.

— Да, — вспомнил староста, — и чтоб корзинка была из красной лозы.

— Ой, вот это уже задача, — встревожился Кузов. — Где ж я об эту пору возьму красной лозы?

А староста:

— Из красной лозы чтоб корзинка была!

Сказал, как красной печатью припечатал.

Двинулся корзинщик в поход за красной лозой, глядеть-то глядел, да видеть ничего не видел: одни зелёные побеги на вербах были.

«Чтоб тебя черти побрали вместе с твоими фокусами», — подумал Кузов про старосту и незаметно дошёл лесом Ржагольцем до лесного озера. И видит: стоит на берегу верба, всем вербам бабушка, а прутья на ней красные, как на молоденькой.

— Аккурат мне на корзину, — обрадовался Кузов и принялся резать прутики складным ножом.

Не успел он и горсточки набрать, вынырнул из озера водяной Ольховничек и поднял крик:

— Не трогай мою вербу, я на ней сижу, это мой трон!

Сложил было Кузов ножик, но потом снова раскрыл:

— А по мне, сиди себе хоть на мели, хоть на тополе, лишь бы меня староста из-за тебя не посадил.

И знай режет прутья.

Тогда Ольховничек завёл жалобную песню, ещё и зелёными лапками сучит и канючит:

— Закрой ножик…

— Не могу я старосту ослушаться, — твердит своё Кузов.

Нарезал красных прутьев, сколько надо на корзинку, с какой на базар ходят, зажал под мышкой и направился домой.

Пришла на озеро Маня с Циписеком. Маня хотела попросить у Ольховничка немного ракушек Циписеку поиграть, да видит, Ольховничку не до разговоров. Ходит он вокруг обрезанной вербы и причитает:

— Как же я теперь сяду на свой трон, я себе всю спинку исколю!

Маня разгладила фартук и говорит:

— Словами беде не поможешь. Как бы я тебя ни жалела, на жалейке не играла, верба всё равно не отрастёт. Пошлю я лучше Циписека за Румцайсом. Он придумает, как быть.

Побежал Циписек, уже на насыпь плотины стал подниматься, как Ольховничек окликнул его:

— Погоди-ка, я тебе песку дам, два полных кармана. Придёте к Кузову — рассыплешь песок в мастерской по полу. Пусть знает! А как со старостой быть, ума не приложу. Пускай Румцайс свой ум прикладывает.

Разыскал Циписек Румцайса и всё ему передал. Посадил Румцайс Циписека себе на плечо осторожно, чтоб песок из карманов не просыпать, шагнул раз, шагнул два — и вот они уже под окнами Кузовой мастерской.

Сидит Кузов на скамеечке, красные прутики у него в руках так и мелькают. Скоро корзинка будет готова. Румцайс подождал, пока Кузов обмотал дужку разрезанным пополам прутиком и понёс корзинку к старосте, тогда и говорит Циписеку:

— Пора.

Зашли они в мастерскую, встали на середину, и Румцайс дал знак Циписеку:

— Сыпь песочек, сюда горстку, туда горстку.

Стоило песку коснуться пола — из каждой песчинки выскочило но лягушонку. Скоро они роились, будто комары, ступить было некуда. И все сразу хором заквакали, будто музыкант дёргал самую тонкую струну на цитре.

— С Кузова хватит, улыбнулся в бороду Румцайс. — Он своё получил. Старосте с женой больше достанется.

На дворе уже стемнело. Румцайс с Циписеком пришли под окна к старосте.

— Прищурь глаза, Циписек, чтобы они у тебя не так сверкали, — сказал ему Румцайс.

И они стали смотреть, что в доме делается. Сидят в комнате староста Грош с женой старостихой. Она поворачивает корзину и так, и эдак, не может наглядеться, красными каблучками притопывает:

— С корзиной всё вышло как по-писаному.

— Такова была моя воля, — кивает головой староста.

— Не корзинка, а картинка! — радуется старостиха.

• Предыдущая
• 15/16
• Следующая