Издержки профессии (СИ) - "Ginger_Elle" - Страница 25

• Предыдущая
• 25/29
• Следующая

— Каталог моей выставки, — пояснил Воскресенский. — Этот снимок посчитали одним из лучших за всю мою карьеру.

— Я всё это видел. Соня показывала, — безразлично сказал Макс. — Приехали похвастаться своими достижениями? Поздравляю.

— Нет, я хотел сказать, что ничего этого не было бы без тебя. И с тех пор не прошло ни единого дня, чтобы я не вспомнил о тебе. Ещё я хочу извиниться. Я тогда поступил с тобой очень плохо. Это было жестоко и низко. Я ошибся и всё не так понял. — Воскресенский опустил глаза под прямым неприязненным взглядом Макса. — Я не приехал на встречу, потому что увидел в машине те документы и… Чёрт, неважно, как и почему, но мне сказали, что ты живёшь с Гартманом, и это так прозвучало… или я так услышал… я не знаю! Я подумал, что ты спишь с ним, со своим агентом. Вы же сами с ним это придумали: ты модель, а он агент.

Макс закрыл лицо ладонями и тяжело выдохнул. Он столько недель ломал голову, гадая, что произошло за те несколько часов между их разговором и назначенной в «Манхэттене» встречей. Но такого ответа он не ожидал. Как глупо, нелепо, обидно…

— Ты мне нравился, Максим, очень. Не с самого начала, конечно: сначала я на тебя больше злился. Я думаю, что ты тоже в конце проекта чувствовал, что между нами есть… притяжение. Я не знаю, каким ещё это словом назвать. Я для того и пригласил тебя тогда, чтобы сказать об этом. Мне было всё равно, что ты подумаешь, как ответишь. Я так радовался, когда ты согласился. Может, по мне этого и не было видно, но я радовался как ребёнок. А потом, когда я вдруг узнал, что ты… Это было как ножом по сердцу! И я уехал. Сбежал.

Макс смотрел на него широко раскрытыми глазами, испуганными и пустыми, так что Ви даже не был уверен, что мальчик его слышит. Но он вдруг произнёс:

— Если бы вы ответили на мой звонок… Лучше бы вы опять наорали на меня, чем так…

— Я знаю, я за эти дни сотни раз об этом думал. Я просто идиот! Я обидел тебя, и сам потом столько месяцев мучился из-за собственного упрямства, из-за раненого самолюбия. — Воскресенский смотрел на свои пальцы, которые он переплёл друг с другом и сейчас нервно сжимал и разжимал. Ему было стыдно смотреть на Макса. — А когда пришло то письмо, я подумал, что ты просто хочешь сниматься и ради места в проекте готов… ну, ты понимаешь… Я совсем иначе думал о тебе во время съёмок, и читать это было неприятно, отвратительно. Ну, жил ты со своим агентом, подумаешь, многие так делают, но эта приписка в письме как будто уничтожила то последнее хорошее, что я помнил о тебе. Прости меня ещё раз. Мне только на прошлой неделе Соня рассказала, что Гартман твой родственник. Я приехал так быстро, как смог.

— Зачем?

— Извиниться. Объяснить, почему я так поступил. Я не жду, что ты простишь меня. Я просто хочу, чтобы ты знал. Для меня это важно.

— Я теперь знаю. На этом всё? — холодно спросил Макс.

Из-за стены донеслись громкие крики и ругань. Здесь вообще постоянно были слышны то споры, то музыка, то топот ног по потолку, то детский плач, но теперь соседи ссорились как будто бы прямо в этой квартире: можно было разобрать чуть ли не каждое их слово.

— Да, всё, — сказал Воскресенский и сделал пару шагов в сторону выхода из комнаты.

Парень пошёл за ним, чтобы закрыть дверь. На пороге в кухню-прихожую Ви резко остановился и обернулся — они с Максом оказались совсем близко друг от друга.

— Это правда, Максим. Ты мне очень нравился. Ты стал для меня вдохновением. И я до сих пор… — Воскресенский ненадолго замолчал. — Я хотел увидеть тебя все эти месяцы.

Он протянул к Максу руку и дотронулся до его щеки. Мальчик изменился: он как будто похудел, а коротко остриженные волосы были темнее тех, которые Ви помнил и видел на фотографиях. Он боялся, что Максим оттолкнёт его, но тот стоял неподвижно, позволяя касаться себя, как это было на фотосессиях, когда Воскресенский подправлял ему макияж или поворачивал голову нужным образом. Его прикосновение стало более сильным, уверенным. Макс чуть качнул в ответ головой:

— Нет… Слишком поздно. Я почти забыл вас и не хочу снова… — тихо произнёс он, хотя в глубине души понимал, что до сих пор больше всего на свете хочет одной вещи: чтобы Ви смотрел на него вот так — с ожиданием, чувством, желанием, как на настоящего человека, а не как на послушный манекен.

Воскресенский не дал ему договорить — он понял, что глухая оборона Макса дала трещину, и не собирался упускать шанс — он притянул парня к себе и поцеловал: сначала в висок, очень нежно, почти неощутимо, словно ребёнка. Потом его губы скользнули по щеке, и лёгкие короткие поцелуи полетели бабочками по всему лицу, не касаясь губ парня, будто бы боясь спугнуть.

Макс хотел вырваться из объятий мужчины, но тело его не слушалось, так головокружительно-приятна была эта ласка. Он прекрасно понимал, что негодяй делает: тот был намного опытнее его, знал, как завлечь и соблазнить, как разбудить желание в партнёре; но всё равно уступал ему. Парень ненавидел Ви за боль и унижение, через которые тот заставил его пройти, но и любил его за… За что? Просто за то, что тот был Алексеем Воскресенским, тираном-фотографом, на каждой фотосессии выворачивавшим его душу наизнанку, требовавшим от него невозможного и получавшим его. Получавшим всё, абсолютно всё…

Чтобы не дать Ви целовать себя, Макс запрокинул голову назад и сбивчиво произнёс:

— Вы понимаете, что я ненавижу вас?..

Воскресенского, который был выше Макса, это движение ничуть не смутило. Он на мгновение коснулся губ, теперь словно подставленных для поцелуя, и сказал:

— Тебя…

— Что? — не понял Макс.

— Скажи: ненавижу тебя.

Парень разомкнул губы, шепча между поцелуями:

— Ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя…

А потом был их первый настоящий поцелуй: страстный, глубокий, долгий, в котором сконцентрировались все те чувства, что многие месяцы не находили себе выхода. Максу казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. От переполнявших его эмоций, ему хотелось одновременно плакать и смеяться, прижаться к Ви сильнее и убежать куда-нибудь, где он мог бы остаться один, чтобы осознать и убедить самого себя, что это всё правда. Нахлынувшее на него ощущение счастья было и слишком сильным, и слишком неожиданным, ошеломляющим. Как ни глупо это звучало, он не был готов к нему.

Макс опустил голову и спрятал лицо на груди у Воскресенского. Опять эти старые чувства: смесь восторга, желания и смущения. Ви прижимался губами к его шее и уху и шептал:

— Прости меня! Пожалуйста, прости меня.

Они замерли так на несколько секунд. Вдруг особенно громкий вопль донёсся из-за стены:

— Ненавижу тебя! Ненавижу, скотина! Всю жизнь мне испоганил, мудак!

Макс и Ви хором расхохотались. Они смеялись чуть не до слёз, не выпуская друг друга из объятий. Когда смех прекратился, Воскресенский обхватил ладонями щёки парня и заставил его поднять лицо:

— Дай мне посмотреть на тебя… Я так скучал, безумно скучал.

Ругань за стеной продолжалась, откуда-то сверху долетали громкая музыка и женский визг. И среди этого шума и хаоса, на пороге крохотной тёмной прихожей, они стояли и смотрели друг на друга как в первый раз, словно только сейчас видя и понимая. Это было то самое несуществующее место и время, о котором думал когда-то Макс, где они были не моделью и фотографом, а просто двумя людьми, наконец-то обретшими друг друга.

— Где деньги, зараза?! — ругались за стеной. — Где деньги, уёбище?! Жрать дома нечего, а ты…

— У меня тоже есть нечего, — рассмеялся Макс. — Я хотел после работы зайти в магазин, но всё забыл.

— Совсем-совсем ничего нет?

— Даже хлеба, — покачал головой парень и, чуть подумав, перечислил, что у него было: — Есть кукурузные хлопья, кетчуп, пакет риса и два апельсина.

— Можно сделать салатик, — предложил Ви. — А если серьёзно, я могу доехать до магазина. Или мы вместе.

— Мы по дороге сюда проезжали «Перекрёсток», он ближе всего. А я лучше здесь останусь.

• Предыдущая
• 25/29
• Следующая