Трудно отпускает Антарктида - Санин Владимир Маркович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/30
• Следующая

– Заходи с западной стороны, Ваня, там барьер ниже!

– Есть с западной стороны…

– Тянешь?

– Теперь дотяну!

– Ваня, давай хором: «Помира-ать нам ранова-то…»

– Пошел к черту!

– Иду! Полосу видишь?

– Вижу.

– Не оставляй любовь на старость, а торможение на конец полосы!

– Спасибо, дай потом записать!

Одна за другой «Аннушки» приземлились на полосу. К машине Крутилина бежали люди с каэшками и унтами.

Из кают-компании доносились возбужденные голоса; я прикрыл дверь плотней, мне казалось, что я физически ощущаю чудовищное напряжение, которое пронизывало находящихся там людей.

– Слышишь, Ваня? Они уже одной ногой на Большой земле.

Белов и Крутилин пили чай, крутой и крепкий, почти что чифирь; Крутилин резко отставил чашку и обратил ко мне осунувшееся лицо.

– Не уговаривай, Сергей, я не девочка. Когда летел над открытым морем, так вспоминал дедушку, бабушку и председателя месткома товарища Мышкина!

– Так ведь долетел, Ваня? – с наслаждением прихлебывая чай, подал голос Белов.

– Без груза.

– Самолет можно еще облегчить, – напомнил я. – Вспомогательный движок скинуть, вот тебе сто килограммов.

– Капля в море.

Я готовился к этому разговору уже тогда, когда бежал с унтами к самолету Крутилина. Я чувствовал себя преступником. Передо мной сидел не остывший от пережитой опасности друг; он был опустошен, в его мозгу кинолентой прокручивались видения получасового полета на дымящей «Аннушке», и едва лишь он поверил, что остался жив, как его снова заставляют садиться за штурвал. Но другого выхода у меня не было.

– Выкарабкивался ты, Ваня, из переделок и почище. Помнишь, как в Мирном садился на одной лыже?

Лицо Крутилина порозовело.

– Было дело… – не без удовлетворения припомнил он.

– А помнишь…

– Но тогда я только своей шкурой рисковал…

– Мы с Андреем были у тебя на борту.

– Так вы свои…

– Ручаюсь за ребят, они согласны.

– Год отзимуешь, на что угодно согласишься, лишь бы домой… Не помешай ты нам, Сергей, прилететь за тобой на ЛИ-2 – не было бы этого разговора. Себя вини.

– Запрещенный прием, Ваня. Сам знаешь, чем мог закончиться тот полет.

– Моторы остынут, поэты! – нетерпеливо возвестил Белов.

– Разогреем, – отмахнулся я. – Так летим, Ваня?

– Видишь, сивый клок? – угнетенно спросил Крутилин.

– Ну?

– Час назад он был черный, как уголь!

– Ай-ай-ай! – Белов насмешливо поцокал языком. – В любой цирюльне тебе за трешку такой вороной блеск наведут!..

– Люди устали, Ваня, очень устали.

– Хотят вместе со мной у Нептуна отдохнуть? – Крутилин становился все мрачнее. – Тягло-то у меня одно – и оно не тянет! Сообразил?

– Сдавайся, Ваня. – Белов похлопал его по плечу. – В случае чего на тот айсберг сядем, что на полпути. Снимай с ераплана всякую дребедень.

– Может, последние штаны прикажешь снять?

– А что? – с бесшабашной веселостью откликнулся Белов. – Механики тебе из консервной банки такой фиговый листок заделают, что Аполлон позавидует!

– Кончай канитель, Сергей, – устало проговорил Крутилин. – Нас два экипажа, итого восемь душ. Снаряжай Андрея и еще одного-двух, из тех, кого на раз курнуть осталось, и поехали. Выручал я тебя, когда мог…

– Значит, восемь человек останутся зимовать второй год…

Несколько часов назад я был бы счастлив, узнав, что смогу эвакуировать троих. Я и сейчас счастлив, что Андрей в любом случае улетит, он, безусловно, откроет этот краткий список. Кто кроме него? Конечно, Пухов – это два, от него я избавлюсь с особым удовольствием. Груздев?.. Нет, Груздев останется, Нетудыхата больше заслужил право на Большую землю. Они улетят. Для всех остальных жизнь превратится в сплошную муку, много месяцев пройдет, прежде чем исчезнет боль от такого удара. Слишком частым был переход от надежды к отчаянию, от отчаяния к надежде. Вспомнился Пухов, его крик: «Человек не рояль, Сергей Николаич, на нем нельзя играть!» Я представил себе, как войду сейчас в кают-компанию и скажу – ударю в душу, разобью в кровь, уложу наповал… Тошно мне стало от этой мысли.

– Зимовать второй год, – повторил я. – У меня, Ваня, нет власти заставить тебя лететь. Но не думаю, что там, на Большой земле, тебе будет легче от этого.

– Имей же совесть, Сергей! – с горечью воззвал Крутилин. – Мы и сюда летели – закон нарушали: на двух одномоторных над открытым морем. Ведь даже если долетим, начальство из меня лапшу резать будет. Не видать мне больше неба!

– Шевелев с нами, полярниками, пуд соли съел. Он поймет, Ваня.

– Как хочешь, не могу, – решительно отрезал Крутилин.

– Вот-вот, заштормит, Серега. – Белов встал, задернул «молнию» куртки. – «Обь» уйдет от айсберга, и тогда нам хана, будем зимовать вместе. Давайте, гаврики, ставить точку.

Коля меня поразил – я ждал от него другого. Я посмотрел ему прямо в глаза – в них читался какой-то намек, обещание! Наверное, так просто казалось, и было это только сочувствие: «Хотел бы тебе помочь, но не могу, сам видишь – не могу». Что ж, давайте – только не точку, восклицательный знак я поставлю! Нас трое в этой комнате, и все мы правы: Ваня в том, что не хочет лететь на машине, которой больше не верит, Коля в том, что времени больше нет, но я тоже прав. Горько тебе Ваня, станет от этой правды…

– Что ж, Ваня, – сказал я, – что ж, дорогой ты мой Иван Петров сын, тогда вместе с экипажем ты будешь зимовать здесь, со мной.

Крутилин изумленно развел руками.

– Ну, даешь ты, Серега, ну, ты даешь!

– Надеюсь, – я стал максимально резок, – ты не станешь отрицать моего права на такое решение?

– Воля твоя, но с людьми все равно не полечу.

– Решено, – кивнул я. – Сколько возьмешь на борт, Коля?

– Шесть гавриков и по шесть кило барахла на брата.

– Бери семь без всякого барахла.

– Заметано.

Крутилин смотрел на меня невидящими глазами.

– Ты это всерьез, Сергей?

– Куда уж серьезнее, Ваня. Твои ребята только полгода не видели Большой земли, а половина моих уже на пределе.

– Что ж, – горестно проговорил Крутилин. – Прозимуем, Сергей Николаич, авось не впервой… Пойду ребят обрадую…

– Летим, Ваня, где наша не пропадала!– вскинулся Белов, и в его глазах я вновь увидел тот самый намек. – Бери четверых, остальных я дотащу.

Крутилин покачал головой.

– Привык ты лихачить, Коля! Тебе что, тебе Шевелев все простит, а мне за эти полеты такие ордена пропишет!..

Белов засмеялся.

– Так у меня уже вся трудовая книжка в его орденах! Строгачом больше, строгачом меньше… Да и Свешников нас не даст в обиду! Я тут прикинул, что у тебя еще можно снять, слушай и мотай на ус: ну, вспомогательный движок с генератором и щитком – сразу килограммов сто двадцать, газовую плиту и баллон с газом – еще чуть не центнер, кресло второго пилота ко всем чертям – Антарктиде на память, электрическую печку! Инструментов килограммов тридцать! Сдавайся, Ваня!

– Был бы я один… – Крутилин мучительно колебался. – Нет, не возьму греха на душу.

Сразу сгорбившись, он пошел к дверям. Белов неожиданно мне подмигнул, я никак не мог понять, куда он клонит.

– Погоди, торопыга, – остановил он Крутилина. – Я полечу на твоем драндулете. У меня народ битый, вытянем.

Крутилин замер, медленно обернулся, лицо его пылало.

– Смотри ты, дым из глаз идет! – развеселился Белов.

– Сукин ты сын, Колька… – Крутилин возвратился, сел на стул. – Ниже пояса бьешь, стервец… Ладно, Серега, зови нотариуса.

– Вот это по-нашему! – Белов радостно захохотал. – Давно бы так, чего Ваньку валять!

Я обнял Крутилина.

– Век не забуду, Ваня.

– Ты еще этот век проживи. – Крутилин высвободился, мрачно усмехнулся. – Если, конечно, со мной, а не с Колькой полетишь, гражданин кандидат каких-то наук.

Я развел руками.

– Закон зимовки, Ваня, имею право выбора. – Я проводил летчиков до двери и прошелся по комнате, приводя в порядок свои мысли. – Такие дела, кандидат каких-то наук…

• Предыдущая
• 29/30
• Следующая