Новичок в Антарктиде - Санин Владимир Маркович - Страница 69

• Предыдущая
• 69/91
• Следующая

В деле я видел капитана впервые. Он и здесь, в этой сложной ситуации, был хладнокровен и невозмутим, уверен в себе, и эта уверенность не могла не передаться окружающим.

Между тем «Обь» уже вгрызлась в ледяное поле. Наталкиваясь на мощную льдину, она отходила назад и с разбегу вползала на неё, раздавливая лёд своим огромным телом. Треск и грохот, доносившиеся снизу, лишь подчёркивали мёртвую тишину, стоявшую в рулевой рубке, тишину, нарушаемую лишь короткими командами. Но с каждой минутой становилось все более ясно, что продвижение придётся прекратить. Я видел, как были напряжены лица Сенько и Ткачёва, старшего помощника капитана Смирнова и его дублёра Утусикова. В этих льдах «Фудзи» потерял лопасти правого винта, но у него остался ещё один, левый. Изменись ледовая обстановка, «Фудзи» ещё сохранит возможность двигаться, хотя и не с прежней скоростью. Но у «Оби» винт один! И если он будет потерян, корабль окажется в полной власти антарктических льдов. Без своего единственного винта «Обь» станет беспомощной, как парусник в штиль, её погубит первый же приличный шторм. Поэтому и были так напряжены лица людей в рулевой рубке.

И капитан остановил корабль. Перед нами лежали сплошные льды толщиною в три-четыре метра. Двигаться дальше — значит проявить слепую, а не мудрую храбрость. Такая храбрость недостойна настоящего моряка.

После коротких переговоров по рации с «Фудзи» вылетел вертолёт. Через несколько минут ярко раскрашенная стрекоза опустилась на лёд метрах в пятидесяти от «Оби», и на борт поднялись японцы, сердечно приветствуемые нашими полярниками.

В каюте капитана началось совещание.

Беседа шла на английском языке. Увы, на самые полезные вещи, как известно, у нас никогда нет времени. Поорать на футболе, проглотить пустой детектив и с утра до вечера «забивать козла» — на это мы выкроим свободную минутку, а вот изучить язык нам всегда некогда, всегда найдётся тысяча объективнейших причин, которые никак не позволяют нам хотя бы полчасика в день попрактиковаться в английском. Я двести пятьдесят раз давал себе торжественные обещания завтра же заняться языком. Я злился и выходил из себя, когда мои клятвы и заверения жена и сын встречали ухмылками, такое недоверие меня оскорбляло. Наутро, торжествующе взглянув на скептиков, я садился за стол и начинал читать со словарём английскую книжку, преисполняясь чудовищным самоуважением. Читал долго, минут десять. Потом наступало удивительное явление: мои веки смежались. Да, сколько бы я ни проспал ночью, меня неудержимо клонило в сон, стоило мне сесть за английский. И по этой вполне уважительной причине я вынужден был откладывать дальнейшую работу на завтра. Знакомый врач, которому я рассказал об этой странной особенности моей психики, с интересом выслушал меня и посоветовал временно отложить изучение языка. Я так и поступил. К сожалению, врач переехал в другой город, забыв уточнить, когда именно я могу возобновить свои попытки. И эта нелепая случайность привела к тому, что отныне я к английскому не прикасался — слишком велик для меня авторитет медицины.

Поэтому из беседы, которая велась в каюте капитана, я не понял почти ничего. «Йес» и «ол райт» я разобрал и тут же перевёл, но общий смысл беседы от меня ускользнул. И я тут же дал себе честное слово по возвращении домой немедленно связаться с тем самым врачом, добиться от него отмены всех ограничений и в совершенстве изучить язык Вильяма Шекспира и Бернарда Шоу.[13]

Однако возвращаюсь на место действия.

Начальник Десятой японской антарктической экспедиции доктор Кусуноки пришёл на «Обь» как старый знакомый. Он в 1957 году был на «Сойе», когда наш дизель-электроход освобождал её из ледового капкана, и лично знает многих советских полярников. Кусуноки и Ткачёв, участники той эпопеи, вспоминали её подробности, японец непринуждённо шутил, улыбался — словом, великолепно владел собой.

Врезалось в мою память лицо Исобе, капитана «Фудзи»: оно превратилось в неподвижную трагическую маску. Я ещё никогда не видел человека, во внешнем спокойствии которого скрывалось бы столько отчаяния. Видимо, капитан до последнего момента тешил себя надеждой, что «Обь» с ходу пробьётся к «Фудзи», хотя в глубине души, наверное, не совсем в это верил. Теперь он молча слушал своего коллегу, изредка кивал и непрерывно курил. Маленького роста, очень худой, с глазами, полными тяжёлого раздумья, Исобе вызывал у всех присутствующих глубокое сочувствие. Ответственность, лежащая на капитане, огромна, она ни с чем не сравнима, груз её не каждому под силу. Что бы ни случилось с кораблём, виновен капитан: пусть в момент бедствия он спал, ничего не видел и не слышал — всё равно за жизнь экипажа и корабля отвечает капитан. Ему многое дано, в море он «бог и царь», его слово — истина в последней инстанции, но и любое поражение — это его поражение.

Участники совещания поднялись со своих мест. Скоро мы полетим на ледовую разведку. «Мы» — потому что Эдуард Иосифович увидел в моих глазах страстную мольбу и пригласил меня с собой. Но сначала мне предстояло выполнить одну миссию. С японской делегацией на борт «Оби» прибыл корреспондент токийского радио и телевидения Кимура, уже сделавший несколько исторических снимков в каюте капитана Купри и теперь мечтавший запечатлеть на киноплёнке «Обь» — кадры, которые, по его словам, давно жаждут увидеть японские телезрители. Нам дали пять минут, и мы галопом помчались по кораблю.

Кимура запустил несколько очередей в кают-компанию, в музыкальный салон, где за столом, с вдумчивым видом листая брошюрку по технике безопасности, сидел мой Димдимыч (кадр: «Отдыхающий моряк»), с удовольствием поцокав языком, сфотографировал двух наших буфетчиц, и мы бегом отправились на льдину, где наготове стоял вертолёт.

Ледовая разведка продолжалась около часа. Мы полетели по направлению к «Фудзи». Красавец ледокол недвижно стоял во льду, скованный по рукам и ногам. На многие мили вокруг него не было видно ни единого разводья, ни единой трещинки. Наверное, именно об этом говорил Купри своему коллеге, потому что тот смотрел вниз и мрачно кивал. Ни одного просвета! Только лёд, тяжёлый и бетонно-мощный несокрушимый лёд.

Потом, когда мы вернулись обратно, капитаны вновь ушли в каюту и за чашкой кофе начали подводить итоги.

Ледовая разведка подтвердила, что между двумя кораблями лежит непроходимая восьмимильная полоса сплочённых паковых льдов, взломать которые «Обь» не в состоянии. Но капитаны пришли к выводу, что на сегодняшний день «Фудзи» находится вне опасности.

— Надо ждать, — сказал Купри. — Погода должна вскоре измениться, шторм или зыбь поломает лёд, тогда «Фудзи» либо сам выйдет на чистую воду, либо ему поможет в этом «Обь». Мы пойдём в Молодёжную на разгрузку и будем держать непрерывную связь. Разгрузившись, придём обратно. И тогда окончательно решим: либо в случае изменения обстановки вновь попробуем пробиться, либо возьмём на борт личный состав экспедиции и больных. На всякий случай готовы поделиться с экипажем «Фудзи» всеми видами продовольствия и одежды, имеющимися на складах «Оби».

На том и порешили.

И хотя наши общие надежды пока не сбылись, японские полярники, расставаясь, выглядели значительно бодрее, чем раньше. Они теперь знали, что по первому их сигналу «Обь» прекратит разгрузку, развернётся и немедленно придёт на помощь, знали, что в беде их не покинут. Очень важно было это знать, ведь на многие тысячи километров простирались пустынные льды и моря, и никто в мире, столь богатом и всемогущем, не в состоянии был оказать «Фудзи» немедленную помощь — только дизель-электроход «Обь».

Обменявшись памятными подарками, мы тепло распрощались. Грустно было сознавать свою беспомощность, но человек ещё далеко не все может делать на планете, которая досталась ему в жильё. «Обь» дала прощальный гудок и двинулась назад, к Молодёжной. С этой минуты в нашей радиорубке каждые несколько часов слышались позывные «Фудзи».

• Предыдущая
• 69/91
• Следующая