Новичок в Антарктиде - Санин Владимир Маркович - Страница 66

• Предыдущая
• 66/91
• Следующая

Юл кривит душой: инициатором розыгрыша был он, а не Арнаутов, который корчится от смеха и делает вид, что хочет залезть под стол. Дело было так. В медпункте зашёл — разговор о подарках, и Гена припомнил, что скоро, кажется, должен быть день рождения… (Гена назвал фамилию уважаемого в Мирном человека.) Миша тут же всполошился: перед этим человеком он чувствовал себя виноватым.

— Давайте ему что-нибудь подарим, — предложил он.

— Разумное предложение, — незаметно подмигнув нам, поддержал Юл. — Он любит делать зарядку с гирями. Я знаю тут по соседству одну беспризорную гирю, малость подкачавшую по форме, но зато двухпудовую по содержанию. Если взять наждак…

Тут же договорились, что драить гирю будет Миша, я придумаю надпись. Юл её выгравирует, а Гена добудет подходящую цепь, чтобы преподнести гирю как медальон.

И Юл приволок и вручил Мише до омерзения ржавую и грязную гирю.

Для Арнаутова эти несколько дней были праздником. Входя в медпункт, он замирал и с наслаждением слушал доносящиеся из коридора звуки: «ж-ж-ж-ж, ж-ж, ж-ж». Это Миша драил наждаком гирю, драил часами, с необыкновенным упорством и добросовестностью.

— Музыка! — тихо, чтобы не услышал Миша, стонал Арнаутов. — Шопен!

И лишь несколько минут назад из случайного разговора Миша узнал, что день рождения, к которому он так усиленно готовился, наступит месяцев через десять и что он, Миша Полосатов, стал жертвой возмутительного розыгрыша…

Мы едим, пьём, шутим, смеёмся, произносим многочисленные тосты, весёлые и торжественные (на каждый тост — глоток вина), но на нашем застолье лежит печать скорого расставания. Вчера я до глубокой ночи беседовал с Гербовичем. Это был, наверное, прощальный разговор. С подходом «Оби» у начальника экспедиции не будет ни одной свободной минуты. Впрочем, не только у него: все миряне раскреплены по отрядам, каждый точно знает, где и когда он будет занят. Прирождённый организатор, Владислав Иосифович совершенно не выносит бездельников; если человек не очень любит работать, ему лучше держаться подальше от экспедиции, которую возглавляет Гербович. Чрезвычайно скупой на похвалы капитан Купри говорил мне, что ему особенно импонирует чёткость и деловитость, с которыми действуют в самые ответственные моменты разгрузки кораблей люди Гербовича. В устах капитана, возглавлявшего «Обь» в шести антарктических экспедициях, это высокая оценка.

В ту ночь мы говорили о качествах, которыми должен обладать полярник.

— Об одном из них почему-то вспоминают редко, — размышлял Владислав Иосифович, — а я считаю его очень и очень важным. Полярник должен уметь ждать! Это, между прочим, далеко не простое дело. Уметь ждать — значит уметь отдать себя делу и товарищам. Не целиком, нет, полярник — прежде всего человек, с вполне понятными и простительными слабостями, но Антарктида мало подходящее место для того, чтобы проделывать «двадцать тысяч лье вокруг самого себя». Если бы вы остались с нами на год, то увидели бы, как полярники умеют ждать… Теоретически это выглядит так. Месяцев семь-восемь проходят более или менее спокойно, потому что где-то в глубине сознания каждого из нас таится совершенное убеждение в том, что никакая сила в мире не поможет тебе покинуть Антарктиду. Но вот наступает момент, когда из Ленинграда к нашим берегам уходит корабль и полярника покидает спокойствие. Ведь корабль идёт за ним, чтобы забрать его домой! Полярник работает, как и раньше, ест и спит, но по десять, пятьдесят, сто раз а день думает о том, что с каждым часом к нему приближается долгожданный, священный миг возвращения… Всех волнует, с какой скоростью идёт корабль, не случится ли какой непредвиденной задержки в промежуточном порту… Но вот корабль швартуется, и люди, терпеливо ждавшие его целый год, уже не в состоянии заставить себя прождать спокойно два-три часа: ведь пришли письма от родных! Наконец письма розданы, проглочены, прочитаны от корки до корки и выучены наизусть, и лишь самые волевые и благоразумные растягивают наслаждение: читают по одному письму в день, испытывая непередаваемое счастье обладания ещё одним нераспечатанным письмом, таящим и себе неведомые тайны. Потом корабль уходит на Родину, путешествие это долгое, и полярник считает сначала дни, потом часы и минуты… Впрочем, все это произойдёт на ваших глазах, увидите, что будет твориться на корабле за час и за одну минуту до выхода на причал…

Я вспоминаю этот разговор, смотрю на товарищей, до отказа заполнивших кают-компанию, и гадаю про себя, кто из них и в какой степени обладает этим ценнейшим качеством — умением ждать. Ну Силин, Большаков, Семочкин, Евграфов — эти не в счёт, они уже видели все, и их ничем не удивишь. А вот молодёжь, впервые попавшая в Антарктиду, как поведёт себя она, когда уйдёт последний корабль и за ним солнце? Да, очень жаль, что я этого не увижу своими главами. Но для себя решаю так: кто пошёл в Антарктиду из тщеславия, пошёл для того, чтобы ошеломить человечество шикарным фактом из биографии, — с теми хлопот будет больше всего. Таких всю зимовку будет угнетать сознание того, что они заплатили за свою прихоть слишком дорогую цену. Возвратившись, они долго будут приводить в порядок расшатанные нервы и навсегда прекратят флиртовать с высокими широтами. Впрочем, работники они настолько посредственные, что высокие широты скучать по ним не станут.

Плохо ждать тому, кто смотрит на часы, для него секунды идут вдвое медленнее. Поэтому самые нетерпеливые люди — это влюблённые и транзитные пассажиры. И поэтому же нет для полярника лучшего успокоителя, чем всепоглощающая работа. Ничто так смертельно не ранит скуку, как работа.

Я смотрю на мирян, остающихся на долгую зимовку, и мысленно желаю им: «Пусть год грядущий проходит как месяц, месяц как неделя, а неделя как один день!» И, поколдовав, веселею.

Между прочим, из всех членов экспедиции, возвращающихся домой, я сегодня, пожалуй, наиболее озадаченный человек. Ибо я попал в положение Буриданова осла: передо мной две равноценные охапки сена, и я не знаю, на какую из них наброситься. Мне предоставлена возможность добраться до Молодёжной либо по морю, либо по воздуху. Либо… В том-то и дело, что мне до зарезу нужно и то и другое!

За Молодёжной, в нескольких стах милях западнее, расположена японская станция Сева. Так вот, поблизости от этой станции попал в тяжёлые льды и поломал винт японский ледокол «Фудзи». И «Обь», разгрузившись в Мирном, полным ходом отправится выручать «Фудзи». Ну могу ли я упустить такой случай?

Погодите выносить своё решение.

Если я полечу самолётом, то, во-первых, на целую неделю больше пробуду в Молодёжной и, во-вторых, сброшу посылку австралийцам. Эта посылка сейчас плывёт к нам на «Оби». Когда «Обь» находилась в Австралии, капитану Купри доложили, что у него испрашивает аудиенцию пожилая дама. Разумеется, Купри её принял, и дама обратилась к нему с трогательной просьбой: передать посылку сыну, который зимует в Антарктиде на станции Дейвиса. Дама знает, что «Обь» идёт в Мирный, а в Мирном у русских есть самолёты, которые, может быть, пролетают мимо станции, где живёт её мальчик. Растроганный Купри, конечно, взял посылку, хотя и не стал ручаться за её доставку, так как планов лётчиков он не знал. Но дама сказала, что никаких претензий она не имеет, горячо поблагодарила и ушла. И что же? Материнская любовь победила: лётчики, узнав об этой истории, согласились сделать крюк, чтобы сбросить посылку, в которую Гербович затем добавил от нашей экспедиции банку икры и коробку шоколадных конфет…[12]

Я мучительно колеблюсь, но советоваться с товарищами но решаюсь, так как боюсь, что ответят что-нибудь вроде: «Мне бы ваши заботы, господин учитель!»

Ночью я увидел во сне «Фудзи» и, проснувшись, сразу же решил: «Ухожу на „Оби“. И, сняв с себя бремя ответственности, вздохнул с огромным облегчением.

А днём пришла «Обь», огромная, могучая в заласканная глазами сотен полярников, которые любят её больше всех других кораблей.

• Предыдущая
• 66/91
• Следующая