Новичок в Антарктиде - Санин Владимир Маркович - Страница 52
- Предыдущая
- 52/91
- Следующая
В одной из предыдущих экспедиций Волосана кто-то ударил в ухо, и с тех пор пёс плохо слышит. На редкость везуч был этот человек: он остался неизвестным, плохо провёл бы он зимовку, узнай товарищи его имя.
Рюрик Максимович Галкин рассказал мне такой случай. На станции СП-11 один полярник, назовём его М., застрелил собаку, которая его невзлюбила. М. долго отпирался, но улики были неопровержимы, и он сознался. И его подвергли самому жестокому наказанию, возможному на полярной станции: бойкоту. С ним не разговаривали, не отвечали на его вопросы и не садились за один стол. На всю жизнь запомнил М. этот урок.
За многие годы зимовок Гербович выработал, вернее, выстрадал своё кредо руководителя.
За исключением случаев, требующих мгновенного решения, не торопиться с выводами. Десять раз взвесить все «за» и «против», продумать все аргументы и, приняв решение, ни в коем случае от него не отступать.
Не давать категорических оценок подчинённым в начале зимовки. Их лучшие качества, как и худшие, проявятся потом, в полярную ночь. Полярник, как и боксёр на ринге, славен «концовкой» — именно тогда станет окончательно ясно, что он за человек. Этот очень важный для себя тезис Гербович подкрепил рассказом, к изложению которого я скоро перейду.
Характеристики каждому полярнику даётся коллективом отряда, открыто обсуждается и лишь затем подписывается начальником экспедиции. Характеристика, рождённая в келейной обстановке, может оказаться слишком субъективной. Макаренко доказал это в «Педагогической поэме» — книге, чрезвычайно полезной начальнику любого ранга.
Пьянство — враг человека вообще, и смертельный враг полярника. Раз в неделю, в субботу, по стакану вина и только в кают-компании — таков закон Пятнадцатой экспедиции. Никому и ни под каким предлогом дополнительного спиртного не получить. Я был свидетелем такой сцены. К Гербовичу пришёл полярник: завтра его жене исполняется пятьдесят лет, и он просит бутылку коньяку, чтобы отметить эту дату в кругу нескольких друзей.
— Через три дня, в субботу, — ответил Гербович.
— Но у неё день рождения завтра! Завтра!
— Вашу жену мы поздравим всем коллективом. Через три дня.
Товарищ ушёл, возмущённый чёрствостью и несправедливостью начальника. А через три дня, когда в кают-компании прозвучал тост за здоровье его жены, он многое понял. Поняли и другие, больше никто за всю зимовку не ходил к начальнику за вином. Знали, что это бесполезно, что закон один для всех.
Ничто так не дискредитирует руководителя, как погоня за дешёвой популярностью. Отношений к начальнику, который не завоёвывает, а покупает дружбу подчинённых мелкими поблажками, ироническое, его приказы не будут иметь цены. Поэтому в отношениях с подчинёнными Гербович не допускает фамильярности.
К людям, которым он перестаёт доверять, Гербович беспощаден. Из Ленинграда должен был идти на «Визе» повар Л. Его уже оформили в штат экспедиции, выдали документы и вместе с другими товарищами назначили на дежурство. Л. не явился — выпил с друзьями.
— Вы знали, что должны идти на дежурство? — спросил Гербович.
— Знал. Но так получилось… Приятели…
— Тогда так: в Антарктиде вам делать нечего.
— Как нечего?!
— Да, так. Подавайте заявление об уходе.
Л. умолял, плакал, клялся и божился тщетно. Вместо него Гербович за два дня до ухода «Визе» оформил дублёра Васю Кораблева и не ошибся. Станция Новолазаревская получила хорошего повара.
— Я знаю, что принадлежу к числу тех людей, которых поначалу недолюбливают, — сказал мне как-то Гербович. — Но своим принципам не изменяю. Знаю и то, что в ходе зимовки отношение ко мне меняется. Я люблю свой коллектив, предан ему, и в конце концов люди это понимают.
Я разговаривал со многими полярниками, которые не раз зимовали под началом Гербовича. И они подтвердили: да, дело обстоит именно так. Суровый и непреклонный, Гербович поначалу у многих вызывал антипатию. Но когда по окончании зимовки у этих людей спрашивали, с кем бы они хотели пойти в очередную экспедицию, все говорили одно и то же: «Конечно, с Гербовичем!»
Потому что знали: Гербович никогда и никого не оставит в беде. Знают, что, если предстоит опасное дело, первым пойдёт начальник. Солдат высоко ценит генерала, который так поступает.
В декабре 1970 года из Мирного на Восток ушёл санно-гусеничный поезд. На сто сороковом километре у механика-водителя Юрия Ищука начался острый приступ аппендицита. В условиях похода операцию делать невозможно. Возвращаться — значит поставить поход под угрозу срыва. И Гербович с двумя товарищами из Мирного на вездеходе отправился за Ищуком — на одном вездеходе по Антарктиде, через зону трещин. Случись авария, несчастный случай, от которого в Антарктиде никто не застрахован, — и жизнь экипажа вездехода оказалась бы под угрозой: выручить его было бы некому. Нужно большое мужество, чтобы так поступить. Дерзкая вылазка удалась, все закончилось благополучно. В то время я уже был дома и с большим удовлетворением прочитал описание этого эпизода в «Правде».
Таков начальник экспедиции, таково и его ближайшее окружение. Гербович осуждает руководителей, приближающих к себе посредственностей. Такие начальники черпают у штаба не новые идеи, а лишь безоговорочную поддержку своих распоряжений, даже если они явно нелепы. Гербович считает, что окружающие, наоборот, должны питать руководителя своими мыслями, будоражить его. Поэтому он полон уважения к своему постоянному оппоненту Большакову, вечно вступающему в споры Силину, много ему подсказывающему Овечкину — не только безупречным, но и мыслящим исполнителям.
И вокруг Гербовича постепенно складывается костяк людей, идущих за ним уже третью экспедицию, людей, оценивших по достоинству этого исключительно справедливого и честного человека с поистине железной волей. Из своей Двенадцатой экспедиции Гербович взял ядро — тридцать процентов коллектива. Из нынешнего состава в будущую экспедицию он намерен взять уже половину.
Ещё по дороге в Антарктиду я слышал от товарищей об одной эпопее, связанной с именем Гербовича. Она показалась мне столь исключительной по своему драматизму, что я попросил Владислава Иосифовича рассказать о ней подробнее.
Но немного предыстории.
Место для антарктической станции Лазарев было выбрано не совсем удачное — её построили на шельфовом леднике. Между тем в глубине материка, в восьмидесяти километрах от моря, находится оазис Ширмахера — один из интереснейших районов Антарктиды. Было решено новую станцию соорудить здесь, а Лазарев законсервировать. Обживать оазис в 1961 году довелось группе полярников во главе с Гербовичем. Они и основали Новолазаревскую — самую, пожалуй, уютную станцию на материке. Свободные ото льда и снега горы, озера с пресной водой, относительно мягкий микроклимат — чего ещё, казалось бы, желать? И лишь один существенный недостаток портил картину: чрезвычайно тяжёлая дорога к морю, идущая через многочисленные ледниковые трещины.
Смена коллектива полярников осуществлялась так. «Обь» подходила к району станции Лазарев, где её уже поджидал пришедший с Новолазаревской санно-гусеничный поезд. Новая смена отправлялась на место зимовки и месяца два жила вместе со старой: входила в курс дела, принимала научную эстафету. За это время «Обь» совершала обход остальных станций и возвращалась обратно, а старая смена вновь подходила на санно-гусеничном поезде к станции Лазарев и салютовала кораблю, который должен был забрать полярников на Родину.
В этом до деталей разработанном плане было предусмотрено все, кроме стихии.
В начале апреля 1962 года двенадцать полярников, возглавляемых теперь уже бывшим начальником Новолазаревской Гербовичем, совершили переход к морю и прибыли на береговую станцию Лазарев. Позади почти полтора года нелёгкой зимовки, впереди — долгожданное возвращение домой. Все разговоры — об этом, самом важном в жизни полярника событии. С часу на час к барьеру должна подойти «Обь»!
И тут произошло непредвиденное.
- Предыдущая
- 52/91
- Следующая
