Новичок в Антарктиде - Санин Владимир Маркович - Страница 40
- Предыдущая
- 40/91
- Следующая
— Будь человеком, Вася, отдай Тимофеича, — в десятый раз, но уже с безнадёжностью в голосе просил Зимин.
— Бери… — кивнул Сидоров, — …ящик коньяка, икру, запасные каэшки, унты… Что хочешь — поезду ничего не жалко.
— А Тимофеич?..
— Останется на Востоке, пока не закончу дизельную. В тот день, когда смонтирует систему — отпущу, и ни минутой раньше.
— Отдай, будь другом! — взывал Зимин.
— Дружба дружбой, а Тимофеич врозь, — отшутился Сидоров. — Каких ребят тебе даю! Дима Марцинюк, Коля Валюшкин — мало?
— Добавь Тимофеича — твой портрет над кроватью повешу!
— Можешь самого меня повесить — не отдам.
На другом конце стола хохот. Это Валерий Фисенко изображал в лицах будущее своих соседей через пятьдесят лет.
— Пивной ларёк, очередь. Подходит Коля и хрипит собравшимся: «Плесните, братки, про Восток расскажу!»
Ребята шутят, смеются, а на душе скребут кошки: нелегко придётся походникам! Им ещё хотя бы с недельку отдохнуть, набрать по нескольку килограммов веса, но нельзя: нужно успеть вернуться в Мирный до прихода «Оби», времени в обрез.
— Может, на самолёте обратно полетишь? — с улыбкой спросил Сидоров у Зимина.
— Нет уж, — поёжился Зимин и подмигнул Луговому. — На тягаче надёжнее. Правда, Ваня?
— Тягач, он свой, как лошадь, — прогудел Луговой. — Ну их к бису, самолёты, вертайся на гусеницах!
Мы уже знали, чем объяснялась такая «самолетофобия». Как-то Зимину и Луговому довелось лететь в Мирный на ЛИ-2. Погода была хорошая, ничто не предвещало неожиданностей. За несколько минут до посадки пилот выпустил лыжи: одна вышла, а вторая ни в какую! А горючее кончается! Пришлось садиться на одну лыжу. Как рассказывал Луговой, обнялись они с Зиминым покрепче и мысленно послали родным и близким приветственные радиограммы. Но все обошлось, самолёт сел, лишь погнув крыло. Правда, Луговой ухитрился разбить нос о своё же колено, но это уже «косметика», как говорил сам пострадавший.
Походники уходили в хорошем настроении. Щедрый Сидоров из своих запасов обул и одел обносившихся в походе ребят, поделился лучшими продуктами. Из Мирного на смену заболевшему Александру Ненахову прилетел Лев Черепов, неиссякаемый оптимизм которого наверняка пригодится в трудном пути. К тому же с поездом идёт весёлая компания магнитологов — Майсурадзе, Блинов и Валюшкин, которые будут устанавливать по дороге автоматические станции с атомными источниками энергии — первые автоматы по изучению магнитных явлений в Антарктиде. Объятия, поцелуи — и по приказу Зимина его ребята разошлись по машинам. Но Тимофеич решил продлить проводы. Заведя свой тягач, он рванул вперёд на два километра и остановился, тем самым дав нам возможность прокатиться на поезде.
Я выбрал «Харьковчанку» — одну из трех знаменитых машин, изготовленных специально для антарктических полярников рабочими Харьковского тракторного завода. Выбрал с умыслом: я был уверен, что водитель Виктор Сахаров не откажет мне в удовольствии посидеть за рычагами. И Виктор не обманул моих ожиданий: уступил своё место, и я по проложенной Тимофеичем колее гнал «Харьковчанку» один километр четыреста метров. Цифры эти привожу не случайно. Дело в том, что после меня выпросил у Сахарова рычаги Валерий Ельсиновский. Он вёл машину каких-то жалких шестьсот метров, но, едва остановившись, начал доказывать, что протянул её по Антарктиде больше меня. К счастью, нашлись честные люди, восстановившие историческую правду: Сахаров и штурман Морозов заверили подлинность приведённых мною цифр. И вы думаете, что доктор успокоился? Как бы не так! Он тут же сочинил небылицу, что якобы один водитель на остановке разводил руками и удивлялся: «В жизни не видел такую хромающую на обе ноги „Харьковчанку“! Уж не Санин ли её случайно вёл?» Разумеется, свидетели подтвердили, что я орудовал рычагами как подлинный мастер.
Последние объятия, ракетные залпы — и поезд ушёл в свой далёкий и трудный путь. Мы следили за ним, пока хватало глаз, а потом, молчаливые и торжественные, отправились на станцию.
— Золотые ребята, железные люди! — запуская тягач, растроганно говорил Тимофеич и вытирал мокрое лицо. — Хотите верьте, хотите нет, но, когда я прощался этими мошенниками и стилягами, из глаз посыпались вот такие слезы, как орех…
И еще из впечатлений последних дней.
Зная любовь корреспондентов ко всякого рода рекордам, мне за одно утро преподнесли их целых три.
Перечень открыли Борис Сергеев и Коля Фищев, запустив зонд на сорок три километра — рекорд Востока за все годы! Верный своему слову Сидоров «выставился» на бутылку коньяку, и аэрологов немедленно окружила весёлая толпа: каждый доказывал свою причастность к успеху.
— Я вас такой яичницей накормил, что за пятьдесят могли запустить! — подчёркивал свои заслуги Павел Смирнов.
— Пересолил ты свою яичницу! — «топил» конкурента Валерий Фисенко. — И тебя, Сашок, мы близко к коньяку не подпустим. Мы знаем, кто нам помогал!
— «Нам»? — поражался такой наглостью Саша Дергунов. — Я хоть погоду предсказал, а ты?
— Я?! — Валера плутовски пучил свои глаза и вздымал руки, призывая в свидетели всевышнего. — А кто сегодня утром дал Борису прикурить? Кто, я тебя спрашиваю?
Второй рекорд зафиксировал Саша Дергунов: поднялась пурга, какой летом на Востоке ещё не бывало. Но за это достижение коньяка не полагалось; более того, Фисенко не наскрёб лишь двух голосов, чтобы наградить «рекордсмена» нарядом вне очереди.
И третий, самый главный рекорд: впервые в такую пургу, при почти полном отсутствии видимости, на Востоке сели самолёты благодаря вводу в действие радиопеленгатора. Помню, что разгружали мы в тот день продукты: ящики с консервами, мясными полуфабрикатами, яйцами, вареньем и прочее. Из-за пурги открыли не подветренный транспортный люк, а противоположный — пассажирский, и мы, столпившись внизу, по очереди принимали сверху ящики. Когда подходила моя очередь, а шёл тяжёлый ящик, меня как бы случайно выталкивали в сторону, а когда спускалась какая-нибудь двухкилограммовая коробка, раздавался дружный рёв: «Где Санин?» Судя по тому, что веселее всех при этом скалил зубы Ельсиновский, легко было догадаться, что обструкцию устроил он. К сожалению, у меня так и не хватило времени отомстить ему как следует.
Арнаутов и Миклишанский хватались за головы: получили радиограмму от своего шефа-академика с требованием добыть и привезти снежные монолиты с глубины шести метров! Это на Востоке, где один метр выпилишь — семь потов прольёшь… Лишь Терехов воспринял приказ как философ.
— Шесть метров — не шестьдесят, — рассудил он. — За мной, кандидаты!
Для карьера геохимики выбрали снежную целину метрах в трехстах от станции и категорически запретили механикам-водителям приближаться на машинах к заповедному месту — науку устраивает лишь стерильно чистый снег. В первый же день работы Гена растянул руку, сильно страдал от боли, но остался верен себе: притащил якобы с карьера старую, разорванную дамскую перчатку и шумно демонстрировал свою «находку».
— Найдено на глубине двух метров! — вещал он. — Если учесть, что на Востоке выпадает в год лишь несколько сантиметров осадков, то ясно, что перчатка потеряна лет сто назад! Гера, почему молчит твоя рация? Беги, возвести миру: «Загадка станции Восток! Перчатка неизвестной дамы девятнадцатого века!»
Но зато у своего карьера геохимики теряли чувство юмора. Стоило невдалеке прогромыхать тягачу, как они выскакивали наверх и дружно грозили нарушителю кулаками. А что творилось, если посетитель осмеливался закурить или, страшно сказать, бросить окурок в районе карьера! Такой человек обзывался Геростратом, Савонаролой, лжеучёным, гусем лапчатым и позорным пятном, а в заключение выталкивался в шею подальше от священного научного объекта. А на ослепительно белые двухпудовые снежные монолиты геохимики старались не дышать. Они упаковывали драгоценный снег сначала в полиэтиленовые, а затем в бумажные мешки и надписывали: взят с такой-то глубины, там-то и тогда-то. Один мешок надписал я, внеся тем самым некоторый вклад в развитие геохимии. А что? Быть может, именно в моем мешке оказались космические частицы, которые позволят учёным ещё более успешно карабкаться по каменистым тропам науки.
- Предыдущая
- 40/91
- Следующая
