Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 1 - Франклин Бенджамин - Страница 22

Житель Новой Англии.

1. Авраам сидел у входа в шатер, когда солнце клонилось к западу.

2. И увидел идущего по пустыне человека, согбенного годами и опирающегося на посох.

3. И встал Авраам, и встретил его, и сказал ему: «Прошу тебя, войди в мой шатер, омой ноги и отдохни ночь, а завтра встанешь рано и пойдешь своей дорогой».

4. Но человек ответил: «Нет, я не войду, потому что я хочу остаться под этим деревом».

5. И Авраам долго просил его, и он вернулся, и вошли они в шатер, и Авраам испек пресную лепешку, и они съели ее.

6. И когда Авраам увидел, что человек не благодарит бога, он сказал ему: «Почему ты не поклоняешься всевышнему, творцу небес и земли?»

7. И человек ответствовал: «Я не поклоняюсь богу, о котором ты говоришь, и не призываю его имя, ибо я сам создал для себя бога, который всегда обитает в моем доме и дает мне все».

8. И возгорелся Авраам негодованием против этого человека, и встал он и кинулся на него и выгнал его из шатра в пустыню.

9. И в полночь бог позвал Авраама и сказал: «Авраам, где странник?»

10. И ответствовал Авраам: «Господи, он не поклоняется тебе и не взывает к имени твоему, и потому прогнал я его в пустыню».

11. И сказал бог: «Я терпел его сто девяносто восемь лет и кормил его и одевал его, несмотря на его возмущение против меня, а ты, сам грешник, не мог вытерпеть его одну ночь?»

12. И сказал Авраам: «Не гневайся, господи, на своего слугу, воистину согрешил я; прости меня, молю тебя».

13. И встал Авраам, и пошел в пустыню, и долго искал и нашел странника, и вернулся с ним в шатер, и был добр к нему и отослал его утром с дарами.

14. И снова говорил бог с Авраамом: «За этот твой грех твое потомство будет четыреста лет страдать в чужой земле;

15. Но за твое раскаяние я спасу их, и они пойдут дальше сильными, с радостным сердцем, имея много добра».

Мадам Брийон^{1}, в Пасси

Вы, возможно, помните, мой дорогой друг, что недавно, когда мы провели счастливый день в замечательном саду в милой компании в Мулен Жоли, я задержался немного в одной из аллей и на некоторое время оставил общество. Нам показывали бесчисленное множество мертвых мушек, называемых однодневками, чье потомство, как нам сказали, появляется и умирает в течение одного дня. Я видел, что много живых сидело на листе, и мне показалось, что они увлечены разговором. Вы знаете, я понимаю язык всех низших животных. Мое большое старание выучить их язык служит лучшим извинением тому, что я так мало преуспеваю в Вашем очаровательном языке. Я с любопытством слушал беседу этих маленьких существ; но когда они с присущей им живостью говорили трое или четверо сразу, то я едва мог понимать их разговор. Однако я понял из отдельных фраз, которые я слышал время от времени, что они (одно было cousin, а другое moscheto^{2}) горячо обсуждали достоинства двух иностранных музыкантов. В этом споре они тратили свое время, по-видимому настолько безразличные к краткости своей жизни, будто они были уверены, что проживут целый месяц. Счастливый народ, подумал я; у вас, несомненно, мудрое, справедливое и доброе правительство, если у вас нет никакого повода жаловаться миру и никакого предмета спора, кроме совершенств и недостатков иностранной музыки. Я повернулся к одной старой седой однодневке, которая одиноко сидела на другом листе и говорила сама с собой. Заинтересовавшись ее монологом, я записал его в надежде заинтересовать ту, у которой я в долгу за самое приятное из всех развлечений, за ее прелестное общество и восхитительную гармонию.

«По мнению ученых-философов нашей расы, — сказала она, — которые жили и творили задолго до меня, этот громадный мир Мулен Жоли не может сам существовать более восемнадцати часов. Я думаю, что это утверждение имеет достаточное основание, потому что видимое движение светила, которое дает жизнь всей природе и которое явно клонится теперь к океану на краю нашей земли, должно скоро закончиться; светило погаснет в водах, которые окружают нас, и оставит нашу землю в холоде и темноте, и за этим непременно последуют всеобщая смерть и разрушение. Я прожила семь часов — долгое время, не меньше чем четыреста двадцать минут. Немногие из нас живут так долго! Я видела, как рождались, жили и умирали поколения. Мои теперешние друзья — дети и внуки друзей моей юности, которых теперь, увы, больше нет! И скоро я должна за ними последовать; ведь по естественному ходу вещей я не могу рассчитывать прожить лишние семь или восемь минут, хотя я здорова. К чему теперь все мои труды по собиранию капелек меда на этом листе, на котором я уже не могу жить! К чему политическая борьба, в которой я участвовала для блага своих соотечественников на этом кустарнике? Или мои философские занятия на благо нашей расы в целом? Что могут сделать законы в политике без морали? Через несколько минут наша нынешняя раса однодневок погибнет, как и на других, более старых кустах, и поэтому она столь же несчастна! Как мал наш прогресс в философии! Увы! Искусство долго, а жизнь коротка! Мои друзья утешают меня тем, что, как они говорят, я оставлю имя после себя; и они говорят мне, что я прожила достаточно долго для природы и для славы. Но что значит слава для однодневки, которая больше не существует? И что случится со всей историей в восемнадцатом часу, когда весь мир, даже весь Мулен Жоли, погибнет и будет погребен в руинах?»

После всех моих увлекательных занятии у меня теперь нет других удовольствий, кроме размышления над долгой жизнью, проведенной с мыслью о добре, умного разговора с несколькими добрыми госпожами-однодневками и любезной улыбки и голоса всегда очаровательной Брийон.

Б. Франклин.

Пасси, 10 ноября 1779 г.

Я получил два письма моего дорогого друга от среды и субботы. Сегодня опять среда. Сегодня я не заслужил письма, потому что не ответил на предыдущее. Но хотя я ленив и не люблю писать, опасение, что я никогда больше не увижу Ваших милых писем, если не отвечу сам, заставляет меня взяться за перо; и когда г-н Б. любезно сообщил мне, что завтра он намеревается навестить Вас, я, вместо того чтобы провести эту среду, как и предыдущие, в Вашем очаровательном обществе, решил провести ее, думая о Вас, написать Вам письмо и перечесть слова и снова Ваши письма.

Я очарован Вашим описанием рая и тем, как Вы предполагаете там жить; и я весьма одобряю Ваше заключение, что тем временем мы должны брать все хорошее, что можем, от этого мира. По моему мнению, мы могли бы взять от него больше хорошего, чем мы берем, и меньше страдать от зла, если бы заботились о том, чтобы не платить слишком много за свистки. Потому что большинство несчастных людей, которых мы встречаем, стали, мне кажется, несчастными из-за пренебрежения этим предостережением.

Вы спрашиваете, что я имею в виду? Вы любите рассказы, поэтому Вы простите меня, если я расскажу один из них о себе.

Когда мне было семь лет, как-то в праздник мои друзья подарили мне полную горсть медяков. Я сразу отправился в магазин игрушек и, будучи очарован звуком свистка, который я видел по дороге в руках одного мальчика, охотно отдал все свои деньги за свисток. Затем я пришел домой и начал свистеть на весь дом, раздражая родных, но страшно довольный своим свистком. Мои братья, сестры, кузины, узнав о моей покупке, сказали мне, что я заплатил за него в четыре раза больше, чем он стоит, и объяснили мне, какие хорошие вещи я мог бы купить на остальные деньги, и так долго смеялись надо мной, над моей глупостью, что я плакал от досады; и это переживание доставило мне огорчения больше, чем свисток — удовольствия.