Страницы прошлого - Бруштейн Александра Яковлевна - Страница 34

Сезон 1899/1900 года был последним сезоном антрепризы Незлобина в Вильне. После этого Незлобин долго держал антрепризу в Риге, а затем, лет через десять, перебрался в столицы. Годы незлобинской антрепризы отмечены несомненным ростом виленского драматического театра. Стремление к хорошему, даже выдающемуся актерскому составу, впервые появившаяся тенденция к созданию ансамбля, непрерывное улучшение репертуара, в котором все увеличивалось количество классических и серьезных современных пьес и уменьшался раздел мелодраматического старья, безыдейных пьесок и откровенно «клубничных» фарсов,- таковы были безусловные достижения Незлобина как антрепренера. Они были тем ценнее, что по самому характеру своему не могли не сохраниться и на посленезлобинский период. Ни один из последующих антрепренеров уже не мог рассчитывать на сборы, если бы привез в Вильну труппу, состоящую из плохих актеров или двух-трех «первачей» с подыгрывающим им слабым и неслаженным антуражем. Такое же равнодушие публики к театру ожидало бы и того антрепренера, который стал бы снова угощать зрителей репертуаром из сплошных старинных мелодрам и пустых комедийных пьесок.

Все это обязательно должен был учитывать всякий антрепренер, явившийся на смену Незлобину.

Первым из таких антрепренеров был широко известный в России В.И.Никулин - культурный руководитель, сам хороший актер. Из прежних актеров, знакомых виленскому зрителю, остались служить у Никулина Е.А.Алексеева, Ф.А.Норин, М.П.Васильчикова. Из новых актеров у Никулина играли: Е.И.Шеина, П.С.Яблочкина, А.И.Кварталова, О.Д.Орлик, Каренина, А.П.Смирнов, А.М.Звездич, Хохлов, Волохов, Долин.

Первым из виденных мною спектаклей никулинской антрепризы был «Лес» Островского. Назвать его удачным нельзя. Неожиданно слаба оказалась Е.А.Алексеева в не подходящей для нее роли Гурмыжской. В этой роли ей мешали все ее актерские достоинства, мешало присущее ей неотразимое обаяние, искренность, правдивость, мягкая задушевность. Мешал ей и слишком уж почтенный возраст: несмотря на темный, без седины, парик и нарумяненное лицо, она была очень по-старушечьи полна, была старше той Раисы Павловны Гурмыжской, какая написана у Островского. Талантливая комическая старуха П.С.Яблочкина сыграла Улиту в традиционных тонах, как тогда играли Улиту во всех театрах: примитивно смешной старушонкой, в устах которой совершенно неоправданно звучат неожиданно человеческие, горькие слова, вырывающиеся у Улиты в ночном разговоре со Счастливцевым. Неглубоко играл А.М.Звездич роль Несчастливцева. Правда, должна оговориться: мне в жизни редко приводилось видеть исполнителя роли Несчастливцева, играющего так тонко, как написан этот образ у Островского; исключением не были ни В.П.Далматов, ни Ю.М.Юрьев. Не составил исключения и А.М.Звездич - вообще хороший, талантливый актер. Так же, как у большинства Несчастливцевых, слова, цитируемые из классических пьес, звучали у него как вставная декламация, а между тем эти благородные слова составляют жизнь Несчастливцева! Он произносит их отнюдь не как цитаты, не как материал для декламации, он» наверное, даже не помнит, что это не его собственные слова, а чужие! Он говорит их потому, что своих собственных слов для выражения высоких чувств и мыслей он не имеет, да и вокруг себя не слышит он таких слов, как не видит и таких высоких чувств и мыслей, какими он, Несчастливцев, хотел бы жить и волноваться. Нет таких слов, нет таких чувств и мыслей ни у Гурмыжской, ни у Буланова, ни у Восмибратова.

Может быть, Геннадий Гурмыжский и на сцену-то пошел и Несчастливцевым стал именно оттого, что в окружающей его жизни не было ни пищи, ни поприща для того, чтобы высоко мыслить и чувствовать. Человек он, Несчастливцев,- хороший, бескорыстный, способный на самопожертвование. Всему этому в его среде, дворянско-помещичьей, он применения не находит. И хотел бы он благоговеть перед Гурмыжской, молиться на нее, но разве перед такой особой можно благоговеть и молиться? Разве можно иметь общий язык с Милоновыми и Бодаевыми? Разве можно не презирать Булановых? Он был бы наконец счастлив вдохнуть в Аксюшу святое беспокойство искусства, но она, милое, скромное существо, хочет только тихого личного счастья. Что же остается Несчастливцеву, кроме благородных монологов, не им сочиненных? Эти чужие слова вошли в плоть и кровь Несчастливцева, они дают ему возможность, произнося их, жить иллюзией, будто и в убогой жизни его среды есть возвышенные ситуации и благородные дела. Таким представляется Несчастливцев в пьесе Островского. Это - дворянин, убежавший в театр за благородством, дефицитным в окружающем его обществе. И там, где актер, играя Несчастливцева, только произносит возвышенные слова, не давая зрителю возможности ощутить возвышенные чувства, живущие в душе Несчастливцева,- там получается только очень внешний образ напыщенно декламирующего чудака.

Лучше всех исполнителей в «Лесе» был новый для Вильны актер А.П.Смирнов. Правда, и он играл Аркашку лишь таким, каким играли его в то время все провинциальные актеры,- это была тогда трактовка общепринятая, канонизированная. Сейчас, когда каждый советский актер стремится влить даже в старую классическую роль что-нибудь свое, трудно представить себе, каким злом старого провинциального театра было это явление своеобразной стереотипии, процветавшей в провинции конца прошлого века. Роли, созданные когда-то впервые Ермоловой, Садовскими, Рыбаковым, Ленским, Варламовым, Давыдовым, Стрельской и другими, последующие поколения провинциальных актеров свято и скрупулезно старались играть «под» этих величайших корифеев русской сцены. При этом каждое поколение актеров, копируя знаменитые образцы, обязательно теряло что-нибудь из этого великого наследства. С течением времени из этих копий выветривалось понемногу то, что составляло их живое творческое дыхание, а вместо него накапливались привнесенные в них вульгаризации и примитивизации. Так создался тот стереотип, разрушение которого и замена его омертвевшей ткани новой тканью, новой жизнью начались в конце века под влиянием Московского Художественного Театра.

Классические роли-стереотипы, когда их играли талантливые актеры, исполнялись все же часто очень хорошо,- конечно, главным образом в пределах стереотипа, и лишь очень немногие - в рамках живого творчества. Так играл Аркашку Счастливцева и А.П.Смирнов в принятой тогда трактовке, стопроцентно комической, и делал это талантливо. Лишь позднее, увидев в роли Аркашки П.Н.Орленева, я поняла, что за привычной и, может быть, даже защитной буффонадой Аркашки есть скрытый мир чувств, совсем не смешных, что Аркашка - не шут, каким его обычно играли, а актер, по-своему преданный театру, не согласный променять голодное бродячее актерское существование на сытую, но тупую жизнь обывателя, что Аркашка гордится своей принадлежностью к искусству, презирая косных мещан и жадных купцов, что Аркашка не только гаер, но умный и злой человек (последнее еще ярче, чем в «Лесе», показано в «Бесприданнице», где Аркашка выведен под кличкой Робинзона).

В описываемое мною время актеров, выведенных в пьесах Островского,- Несчастливцева, Счастливцева, Шмагу и др.,- в провинции часто играли, показывая лишь то, в чем эти персонажи чудаки, иногда наглецы, пьяницы и т.п., но забывая показать то, в чем они хороши, за что так нежно любил их сам Островский, иногда противопоставлявший их (в «Лесе», в «Талантах и поклонниках») «респектабельным» членам дворянского и купеческого общества - Гурмыжским, Восмибратовым, Дулебовым, Бакиным и т.д.

А.П.Смирнов с первых же ролей покорил виленского зрителя и пользовался неизменной любовью в течение нескольких лет. Играл Смирнов роли стариков, комические и драматические. У него были очень благодарные для его амплуа фигура и лицо, он был небольшого роста, весь круглый, с головой лысой и тоже круглой, как голландский сыр, с очень круглыми глазами и носом, с добродушно округленным складом губ. Он умел бывать не только смешным, но и трогательным, гневным - всяким. Помню, как в один из своих бенефисов Смирнов поставил модную тогда немецкую пьесу Эрнста «Воспитатель Флаксман». Он играл роль грозного, приезжающего для ревизии инспектора Преля. Маленький, толстый, похожий лицом одновременно на Ибсена и на бульдога, Смирнов в гневе иногда вдруг начинал вырастать, становился уже не смешным, а страшным: бульдог превращался в яростного льва! В сценах с молодым передовым учителем Флеммингом и его невестой, учительницей Дизой Хольм, Смирнов постепенно переходил от первоначального недоверия и подозрительности к зародышам симпатии, а затем и к полному доверию. С лица его постепенно сходила бульдожья маска, оно становилось лицом хорошего, умного человека и наконец, освещалось доброй, чуть хитроватой улыбкой старого рождественского деда.