Алмаз раджи. Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 70

• Предыдущая
• 70/163
• Следующая

Замечательно, что гигиенический метод доктора Депрэ и вся его система поразительно совпадали с его вкусами; а картина рисуемой им идеальной и образцовой жизни являлась добросовестнейшим повторением той жизни, какой он жил в данное время. Но не трудно убедить мальчика в том, что вы ему утверждаете несомненными фактами из собственного опыта, чему вы сами служите примером. А кроме того, что было всего более убедительно в философии доктора, так это неподдельный энтузиазм философа, его искренняя убежденность и восторженное преклонение пред своими теориями. Кажется, не было на свете человека, который бы так страстно желал быть удовлетворенным и довольным своей философией, как доктор Депрэ, и если он не был особенно логичен и потому не имел права рассчитывать на возможность воздействовать на ум собеседника посредством убеждений, то, будучи несомненно поэтом в душе, он овладевал его воображением и обольщал его чувства, очаровывая его своею вдохновенной речью. А то, чего он иногда не мог достигнуть при обычном своем настроении духа, — блаженного восхищения собою и своими теориями, — то ему часто удавалось в минуту находившей на него по временам хандры и меланхолии.

— Мальчуган, держись ты от меня подальше сегодня, — говорил он в подобные минуты. — Будь я суеверен, я бы стал просить тебя помянуть меня в твоих молитвах. Я в самом мрачном настроении сегодня, мне думается что злой дух царя Саула, что ведьма, преследовавшая купца Абудала, что тот дьявол или черт, который не давал покоя средневековому монаху, овладели мной, вселились в меня и хозяйничают у меня в душе. Теперь порочные наклонности моей натуры начинают брать во мне верх, и невинные мои удовольствия тщетно манят меня к себе; меня тянет в Париж, тянет окунуться с головой в его грязь, пошлость, разврат и соблазны! Смотри! — И при этом он доставал из кармана горсть серебряных монет. — Смотри, я отказываюсь от этих денег, я бросаю их прочь от себя, потому что мне нельзя доверить и полушки; возьми эти деньги, возьми их от меня!.. Сбереги их для меня, или потрать на зловредные сласти, или брось их в самую глубь реки — и я одобрю твой поступок. Спаси меня от меня самого, от той негодной, скверной половины моей личности, которую я ненавижу и презираю! И, если ты увидишь, что я колеблюсь, действуй решительно! Останови поезд! Вызови крушение, если это нужно!.. Ну, конечно, я говорю в данном случае иносказательно, но ведь ты меня понимаешь. Всякого рода крайность, какое угодно несчастье было бы лучше для меня, чем добраться живым до Парижа.

Не подлежит сомнению, что доктору доставляли немалое удовольствие подобные маленькие сцены, вносящие разнообразие в его партию; они представляли собой байронизм, интересный байронизм его несколько искусственной поэзии жизни, его блаженного, но несколько однообразного порой существования. Но для мальчика, хотя он смутно чувствовал театральность этих проявлений, они все же не проходили бесследно. Они являлись для него чем-то более серьезным, более знаменательным. И если доктор придавал слишком мало значения, то мальчик, с другой стороны, придавал слишком много веса этим мнимым искушениям, их реальности и серьезности их значения и упадку духа своего наставника.

Но вот однажды у Жана-Мари блеснула мысль: «Разве нельзя употреблять богатства с пользой?» И он высказал эту мысль своему наставнику.

— В теории, конечно, да! — ответил доктор. — Но опыт доказал, что на практике никто этого не делает. Все охотно воображают, что они будут исключением из общего правила, если им достанется богатство, но на деле обладание им действует на людей развращающе; рождаются неизвестно откуда совершенно новые желания и аппетиты, и глупое пристрастие к показному щегольству вытравляет из сердца истинную радость наслаждения.

— Значит, вы были бы и лучше, и счастливее, если бы имели меньше того, что вы сейчас имеете? — спросил мальчик.

— Конечно, нет, — возразил доктор, но при этом голос его слегка дрожал.

— А почему же нет? — продолжал допрашивать безжалостный мучитель.

— Почему?! — и у доктора зарябило в глазах. Он увидел перед собой разом все цвета радуги. И устойчивая вселенная как будто заходила перед ним ходуном и готова была рухнуть вместе с ним. — Потому, — сказал наконец Депрэ после весьма продолжительной паузы, как бы наставительно, — потому что я устроил свою жизнь согласно моим доходам, которых мне теперь как раз хватает на все, а в мои годы уже тяжело человеку менять свои привычки и быть вынужденным расстаться с ними; это может нарушить его душевное равновесие и спокойствие.

Это был жестокий удар по теориям, и он еле увернулся от него. После него доктор долго пыхтел и потом весь остаток дня был мрачен и молчалив. Что же касается мальчика, то он остался очень доволен разъяснением своих сомнений, и даже весьма дивился, как это он сам не предвидел этого столь ясного ответа, который теперь казался ему самым естественным. Его вера в доктора была тверда и непоколебима; он никогда не позволял себе усомниться в нем. Так, например, Депрэ имел склонность находиться в подпитии после обеда, особенно же после того, как ему приходилось отведать его любимого ронского вина (из виноградников с берегов реки Роны), к которому он питал особую слабость. Тогда он начинал распространяться о своих нежных чувствах к Анастази, с раскрасневшимися щеками и блуждающей, двусмысленной улыбкой разглагольствовал на всевозможные темы и при этом отпускал довольно неудачные и нескромные остроты. Но приемный сын, вместе с тем маленький конюх, никогда не допускал далее мысли об обидном для доктора подозрении, не совместимой с его чувством благодарности к этому человеку. Правда, что человек может заменить вам родного отца и все-таки выпивать лишнее за обедом, но хорошие по природе натуры обыкновенно не скоро мирятся с такого рода истинами и всеми силами отвергают их и гонят от себя даже саму мысль о них.

Доктор Депрэ всецело овладел сердцем этого мальчика, но вместе с тем он весьма ошибался и сильно преувеличивал свое влияние на ум, характер и взгляды Жана-Мари. Без сомнения, мальчик усвоил себе некоторые суждения и мнения своего наставника, но при этом никто не мог бы сказать, чтобы он отрешился хоть от одного из своих взглядов, своих мнений и своих убеждений. Убеждения у него были свои, как бы прирожденные. Убеждения эти можно было бы назвать девственными, не выработанными, это был сырой материал убежденности и решимости, и к этому наличному запасу убеждений он прибавлял другие, новые убеждения, но менять или отбрасывать прежние он не хотел и не находил нужным. Он даже не заботился о том, согласовывались ли все его убеждения между собой. Вообще он не находил удовольствия в мысленном переживании их или в выражении их словами; слова Жан-Мари считал вообще ненужным упражнением, а речь своего рода искусством или дарованием — чем-то вроде танцев. И когда он был один, то его наслаждения были чисто созерцательные, можно сказать, растительные. Бывало, проберется в леса, лежащие по направлению к Ашеру, сядет где-нибудь у входа в пещеру, под сенью старых берез, и вся душа его переселится в его глаза; весь он обратится в живое воплощение безмолвного созерцания; он не шелохнется, не двинется, а сидит без движения и без мысли и переживает пассивно нахлынувшие на него ощущения. Солнечный свет и тонкие кружевные тени берез, едва заметно дрожащие на земле от дуновения ветерка, колышущего ветви берез, тонкие абрисы верхушек соснового леса на светлом фоне небес — все это поглощало, зачаровывало его, усыпляло все его остальные способности и даже сами мысли. В эти моменты все его существо было преисполнено одним только чувством, в котором сливались все остальные чувства и ощущения, как все цвета спектра сливаются и пропадают в общем белом свете.

И в то время, как доктор упивался и одурманивал себя своими собственными словами, маленький приемыш конюх убаюкивал себя сладостным для него безмолвием.

• Предыдущая
• 70/163
• Следующая