Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 62

• Предыдущая
• 62/75
• Следующая

— А где сестры?

— За Игорем присматривают, — нахмурился Деменко. — Плохо он дышит. Как бы отека легких не было.

— Ну, если дышит, значит, еще нет.

— Вот именно что еще… Эх… Коля, наливай.

Коньяк забулькал, наполняя крупные рюмки.

— За живых! — отозвался Николай.

Выпили.

Волшебный напиток теплой волной прокатился по пищеводу. Лимон ущипнул рецепторы нёба кислотой. И сразу же навалилась приятная слабость. Начало чуть отпускать — пофиг, что где-то там легкий ветерок катит смертоносные зеленоватые волны. Неважно, что за окном затих город мертвых. Не хотелось думать, сколько людей осталось на тротуарах, в офисах, на первых этажах жилых домов. Кому-то потом придется убирать трупы. Живым.

Но это потом.

Николай плеснул щедро по второму кругу.

На мгновение замерли.

Следующий тост вырвался у меня как будто без участия сознания, сам собой:

— За наших женщин!

— Да, — отозвался Коля, остро и понимающе глянув на меня. — Пусть они проживут счастливо… и долго.

На этот раз не стали торопиться и разливать по третьей. Вгрызлись в бутерброды. С удивлением я понял, что зверски голоден. Казалось бы, не в эту минуту думать о том, как набить желудок. Но организм хотел жить, требовал энергии и питательных веществ. И ему все равно, насколько близка смерть. Наверное, так и бывает — когда рядом старуха с косой, жизнь ощущается более ярко.

— Хорошо, — выдохнул Деменко, проведя ладонью по гладко выбритому затылку. — Давно так не сидели.

— Почти как на войне, — улыбнулся Николай. — Только дизель не урчит рядом, да вдалеке перестрелки не слышно.

— Скучаешь?

— Там все проще. — Инструктор потянулся к бутылке и налил рюмки до краев, точно и надежно — еще чуть-чуть, и желтоватые капли потекли бы на клеенку.

— Третья, — тихо сказал Николай.

Вадим встал. Удивленно поднялся и я — вроде ж за любовь третий тост пьют, вставать-то зачем.

— За тех, кто ушел, — так же тихо сказал Деменко.

Не чокаясь, они оба выпили. Их примеру последовал и я.

Минута тишины. Я не стал мешать разговорами — видимо, Николаю было кого вспомнить, помянуть. Да и Вадим сидел такой сосредоточенный, будто у него тоже свой мемориал.

Николай тяжело вздохнул и накапал еще по чуть-чуть в рюмки. Глянул исподлобья на меня, Вадима и неожиданно улыбнулся:

— Хорошо сидим!

Я отозвался с мрачной усмешкой:

— Пир во время чумы.

— И хорошо, — кивнул Вадим. — Если пируем, значит, еще подергаемся.

Инструктор ухватил гитару за гриф и протянул психиатру:

— Вад, сыграй что-нибудь, а? А то с этой тишиной, — он ткнул пальцем в сторону окна, — вообще тошно.

— Можно, — мягко и задумчиво пробормотал Деменко. — Даже есть под настроение…

И без паузы заиграл. Три стандартных дворовых аккорда неожиданно сменились септимой, затем повторились, но четвертым аккордом на репризе стал еще более вычурный. Странная мелодия, собравшая в себя капельку востока, туманный жесткий ритм питерских дворов и что-то совсем незнакомое.

И Вадим негромко запел:

Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,

У него два раненья пониже спины,

Гиппократова клятва, ланцет и пинцет,

Он певец просвещенной страны.

Нынче вечером в опере Патти поет,

Доктор Ватсон у стойки имбирную пьет,

Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,

У него ни детей, ни жены.

Вот уж и вправду пир во время чумы. Только и остается песни петь. Я встал из-за стола и выглянул во двор. Ветер катил призрачные желто-зеленые волны. Асфальт угадывался еле-еле. Хлорное облако, похоже, достигло пика концентрации. Надеюсь, пронесет. Знать бы еще, как там Машка. Посмотрел на телефон — вместо палочек сигнала чернели буквы «нет сети».

Холмс уехал, и некому выйти на бой

Против древнего мрака с козлиной губой.

Доктор Ватсон вернулся с афганской войны —

Он эксперт по делам сатаны.

Тут портовые девки хохочут во мрак,

Пострашнее любых баскервильских собак,

Тут рассадник порока, обитель греха,

Человечья гнилая труха.

Неожиданно гитарный бой поменялся. В аккордах возникли атональные нотки. Да и голос Вадима стал злее. С чувством, особо четко печатая слова, Деменко допел последний куплет:

Для того ли в Афгане он кровь проливал

И ребятам глаза закрывал.

Сквозь туман пробивается утренний свет —

Миссис Хадсон вздыхает и чистит ланцет,

Нынче столько работы у этих врачей,

Даже вечером отдыха нет!

Так же резко, как начал, Вадим бросил петь и одним гибким движением встал из-за стола, одновременно протягивая гитару владельцу:

— Держи, зараза, инструмент. Разбередил душу. Давно не играл.

— Давно, — согласился Николай, с удовольствием поглядывая на Вадима. — Хорошая песня. Спасибо. Помнишь, как она мне нравилась?

— Помню, помню, — проворчал Вадим.

— А что за песня? — заинтересовал я. — Ни разу не слышал.

— Слова Марии Галиной, — коротко ответил психиатр.

— А музыка чья?

Вадим не ответил, ухватился за бутылку и разлил спиртное по рюмкам.

— Его музыка, — улыбнулся Коля. — Его. Хорошая песня, хоть и мрачная. Честная.

Мы замолчали, рассматривая искорки коньяка в рюмках. Я искоса поглядывал на Вадима. Тот задумчиво смотрел в окно. Николай водил пальцем по скатерти — то ли убирая крошки, то ли что-то рисуя.

Тишина действовала угнетающе. Возникло дурацкое желание уронить вилку, ложку, да хоть рюмку разбить — лишь бы изорвать беззвучие в клочья. Казалось, даже за стеной, в зале, где собрались беженцы, люди стали тише дышать и прекратили перешептываться. И только я собрался что-то сказать, чтоб прервать мучительно тягучую паузу, как с улицы донесся звук.

Странный.

Невозможный.

Противоестественный.

Стук, стук, звяк, стук, звяк…

Звонкий перестук каблучков по асфальту. Как будто сейчас там, в мутном зеленоватом тумане, девушка на шпильках с металлическими набойками спешит домой или на работу, а может, и на свидание.

За стеной кто-то из женщин взвизгнул.

Накатила волна безотчетного ужаса. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а следом за ними холодная капелька пота пересчитала большую часть позвонков.

— Что это? — недоуменно и немного испуганно спросил Вадим.

Я зябко пожал плечами.

— Сейчас там никого быть не может, — просипел психиатр.

Я попробовал ему ответить и понял, что у меня самого сдавило горло. Откашлявшись, я прошептал:

— Может, ветер какую-нибудь железку качает?

— Слишком слабый.

Замерли, вслушиваясь. Вот девушка чуть споткнулась, задев вскользь каблуком тротуар. Ритм шагов на мгновение изменился, а потом снова стал равномерным.

— Этого. Не может. Быть, — яростно прошептал психиатр. — Там сейчас без костюма химзащиты не пройти и десяти метров. Какие, на хер, туфли?!

— Тихо, — шикнул Николай. — Слушайте.

Звонкие шаги, похоже, приближались. Во всяком случае, звук постепенно становился четче и громче. За стеной, в зале снова завозились, кто-то испуганно застонал.

И неожиданно стук каблуков исчез.

Прошли десять секунд, двадцать, минута.

Во дворе тишина — даже шелеста листвы не слышно.

Минуты через две я и Николай осторожно выглянули в окно. За стеклом на уровне седьмого-восьмого этажа все так же катились призрачные, почти незаметные волны хлора. За ними в свете рано включившихся фонарей и закатного солнца угадывались ветви деревьев. Мостовая смутно виднелась сквозь дымку.

— Похоже, никого, — пробормотал инструктор. — Что ж за дрянь это была?

— Нет ее, и хорошо, — буркнул Вадим, втискиваясь между нами. — И ладненько. И если уже я перепугался до усрачки, представляю, каково другим.

Тут в зале зашевелились. Кто-то захрипел. Упал и покатился со стеклянным звоном то ли стакан, то ли чашка. Следом раздался полувскрик-полувсхлип:

• Предыдущая
• 62/75
• Следующая