Гнездо над крыльцом - Семаго Леонид Леонидович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/41
• Следующая

В распевке ни новичок, ни мастер не показывают таланта или песенного запаса. И места постоянного для пения пока ни у кого нет, потому что там, где будут гнездиться, все пригодные бугорки и кочки еще под снегом. Туда они переселятся с появлением проталин, на которых уже можно будет жить независимой жизнью. Переселение это будет быстрым и мирным, потому что никому не придется отстаивать права на семейные участки, которые были заняты еще с осени, когда были улажены все отношения с соседями.

Вот тогда и запоют эти чудо-певцы в полный голос, и все умение, все колена покажет каждый. А песенный дар у хохлатых жаворонков необыкновенен и, как и любой талант, совершенствуется с годами. Жаль лишь, что лет этим птицам отпущено маловато: никто не доживает даже до первых седин. Строй песни, ее интонации, неторопливая манера исполнения и выразительность настолько своеобразны и приятны, что для их общего определения подходит только одно слово — задушевность. Удивительно, как может это пение влиять на человеческое настроение: неожиданное и замысловатое коленце может рассмешить веселого, надрывный, берущий за живое свист-плач может выжать слезу у грустного. Льющиеся без пауз мягкие трели успокоят встревоженного, умиротворят злого, поднимут духом приунывшего, прибавят бодрости и сил уставшему.

У хохлатого жаворонка красивый голос, приятный для нашего слуха. Он не теряет благозвучия, выражает ли птица любовный восторг или намеревается покарать самоуверенного чужака. Негромкое предупреждение сопернику воспринимается скорее как вежливая и даже несколько робкая просьба уладить дело миром, чем как прямая угроза, за которой следует решительное нападение и отношения выясняются силой. А в свисте победителя звучит прямо-таки сердечное пожелание доброго пути и скорого свидания, словно и не было никакой стычки.

Благодаря врожденной музыкальности хохлатый жаворонок, как пересмешник, более разборчив, чем, например, скворец или каменка-плясунья. Практически он может подражать любой певчей птице до абсолютного сходства, но предпочитает простенькие мелодии отдельным звукам. От хорошей находки певец приходит в такой восторг, что повторяет ее раз за разом, день за днем, иногда обрабатывая на свой лад. Но в его повседневном окружении нет хороших певцов, и, верный вкусу, он словно не слышит ни унылого тирликанья полевых коньков, ни самого бездарного и безголосого из своей родни малого жаворонка, ни серых славок, у которых песню песней не назовешь. Поэтому его легко, за несколько минут можно научить свистеть полную мелодию «чижика-пыжика». И он не только правильно и в ритме просвистит мотив, но точно скопирует ошибки и дефекты произношения. Необыкновенна его музыкальная память: вдоволь насвистевшись чужим напевом, он может исключить его из своего репертуара, а через год или больше вспомнить и исполнить с безукоризненной точностью.

Когда ему нечего перенимать, он начинает складывать песню, переставляя в скромном наборе колена, придумывая новые. В полете петь не любит, хотя и может. Его «эстрада» — бугорок, столб или столбик, ограда, крыша, на которых он поет стоя, только что не раскланиваясь. Может петь и лежа даже на совершенно ровном месте, так что сколько ни разыскивай его — не увидишь, пока не вспугнешь.

Хохлатый жаворонок поет и осенью. Весной и летом пернатых певцов — и талантливых, и не очень — множество. А осенью — какие песни? Однако как раз среди наших жаворонков есть два осенних певца. Один — юла, лесной жаворонок, другой — хохлатый. Но юла попоет один погожий денек у лесной опушки, и нет ее. Хохлатый же поет все время, пока стоит погода, особенно в золотые дни бабьего лета, правда, тише, чем весной, но может зачаровать даже самого взыскательного слушателя. Еще дрожит в разогретом мареве степная даль, но тишина в ней такая, что шорох пересохших трав под сапогами кажется чересчур громким. С коротким, сухим треском выскакивают из-под ног пестрокрылые кобылки. Неподвижно лежат полупрозрачные шары и валы перекати-поля. И вдруг слух без напряжения ловит чарующе-нежные звуки жавороночьей песни. В ней нет пауз, но постоянно меняется сила звучания, словно марево делает ее едва слышимой, а потом пропускает хрустально-чистые рулады на полную громкость. На окраине любой станицы, любого степного села, на пригородных пустырях поют хохлатые жаворонки.

Но особое наслаждение доставляют специально обученные певцы, выращенные и выкормленные на ладони. Один из таких уникумов живет у меня уже лет пятнадцать, попав ко мне совершенно неожиданно, ибо я давным-давно зарекся держать птиц в клетках. Жаворонок был взращен в хороших руках, но у его владельца не было другой возможности отблагодарить за какую-то услугу одного из своих друзей, как подарить ему своего питомца. Новый хозяин, скульптор, был человеком добрым, но к певцу относился почти с тем же безразличием, что и к соседскому петуху, возможно, потому, что бедняга-жаворонок, не свыкшись с новой обстановкой, затравленно молчал, когда в мастерской были люди.

Зайдя посмотреть новую работу, я даже не заметил, что в подвешенной под потолком клетке есть кто-то живой, пока оттуда не раздался вопросительный клич. Вернее, это была самая настоящая мольба измученного узника о глотке свежего воздуха. В табачном дыму, как в заточении, метался по дну клетки изрядно обтрепанный жаворонок. В кормушке лежала половинка сваренного вкрутую яйца, в грязной склянке не было воды.

Не спрашивая разрешения хозяина, я снял клетку с гвоздя, обернул ее шарфом, чтобы птица не пугалась улицы, и ушел. Идти было недалеко, и дома, приготовив хороший корм, поставив в клетку фарфоровую солонку с водой и положив хороший кусок мерзлого песка, я оставил жаворонка в одиночестве. А через несколько минут новосел подал голос, в котором звучал тот же вопрос, но уже без нервных интонаций.

Он оказался довольно покладистым и немного робким, как будто стеснялся своего вида с обтрепанным хвостом, который сменил на свежий только летом. К новому помещению привык быстро, но петь даже не пробовал ни в те минуты, когда в доме была тишина, ни в те, когда специально для него проигрывали пластинки с голосами других птиц.

Только в феврале, когда день стал пристегивать к своей упряжке третий час светлого времени, в первое солнечное утро после двух недель пасмурной погоды, громко и отчетливо прозвучал в большой квартире приятный колокольчик. Жаворонок запел, но начал не с родовых свистов, не с чужих колен и «чижика-пыжика», а с этого странного механического звука. Секрет «колокольчика» был раскрыт в посудном магазине. Продавщица, проверяя обеденный сервиз, постучала карандашом по точно такой же солонке, какая стояла в клетке. Птица не только пила из нее, но и часто чистила о край свой клюв, извлекая из фарфора приятный звон, но не настолько громкий, чтобы услышать его в соседней комнате. Для этого его надо было усилить голосом.

Поет он изумительно, исполняя всю «школу» и вдобавок еще перезвон дворовых синиц. Копирует свисток молочницы, тонкий визг дверной петли и мяуканье котенка и все это перемешивает со множеством самодельных трелей и переливов. А мне все кажется, что птица этим песенным чародейством выражает признательность за избавление от унылой жизни в табачном чаду. Вот только от врожденной робости, которая не позволяет ему петь в присутствии людей, он так и не отделался. Хотя смелости драться с моим пальцем ему хватает, и это ему очень нравится. Когда никто долго не подходит к его клетке, он прямо-таки заходится в требовательном крике и успокаивается, лишь вдоволь исклевав палец. Вгорячах долбит чайную ложечку, которой засыпают корм, поилку-солонку, когда меняют воду, и даже кормушку. Откликается на знакомые голоса и даже на громкий чох, словно первым спешит пожелать здоровья. Поет, однако, только в клетке, хотя в свободе не ограничен. Клетку он научился открывать очень быстро, да часто она и не закрывается. Но, вылетев, хитрец ведет себя тише мыши. Разгуливает по квартире, когда никого дома нет, а едва хлопает входная дверь или раздается иной подозрительный звук, умело прячется. Особенно удается ему затаиваться в складках диванной накидки: лежит себе, настороженно поблескивая глазом, и не шевельнется, пока не протянешь к нему руку.

• Предыдущая
• 40/41
• Следующая