Гнездо над крыльцом - Семаго Леонид Леонидович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/41
• Следующая

Стриж может замедлить свой полет до такой скорости, что его без особой ловкости, стоя на месте, можно взять рукой (догадливые кошки успешно ловят их на крышах во время вечерних полетов-гонок). Но медленный полет утомителен для этого скоростного летуна, потому что площадь крыльев в разных режимах работы изменяется незначительно, и чтобы сохранить достаточную подъемную силу и не упасть при снижении скорости, стриж должен участить взмахи. Зато скорость за сто километров в час для него прогулочная. Несколько секунд он может лететь вровень с самолетом АН-2. Стриж способен долго без единого взмаха крыльями висеть на месте или, сложив скорость ветра с собственной, пронестись мимо наблюдателя, как стрела, полет которой трудно уловить взглядом. Изменение скорости полета в возможных пределах совершается в какие-то мгновения: несколькими неуловимыми взмахами крыльев птица доводит ее до стапятидесятикилометровой и тут же гасит до нуля.

Стриж всепогоден, то есть для него не существует нелетной погоды, и он одинаково уверенно чувствует себя и в абсолютный штиль, и при штормовом ветре. Ни дождь, ни густой туман не заставят его отсиживаться в ожидании ясного неба под крышей. Он знает, что выше тучи — чистое небо, и смело проходит ее насквозь, если нельзя облететь стороной. Теплому летнему дождю радуется, с такой лихостью носясь под его струями, что его воздушное купание, кажется, вызывает зависть у спрятавшегося под навес воробья: вот бы и мне так полетать!

Кого на лугу или в чистом поле не возьмет оторопь перед надвигающейся грозой: ни убежать от нее, ни спрятаться. Шквальный ветер, как злой гонец громыхающей тучи, силой гнет к земле травы, которые только что стояли прямо. А сама она, серо-сизая, еле держась в небе и нагоняя страх на все живое, катит следом как неизбежная кара за то, что пели, цвели, веселили взор и слух, радовались солнцу. Но в бесстрашии реют перед клубящейся и сверкающей громадой черные стрижи, сами как молнии. Не за это ли презрение к страшным силам стихии англичане назвали стрижей птицами дьявола?

Следя в такие минуты за стрижами, осознаешь, что слова «совершенство», «искусство», «мастерство» слабы для выражения степени их нептичьей удали. И какой бы силы ни был грозовой ливень, после него не найти сбитых водяными струями стрижей. Они все там же — в небе. Только иной теперь их полет. Туча уже ушла, но, роняя последние капли, еще тянутся за ней, как шлейф, редеющие облака. А внизу уже не шевельнется ни листок, снова распрямляются травы, держа на кончиках стебельков, как подарки, большие, чистые капли, и пар от мокрой, теплой земли поднимается прямо вверх. И уже другой ветер выметает остатки туч с неба, под которыми барражируют сотни стрижей.

Их черные, четкие силуэты неподвижно висят под уплывающим хвостом грозы. На самом же деле птицы, едва заметно теряя высоту, стремительно несутся на развернутых крыльях навстречу ветру и облачному слою, перехватывая на той высоте мелких насекомых. Наблюдая за высотным полетом стрижей, можно и без шара-зонда с достаточной точностью определить, куда и с какой силой дует там ветер, который чаще помогает птицам, нежели бывает им помехой.

С особым изяществом льют стрижи воду. Ласточек с ними не сравнить в этом. Когда стриж зачерпывает единственный глоток, он, держа поднятые крылья красивой, острой лодочкой, на миг касается клювом поверхности, оставляя на ней короткий ножевой след. При этом явственно слышится звук, который получается, если резко провести по воде тонким, упругим прутом: этакое приглушенное вжиканье. Но иногда случается при этом досадная оплошность: стриж может «споткнуться» о незамеченное препятствие, о мелкую волну и очутиться в воде. А вода не земля, с нее стрижу не подняться. Считают, что стриж, упавший на землю, обречен. Вовсе нет! На земле у него достаточно шансов, чтобы спастись: может доползти до какого-нибудь камня, кочки, стены и с них взлететь. Может, ударив с силой обоими крыльями о землю, подбросить себя на десяток сантиметров, а следующим взмахом уже уйти в полет. А с воды, если никто не спасет, самому не подняться.

Стриж не только сильный, неутомимый летун. Он еще и не по-птичьи крепок на удар. Многие из тех столкновений, которые стоили бы жизни дрозду или пеночке, для стрижа завершаются благополучно. Были бы целы крылья, потому что даже пустяковый перелом одной косточки — смерть: не может стриж жить без полета. Но после сокрушительного лобового удара о жесткую преграду ему, как боксеру после хорошего нокаута, удается прийти в себя и снова подняться в небо. Я трижды подбирал упавших стрижей, которые после удара о провод или оконное стекло едва подавали признаки жизни. И каждый из них без оказания ему первой помощи, немного отлежавшись, снова улетал к своим.

«Гибель» одной птицы я увидел из окна троллейбуса: стриж камнем упал на тротуар, ударившись, наверное, о провод. Пока я дошел от остановки до места падения, на асфальте ничего не было: ни самого погибшего, ни единого его перышка. Собрав остатки сил, стриж смог доползти, не замеченный прохожими, до ствола липы и вскарабкался сантиметров на двадцать; прижавшись к шершавой коре, закрыв глаза, он повис, словно неживой. В руках не трепыхался, не царапался, даже глаза не открыл, и пролежал, не меняя позы, на подоконнике до утра следующего дня, то есть часов десять. Возможности выжить я у него не видел: удар на хорошей скорости о туго натянутый многожильный провод, удар об асфальт с двенадцатиметровой высоты. Невесомый, однодневный утенок-одуванчик выдержал бы в своей пуховой защите и три подобных удара, но тонкое оперение стрижа не могло смягчить ни первого, ни второго.

Не было смысла кормить птицу насильно, да и не хотелось добавлять страданий умиравшему. Винить тоже было некого: птица погибала из-за собственной оплошности. Но пока она была жива, ее можно было показать студентам: как-никак — стриж, а не какой-то воробей или голубь, которых можно разглядеть до перышка на любой остановке. Положил я бедолагу в футляр от большого бинокля, а он лишь глаза приоткрыл немного.

Экскурсия в тот день была на песчаный пустырь, начинавшийся у последней автобусной остановки и еще не занятый строительством, — этакий заповедничек под боком у большого города. Солнце еще не обсушило траву, и над пустырем висел цветочно-медовый дух: цвел качим перекати-поле. И словно крылатые косари (кое-где на верхней Волге стрижей и называют косарями), носились над зарослями качима на бреющем полете десятки черных птиц.

Интересная эта трава: метровый куст-шар лежит на голом песке, словно сгусток сизоватого дыма. Неисчислимое количество крошечных беловатых цветочков днем и ночью источают медовый аромат. И весь день носятся в их аромате стрижи, словно не могут надышаться им. Но они тут по другой причине: за душистым нектаром летит на качим множество мелких насекомых, а на этих сладкоежек и охотятся стрижи, зная, где и когда зацветает эта трава.

Стриж как-то не оценивает, да и не знает ту опасность, которая может подстерегать его с земли. Мимо неподвижно стоящего или сидящего человека он может летать так близко, что вжиканье его острых крыльев и отчетливое пощелкивание клювом слышатся очень отчетливо. Каждый щелчок — пойманное насекомое. Верткая и еле различимая добыча столь мелка, что кажется в отблеске солнечных лучей сверкающей пылинкой, которая мечется в маленьких вихрях, закрученных стрижиными крыльями. А скорость и маневренность охотящихся птиц таковы, что даже у лица не удается разглядеть ни деталей наряда, ни взгляда, только черное мелькание. И никто не столкнется друг с другом, крылом о крыло не заденет, на одну жертву вдвоем не бросятся.

Добыча — мелкие мухи, крошечные жучки, маленькие наездники, крылатые тли, моли и прочая мошкара. Набрав ее полный рот, стриж улетает к гнезду, неся птенцам сразу три-четыре сотни насекомых. Отдавая корм, он не потеряет ни единой козявки, потому что все склеено в единый комочек, как в пакет, клейкой слюной. Не то, что у грачей, птенцы которых из-за торопливости и жадности роняют иногда на землю до трети принесенного родителями корма.

• Предыдущая
• 21/41
• Следующая