Контуры грядущего. Энгельс о коммунистическом обществе - Багатурия Георгий Александрович - Страница 43

Победивший пролетариат, так же, как и Коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор, пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности».

Эти последние слова во всяком случае бесспорно свидетельствуют о том, что для всего периода от установления диктатуры пролетариата до полного отмирания государства Энгельс считал необходимым осуществление особых мер, чтобы предотвратить возможное обособление государственной власти от общества. Вслед за Марксом он одобрял меры, принятые с этой целью Парижской Коммуной. В том же направлении работала и мысль Ленина – и тогда, когда он писал свою гениальную книгу «Государство и революция», и тогда, когда, как свое завещание, он диктовал свои последние статьи (см., например, 51, т. 33, 42 – 44, 48 – 50, 109, 114 – 117, 238 – 241).

Через месяц, имея в виду опять-таки период диктатуры пролетариата, Энгельс подчеркивал, что во всяком случае он будет очень полезен в нравственном отношении: «Возможен новый общественный строй, – писал он 30 апреля 1891 г. во введении к работе Маркса „Наемный труд и капитал“, – при котором исчезнут современные классовые различия и при котором – по-видимому, после короткого, связанного с некоторыми лишениями, но во всяком случае очень полезного в нравственном отношении переходного времени – средства для существования, пользования радостями жизни, получения образования и проявления всех физических и духовных способностей в равной мере, со все возрастающей полнотой будут предоставлены в распоряжение всех членов общества благодаря планомерному использованию и дальнейшему развитию уже существующих огромных производительных сил, при одинаковой для всех обязанности трудиться…» (22, 212).

Вопрос о признании необходимости диктатуры пролетариата стал особенно актуален в 1891 г., когда в Германии социал-демократическая партия должна была принять новую программу. В январе Энгельс добился опубликования Марксовой «Критики Готской программы». В июне он подверг критическому разбору проект будущей Эрфуртской программы. Рукопись Энгельса «К критике проекта социал-демократической программы 1891 года» содержит важные положения, развивающие марксистскую теорию пролетарской революции.

Оппортунисты, пишет Энгельс, убеждают самих себя и партию в том, что «современное общество врастает в социализм»[122]. «Можно себе представить, что старое общество могло бы мирно врасти в новое в таких странах, где народное представительство сосредоточивает в своих руках всю власть, где конституционным путем можно сделать все, что угодно, если только имеешь за собой большинство народа: в демократических республиках, как Франция и Америка, в таких монархиях, как Англия… Но в Германии… провозглашать нечто подобное, и притом без всякой надобности, значит снимать фиговый листок с абсолютизма и самому становиться для прикрытия наготы» (22, 236 – 239). Как видим, развивая мысль о возможности мирного способа осуществления революции, Энгельс называет теперь еще и Францию, как страну, в которой вариант мирного преобразования «можно себе представить» (ср. 51, т. 33, 69).

Наконец, Энгельс ставит здесь вопрос о форме диктатуры пролетариата: «демократическая республика… является даже специфической формой для диктатуры пролетариата» (22, 237, 239; ср. 39, 184). Как известно, деятели II Интернационала, в частности Каутский, пытались в оппортунистическом духе извратить это высказывание Энгельса. Ленин не только дал подлинно революционную интерпретацию этого положения, но, опираясь на новый исторический опыт революционного движения в России, развил дальше марксистское учение о форме диктатуры пролетариата, открыл республику Советов как специфически новую форму пролетарского государства и вместе с тем указал на возможное многообразие политических форм перехода от капитализма к коммунизму, сущностью которых будет диктатура пролетариата (51, т. 26, 354 – 355; т. 30, 123; т. 31, 162; т. 33, 35, 70 – 74; т. 35, 162).

Разбирая после смерти Маркса его рукописи, Энгельс обнаружил обширный конспект книги Моргана «Древнее общество» (1877), составленный Марксом в конце 1880 – начале 1881 г.; среди подробных выписок из Моргана были рассеяны многочисленные критические замечания самого Маркса. Энгельс знал о намерении друга изложить в специальной работе результаты исследований Моргана, проанализировав их с точки зрения материалистического понимания истории. Довести начатую Марксом и найденную теперь работу до конца Энгельс счел своим первым долгом. Выполнение этой задачи он рассматривал как «в известной мере выполнение завещания» (21, 25).

Буквально за два месяца, в марте – мае 1884 г., он создает одно из лучших своих произведений – книгу «Происхождение семьи, частной собственности и государства». И как это бывало каждый раз, когда он занимался специальными исследованиями и на их основе делал выводы относительно будущего, – так и здесь в ходе исследования исторического развития форм семьи Энгельс приходит к новым, специфически марксистским выводам относительно будущего, коммунистического общества.

Прослеживая историческое развитие форм семьи, Энгельс резюмирует общий результат исследования и затем ставит вопрос о развитии семьи в будущем.

«Итак, – пишет он, – мы имеем три главные формы брака, в общем и целом соответствующие трем главным стадиям развития человечества. Дикости соответствует групповой брак, варварству – парный брак, цивилизации – моногамия, дополняемая нарушением супружеской верности и проституцией…

Но мы идем навстречу общественному перевороту, когда существовавшие до сих пор экономические основы моногамии столь же неминуемо исчезнут, как и основы ее дополнения – проституции… Предстоящий общественный переворот, который превратит в общественную собственность, по меньшей мере, неизмеримо бóльшую часть прочных, передаваемых по наследству богатств – средства производства[123], – сведет к минимуму всю эту заботу о том, кому передать наследство. Так как, однако, моногамия обязана своим происхождением экономическим причинам, то не исчезнет ли она, когда исчезнут эти причины?

Можно было бы не без основания ответить, что она не только не исчезнет, но, напротив, только тогда полностью осуществится… Проституция исчезнет, а моногамия, вместо того чтобы прекратить свое существование, станет, наконец, действительностью также и для мужчин.

Положение мужчин, таким образом, во всяком случае сильно изменится. Но и в положении женщин, всех женщин, произойдет значительная перемена. С переходом средств производства в общественную собственность индивидуальная семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом[124]; общество будет одинаково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными[125]. Благодаря этому отпадет беспокойство о „последствиях“, которое в настоящее время составляет самый существенный общественный момент, – моральный и экономический, – мешающий девушке, не задумываясь, отдаться любимому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной для постепенного возникновения более свободных половых отношений, а вместе с тем и более снисходительного подхода общественного мнения к девичьей чести и к женской стыдливости? И, наконец, разве мы не видели, что в современном мире моногамия и проституция хотя и составляют противоположности, но противоположности неразделимые, полюсы одного и того же общественного порядка? Может ли исчезнуть проституция, не увлекая за собой в пропасть и моногамию?»