Властелин Окси-мира - Бахтамов Рафаил - Страница 27

• Предыдущая
• 27/48
• Следующая

В самом деле. Для получения кислорода воздух сначала «сгущают, делая его осязаемым» (сжижение). Затем, «давая испаряться текучим и водянистым примесям» (перегонка), извлекают из него кислород и азот.

В чём же смысл «ехидства» Свифта? По тем временам (начало XVIII века) считалось, что воздух «неделим» и абсолютно не поддаётся сгущению. Таким образом, высмеивая академиков из Лагадо, Свифт приписал им совершенно нелепые и бессмысленные действия. Но описал так, что фактически предвосхитил способ, изобретённый инженером Линде в 1895 году – почти через 170 лет после появления «Гулливера»!

Чтобы «сгустить» воздух, его охлаждают до минус 192 градусов. Делают это в особых машинах – детандерах. Принцип работы детандера прост. Воздуху, сжатому в компрессоре до 200 – 250 атмосфер, дают быстро расширяться. Расширение вызывает потерю энергии, газ охлаждается. Для более глубокого охлаждения газ заставляют совершать дополнительную работу – двигать поршень машины. Сжатие и охлаждение повторяют несколько раз, пока температура воздуха не снизится до минус 192 градусов и он не превратится в жидкость, напоминающую воду.

Кислород из этой «воды» получают перегонкой, используя различие в температурах кипения кислорода (минус 183 градуса) и азота (минус 196 градусов). Азот «кипит» при более низкой температуре и потому испаряется раньше. Но при этом уходит и немало кислорода. Если пустить процесс на самотёк, в испарившемся азоте будет много кислорода, а оставшийся кислород сильно «засорится» азотом.

Чтобы избежать этого, уходящий газ снова и снова пропускают над жидким воздухом, температура которого – минус 192 градуса – для азота не страшна, он не сгущается. А кислород вновь превращается в жидкость. Постепенно в испарившемся газе остаётся один азот, в жидкости – один кислород.

Главный недостаток этого способа – работа при высоких давлениях. Долго его не удавалось преодолеть. Только в 1938 году советский учёный академик П.Л. Капица создал установку нового типа. Поршневые механизмы компрессора и детандера он заменил турбинными. Турбодетандер Капицы имеет небольшие размеры и работает при давлении всего в 5 – 6 атмосфер.

Интересно, что попытки создать турбодетандер предпринимались раньше. И неизменно кончались неудачей. Изобретатели исходили из бесспорного, казалось бы, факта: воздух – это газ.

Капица был первым, кто в этом усомнился. Он провёл опыты и доказал, что воздух – при высоком давлении и сверхнизкой температуре – гораздо больше похож на жидкость. А жидкостные турбины конструируют совсем не так, как газовые…

В современных установках расход энергии минимальный: примерно 0, 5 киловатта на каждый кубометр газа. И производительность их огромна – до 40 тысяч кубических метров кислорода в час.

Вполне достаточно. Во всяком случае – для оксивентиляции. Трёх таких установок хватило бы, чтобы в течение месяца привести в состояние апноэ всё население Земли. С изобретением нового способа получения кислорода можно было не торопиться.

Мы так и сделали. Тем более, что забот нам хватало.

В этот день мы получили авторское свидетельство. Первое в нашей жизни. Первое, что мы вообще видели. У Д.Д. были авторские свидетельства, но просить, чтобы он показал, не хотелось. Не сговариваясь, мы решили: либо мы увидим своё собственное авторское свидетельство, либо совсем не увидим. Живут же люди и без авторских…

Почту принесли к концу дня. Смолин вскрыл конверт и позвал негромко, но так, что все услышали:

– Гена, Володя!

Мы подошли. На столе, поблёскивая свежей зелёной краской, лежали авторские свидетельства. Авторские поступали в Отдел довольно часто. Но каждый раз – это одна из традиций, установленных Смолиным, – получение свидетельства становилось событием, праздником.

А тут особые обстоятельства. Изобретатели – свои, выросли в Отделе. Предложение было подано в ноябре 1943 года. Нынче же на дворе ноябрь 1948 года. Прошло пять лет, и Отдел добился победы. Прежнее решение отменено, изобретение признано и удостоверено авторским свидетельством.

Постепенно все возвращаются к своим делам. Мы с Геной устраиваемся в уголке и получаем возможность наконец-то рассмотреть этот необычный документ. Обложка очень красивая: строгая рамка, герб СССР. Зелёная муаровая лента пересекает рамку. Большая резная печать. Гербовая печать Советского Союза.

«Настоящее авторское свидетельство выдано гражданам… на изобретение „Кислородный изолирующий прибор“ с приоритетом от 9 ноября 1943 года. Предложение зарегистрировано в Государственном реестре СССР. Действие авторского свидетельства распространяется на всю территорию Союза ССР».

Открываем обложку. Три страницы, отпечатанные на машинке, – краткое описание изобретения. Чертежи. А вот то, что нельзя читать без волнения, – предмет или формула изобретения. Это его суть, квинтэссенция. Фраза, разделённая на две части глубоким, как пропасть, словом «отличающийся».

Всё, что предшествует этому слову, известно технике. То, что идёт за ним, – совершенно новое. Его создали мы.

Странное чувство. Читаешь знакомое описание: оно твоё и не твоё. Мы умрём, а эти строчки будут жить и через тысячу лет. Они уже стали историей.

После такого события заинтересовать нас ещё чем-нибудь было нелегко. Вначале мы просто не обратили внимания на этого человека – мало ли кто заходит в Отдел. Ну, конечно, приезжий. Чтобы понять это, совсем не требовалось быть Шерлоком Холмсом. Только приезжий может в жаркий ноябрьский день щеголять в пальто с меховым воротником.

Смолин с особой сердечностью пожал ему руку – очевидно, знакомый из Москвы. А может, и начальство: незнакомец, во всяком случае, держался уверенно.

Нас это не касалось. Мы не работали, и магическое слово «начальник» для нас ровно ничего не значило. В соответствии с правилами геометрии ему, как и всякому человеку, требовалось доказать, что он действительно «фигура»…

Не думаю, чтобы приезжий догадался о нашей любви к геометрии. Однако теорему он доказал. И очень быстро – за каких-нибудь десять минут.

Скоро выяснилось, что он не начальство, а учёный. «Академик», – представлял его Смолин. «Член-корр», – буркнул тот. И в этом сокращённом «корр» и в том, что он не изрёк, а именно буркнул, мы почувствовали – он не любит титулов.

Во внешности его не было ничего «академического»: ни седых волос, ни ермолки. Он был молод – не старше сорока лет. И никакой «солидности». Быстрые движения, стремительная речь.

В первый момент казалось, что мысли его скачут, переходя с предмета на предмет. Не уследив за очередным «скачком», я решил, что мнение собеседника его не интересует. Но потом понял: как раз наоборот. Он настолько уверен в знаниях собеседника, что не хочет унижать его объяснениями.

Мне приходилось бывать на электростанциях. Ни шума, ни грохота, а воздух как будто дрожит от напряжения: Вокруг этого человека воздух тоже был особый, пропитанный бешеной энергией мысли.

За десять минут мы успели забыть об авторских свидетельствах, рассказать ему о наших работах, выслушать критику и понять, что имеем дело с человеком незаурядным. Он заведовал лабораторией в московском институте, у которого вместо названия был номер (в таких случаях, мы знали, не полагается задавать вопросов). Сюда он приехал испытывать новое оборудование. Очевидно, «оборудование» имело отношение к морю. Но и на этот счёт можно было только гадать.

Он сказал, что сейчас кислородом не занимается, «однако кто нынче не связан с кислородом». А о перекиси водорода слышал (мы быстро убедились, что «слышал» он больше, чем мы читали). Направление наших работ кажется ему интересным. «Перспективно, – сказал он. – Если не замкнётесь».

Я переспросил.

– Водолазные скафандры – для начала. Пора брать глубже («Маракотову бездну» читали?), выше (Циалковского знаете?) и шире, шире. Кислород не только медицина, это и промышленность.

• Предыдущая
• 27/48
• Следующая