В дебрях Атласа - Сальгари Эмилио - Страница 30

• Предыдущая
• 30/57
• Следующая

— Кто их продал тебе?

— Кабил с гор.

— Когда?

— Три месяца тому назад.

— Ха! — произнес сержант, делая нетерпеливое движение.

— Клянусь тебе, господин.

— Чем?

— Костями святого, покоящимися к куббе.

Марабут мог клясться сколько угодно, потому что в святилище не хранилось ничего, кроме разнообразного оружия, принадлежавшего сенусси.

Однако эти слова произвели на Бассо некоторое впечатление: ему казалось невозможным, чтобы убежденный мусульманин мог так святотатственно обращаться с именем своего покровителя.

— Ну, может быть, — сказал он, — хотя я вовсе не убежден, что ты не врешь. Пока оставим махари: они меня не интересуют в данную минуту. Ты лучше скажи мне, кто останавливался у тебя несколько часов тому назад.

Марабут испугался, но не выдал себя и быстро ответил:

— Змеи, которых я вчера наловил во рву.

— Люди?

— Уж несколько дней я не видал ни единого человека. Сторона у нас безлюдная, а кабилы мало религиозны, чтобы приходить молиться моим святым.

— Врешь ты все, мошенник! — крикнул сержант. — Мы проследили до твоей куббы отпечатки ног нескольких махари, на которых ехали мавр, его дочь, старый негр и двое франджи.

— Должно быть, я спал в то время.

— А, спал! — закричал сержант, приходя в ярость. — Куда же они девались, если мы не нашли за твоей куббой следов махари? Куда ты спрятал этих людей? Знай, что у меня есть средство развязать тебе язык. Я никогда не пускаюсь в путь по вашей проклятой земле, не захватив с собой негашеной извести: она скорей ведет к цели, чем палка.

— Ты можешь убить меня, — отвечал мусульманин с несокрушимой твердостью, — но я не скажу о том, чего не видал.

— Ты не скажешь, куда направились эти люди или где они скрылись?

Он обратился к спаги, курившим во время этого разговора, и приказал им:

— Возьмите негодяя и держите крепко.

Двое всадников бросились на несчастного марабута и схватили его за плечи.

Бассо открыл сумку, висевшую у него на перевязи, и вынул длинную полосу крепчайшего полотна и коробочку.

Все спаги подъехали и, по-видимому, вовсе не были возмущены ужасной пыткой, готовившейся для мусульманина.

— Будешь ты говорить или нет, турецкая башка? — громко крикнул Бассо.

— Я тебе сказал все, что мог сказать. Убей меня. Когда-нибудь мои братья отомстят за меня, потому что марабут неприкосновенен.

— Интересно, кто сообщит им это.

— Об этом позаботится Пророк.

— Не до такого ему негодяя… Молодцы, разожмите ему правую руку!

Спаги после некоторых усилий разжали кулак марабута.

Бассо взял из коробки несколько щепоток белого порошка и насыпал на ладонь Мулей-Хари, затем, сжав руку снова в кулак, крепко завязал полотняной полосой.

— Скажешь ты теперь? — спросил сержант.

— Я ничего не знаю.

— Отведите его к ключу и смочите ему руку.

Спаги силой потащили отчаянно упиравшегося марабута и несколько мгновений держали его руку под стекавшей водой.

Пытка негашеной известью — одна из самых ужасных, придуманных адской изобретательностью алжирских и марокканских палачей.

Редко кто в состоянии выдержать подобное мучение, а выжившие остаются калеками.

Пытка состоит в том, что на руку пытаемого кладется несколько щепоток негашеной извести. Когда на нее попадает вода, она разрушает мышечную ткань, сжигает ее, уничтожает совершенно.

Боль до такой степени невыносима, что пытаемый часто сходит с ума. Случается, что в недалеком Марокко осужденные подвергаются такой пытке два или три раза кряду.

Через несколько дней пальцы сгнивают, развивается гангрена, и несчастный умирает в продолжительных, ужасных мучениях.

Мулей-Хари, решивший скорее умереть, чем выдать друга, испустил ужасный крик.

Известь начала свое разрушительное действие и, растворяясь в завязанном кулаке, разъедала кожу и мясо на суставах пальцев.

Бассо невозмутимо смотрел на эту мучительную пытку. И на спаги, уже привыкших к ужасам бледа, крики, по временам вырывавшиеся у несчастного, по-видимому, тоже не производили никакого впечатления.

Что были эти крики в сравнении с отчаянными воплями восьмисот арабов, среди которых были не одни мужчины, задушенных во время завоевания Алжира одним из генералов в дыму, наполнявшем пещеру.

Бассо подождал несколько минут; затем, увидав, что бедный марабут не в состоянии больше переносить своих страданий, холодно спросил у него:

— Заговоришь ты теперь?

Мулей-Хари стиснул зубы и ответил с дикой ненавистью:

— Никогда… Собака франджи!

— Это твое последнее слово?

— Чтоб Аллах проклял тебя, христианская собака.

— Привяжите его к пальме и пусть себе околевает, — приказал сержант. — Может быть, какой-нибудь лев освободит его от мучений, проглотив его в четыре глотка.

Спаги потащили несчастного к пальме и крепко привязали веревками к стволу, не обращая внимания на его крики и проклятия.

— А теперь на коней! — сказал Бассо. — Пусть эта каналья выпутывается, как хочет. Беглецы проехали здесь под предводительством проклятого туарега, не сообразившего, что в бледе найдутся запасные лошади, чтобы заменить загнанных. Помните, молодцы, можно заработать две тысячи франков и десять дней отпуска, чтоб прожить эти деньги в Оране или Константине. Кто отказывается?

— Никто, — ответили спаги в один голос.

— Ну, так едем дальше. Я уверен, что эти мошенники стараются достигнуть гор Атласа, чтобы скрыться у кабилов и сенусси. Только, я надеюсь, мы накроем их раньше. Мы сейчас же опять отыщем их следы, если они где-нибудь остановились, и окружим их. Едем!

Двенадцать спаги вскочили на коней, и отряд помчался по пустынной равнине, а вдогонку, среди сгустившихся сумерек, вслед ему неслись отчаянные крики марабута.

Хасси аль-Биак, граф и их спутники, хотя и сознавали всю опасность своего положения, однако, побежденные усталостью, наконец крепко уснули. Они полагались на дружественное расположение и хитрость марабута.

Проспав шесть или семь часов, тосканец проснулся первым. Глубокое подземелье было крепко закрыто, так что заключенные в нем даже не слыхали двух выстрелов, сделанных Бассо в кобру, и не подозревали обо всем происшедшем в куббе в продолжение их сна.

Потягиваясь всем телом, зевнув два—три раза, как медведь, Энрике сел и стал осматриваться.

Ночник начинал гаснуть, — к своему счастью, они держали только один зажженным, — однако еще распространял достаточно света, чтобы можно было рассмотреть склеп, или, скорее, склад оружия.

Хасси аль-Биак беззаботно храпел, вытянувшись на старом ковре и держа в руке пистолет; граф и Афза спали на другом ковре, а Ару свернулся, как котенок, возле бочонков с порохом.

— Красивая картина, — сказал тосканец, — жаль, что нет здесь моего друга Берлинетти: он бы сейчас нарисовал ее. Что касается меня, так я лучше позабочусь о завтраке. Для этого надо посоветоваться с марабутом.

Он встал, взошел на лесенку и начал изо всех сил стучать в каменную плиту, крича:

— Эй, святой человек!

Конечно, никто не ответил, потому что несчастного Мулей-Хари уже не было между его змеями.

— Черт возьми, какие глухари эти арабы! — бормотал Энрике про себя.

Он хотел приподнять камень, но скоро понял, что это напрасная трата времени. Даже если бы все соединили свои силы, плиту невозможно было бы поднять.

— К черту ее на рога! — воскликнул Энрике, побледнев. — Как же теперь марабут поднимет эту плиту? Графа там нет, чтобы помочь ему. Или собака марабут оставил нас околевать в этом склепе?! Хорош приятель у папаши мавра, нечего сказать!

Несколько упавший духом, он спустился с лесенки и разбудил графа, говоря ему на ухо:

— Вставай, приятель, тут творятся серьезные дела. Не буди пока ни жену, ни тестя.

— Что тебе, друг? — спросил граф. — Мы, кажется, довольно долго проспали. Зажги-ка другой ночник, чтобы было посветлее…

• Предыдущая
• 30/57
• Следующая