Я — Спок (СИ) - Нимой Леонард - Страница 39

К тому времени я закончил гастроли с «Винсентом» и собирался лететь в Израиль на съемки «Голды». Как я говорил раньше, план состоял в том, чтобы проработать месяц в Израиле, а потом провести месяц в США перед началом съемок «Звездного пути-II».

Но мой агент, Мерритт Блейк, был упорен, как пес, вцепившийся в кость — он был намерен найти мне способ выполнить все три соглашения. Я сидел в отеле в Нью-Йорке, за пару часов до отъезда в Аэропорт Кеннеди на девятичасовой рейс в Тель-Авив, когда позвонил Мерритт:

— Отличные новости! — сказал он. — Харви Беннетт, ЛаБелла и я разработали тебе расписание. Ты отработаешь в Израиле, потом полетишь прямо в Пекин на месяц, а потом полетишь обратно в Лос-Анджелес, где немедленно начнешь работу над «Звездным путем».

Пораженный и взволнованный, я повесил телефонную трубку и немедленно отправился по магазинам за багажом и одеждой на холодную китайскую погоду. Мне как раз хватило времени перед рейсом в Израиль в 9 вечера.

Грустно было, конечно, оставаться вдали от жены и детей на такое долгое время, но ребята ходили в школу, и было бы слишком вредно для их образования брать их с собой. Как я уже говорил, моя семья понимала необходимость путешествий в актерской жизни. Они знали, что я должен отправляться туда, где есть работа, и очень меня поддерживали.

На следующее утро я обнаружил себя в Тель-Авиве. Израиль — солнечная, пустынная страна, и радушный прием, который я получил от ее жителей, вполне соответствовал климату — несомненно, отчасти потому, что мы снимали фильм, прославляющий женщину, бывшую великим государственным деятелем, и рождение этой страны. Я был здесь ранее, и чувствовал себя очень комфортно, и, как всегда, был впечатлен необычайно мощным чувством истории, особенно в прекрасном городе Иерусалиме, где каждое здание хранило следы, оставленные разными веками и разными культурами.

Однако, на съемках я налетел на кочку, да еще на какую — обнаружилось, что Харви и «Парамаунт» наняли меня вопреки возражениям британского режиссера Алана Гибсона. Он знал меня только как Спока.

Я узнал об этом через пару дней после начала съемок, когда завел с ним частный разговор о своих мыслях по поводу подхода к съемкам одной сцены.

— Да какая разница? — бросил Гибсон. — Ты в любом случае на эту роль не подходишь!

Я был ошарашен, разозлен, задет. Алан Гибсон был талантливым человеком, но он что, правда, думал, что это подходящий способ комментировать актерскую работу? Я ничего не сказал, нацепил свое самое вулканское выражение лица и отправился на долгую прогулку.

Так что я дал себе обещание забыть об этом и приложить все усилия, чтобы хорошо сыграть Морриса Мейерсона.

Через неделю после начала съемок или около того я получил сценарий «Звездного пути-II». Если честно, то я подумал, что в сценарии есть проблемы, и позвонил Харви Беннету, чтобы сообщить об этом. А именно, сцена смерти Спока, которая, как гибель Джанет Ли в «Психо», появлялась в качестве сюрприза в самом начале сценария — была хорошо написана (и очень похожа по содержанию на ту, что в итоге вошла в фильм), но ее функция в сюжете оставалась неясной. Хоть он и погибал, спасая корабль, его самопожертвование не было встроено в остальную историю, оно было там «просто так».

Поскольку вскоре у меня намечался перерыв в съемках «Голды», мы договорились, что я прилечу в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с Харви и Николасом Мейером, который взошел на борт в качестве режиссера.

Итак, опять Лос-Анджелес, офис Харви на студии «Парамаунт». Я вошел, мы обменялись приветствиями и светской болтовней — а затем свершилось явление Ника Мейера и его сигары.

Тут нужно вставить пару слов о Нике — он, безусловно, один из самых колоритных и артистических людей, которых я когда-либо встречал. В «Звездном Пути-IV: Дорога Домой» Ник дал героине по имени Джиллиан реплику: «У меня фотографическая память, я вижу слова…». Думаю, что Ник имел в виду себя, когда это написал. У Ника фотографическая память на слова — он может с легкостью вспомнить слова, фразы, целые абзацы из книг и выстреливает ими без промедления. У него не ум, а просто словарь. Я помню, как однажды сказал ему — Ник, ты просто персонаж какой-то!

И он немедленно съязвил: «Не думаю, что помещусь в такие рамки!» Он любит, дирижируя своей вечной сигарой, рассказывать истории, длинные-предлинные, в бойком духе Граучо Маркса. И ему всегда удается меня рассмешить.

Но в тот день, когда он явился — со своей сигарой наперевес и со своими театральными манерами — признаюсь, я боялся, что встреча окажется тяжелой. Я ожидал столкновения. Вместо этого Ник сказал:

— Как я понимаю, у тебя есть замечания по сценарию.

— Да, — сказал я. — Я думаю, что сцена смерти Спока эффектна сама по себе, но случается внезапно и не связана с остальной историей… Другими словами, она никак не двигает сюжет.

И Ник сказал — это был чуть ли не самый приятный и неожиданный момент на моем стартрековском опыте:

— Я согласен. Смерти Спока не должно быть, если она не несет никакой драматической функции. Слушай, я прямо сейчас все перепишу, через пару дней все будет готово. Ты сможешь взять сценарий с собой в самолет, когда полетишь в Израиль.

Я был обрадован и совершенно обезоружен. Никогда раньше я не встречался с такой немедленной и положительной реакцией на свои замечания. Мы еще немного обсудили оставшиеся мелочи, и наша встреча завершилась на жизнерадостной ноте.

Что самое важное, Ник сдержал слово. Сценарий был у меня в руках, когда я улетал в Израиль — и, что даже лучше, исправления были сделаны отлично.

Преисполненный новых надежд, я вернулся на съемочную площадку «Голды», где мне представилась драгоценная возможность поработать с двумя выдающимися актрисами — Ингрид Бергман и Джуди Дэвис. Их профессионализм и талант служили вдохновением, и даже больше — учитывая, что Ингрид Бергман в то время серьезно страдала от рака груди. От хирургической операции и последующего лечения ее рука так опухла, что ей приходилось спать, держа ее на весу, и носить длинные рукава, отороченные кружевом, чтобы скрыть скрывать руку от самой груди. Но она никогда не жаловалась и никогда не позволяла болезни влиять на ее работу. Она умерла несколько месяцев спустя. Очень правильно, что она была удостоена «Эмми» за это последнее выступление. (Я был очень тронут, что меня тоже номинировали на «Эмми» как актера второго плана за роль Морриса Мейерсона, и, если честно, я могу быть совершенно спокоен, что не получил награды — ведь она в итоге ушла к Лоуренсу Оливье).

Бергман никогда не давала понять, что она больна, но мы все об этом знали. Я не мог не испытывать к ней сочувствия, и она в ответ относилась ко мне с большой теплотой.

6 октября 1981 года, вторник, был моим последним днем работы в Израиле. Мы провели запланированную ночную съемку на улицах Тель-Авива, сняв сцену, в которой изображается празднование провозглашения Израиля государством. Я с нетерпением ожидал своей сцены с Бергман, где предлагалось несколько трогательных моментов — Моррис Мейерсон, уже разведенный с Голдой, приходит принести ей свои поздравления по поводу ее достижений и поделиться информацией о житье-бытье их двух детей.

Ну, в норме сцена предполагала больше напряжения, тень враждебности между этими двумя людьми, в конце концов, они были разведены, отстранены друг от друга многие годы.

Но Бергман была великодушной и отважной дамой, и нас обоих наполняло чувство товарищества. Так что, когда камеры заработали, я наклонился и инстинктивно коснулся ее руки. Думаю, что она была приятно удивлена этим жестом, но немедленно на него отозвалась тем же, потянувшись ко мне с неподдельной теплотой. Это был тот случай, когда один актер отзывается на выбор другого и подтверждает его. Я взял ее протянутую руку и сжал в своих ладонях, и мы сыграли таким образом всю сцену, прохаживаясь и беседуя, как два близких, давних друга.