Смертельные враги - Зевако Мишель - Страница 4

• Предыдущая
• 4/100
• Следующая

Побледневший Монтальте закрыл глаза.

Он и впрямь не раз уже думал об этом безвестном Пардальяне, которого любила Фауста. И тогда он чувствовал, как им овладевает слепая, смертельная ненависть. И тогда яростные проклятья срывались с его уст, и мысли о мести и об убийстве неотступно преследовали его. Но сейчас он ответил бесцветным голосом:

– Я ни на что не надеюсь. Я ничего не хочу... только спасти Фаусту... Что же касается этого пергамента, – добавил он жестко, – я отдам его Фаусте, и она отправится в путь, чтобы передать его Филлипу Испанскому, которому он и принадлежит... А для большей безопасности я сам буду сопровождать принцессу.

Сикст V не мог сдержать свое раздражение. Осознание того, что со стороны это выглядит так, будто он уступает едва скрытым угрозам, было для него невыносимо. Презрев кинжал Монтальте, он совсем уже собрался позвать стражу, когда внезапно вспомнил, что в конце концов, после долгих колебаний сам спас этот пергамент от огня. Несколько минут назад он в нерешительности размышлял об этом документе, не зная толком, что предпринять. Монтальте, сам того не желая, невольно подсказал ему выход из положения... Почему бы и нет? Да и имеет ли значение, кто именно повезет пергамент – Фауста или ее сообщник, раз все равно он не дойдет до места? Итак, решение было принято. Он ответил:

– Возможно, ты прав. А поскольку я помиловал и тебя, и ее, то – ступай!

Четверть часа спустя Монтальте уже был у Эспинозы и говорил ему:

– Монсеньор, пергамент у меня.

В холодных глазах инквизитора вспыхнул огонек, тотчас же, впрочем, погасший, и испанец сказал по-прежнему спокойно:

– Давайте его сюда, сударь.

– С вашего позволения, монсеньор, принцесса Фауста сама отвезет пергамент Его Величеству Филиппу Испанскому... Ведь именно это, я полагаю, самое важное для вас.

Эспиноза чуть нахмурился:

– Почему принцесса Фауста?

– Потому что я вижу в этом верный способ оградить ее от любых новых опасностей, – твердо сказал Монтальте, глядя ему в лицо.

– Согласен, господин кардинал. И впрямь, главное, как вы говорите, – чтобы этот документ как можно быстрее попал в руки моего государя.

– Принцесса отправится в дорогу, как только силы позволят ей предпринять это путешествие... Я могу уверить вас, что пергамент дойдет по назначению; я буду иметь честь самолично сопровождать госпожу Фаусту.

– Право, – серьезно сказал Эспиноза, – принцесса будет под надежной охраной.

– Я тоже так полагаю, монсеньор, – холодно ответил Монтальте.

Когда Фауста пришла в себя, первым ее чувством было безмерное удивление. Ее первой мыслью было: Сикст V не позволил, чтобы она ускользнула от топора палача. Однако в крике Монтальте, выражавшем свою радость при виде ее воскрешения, звучало столько страсти, что ей захотелось узнать кто же этот человек, который так любит ее? Она раскрыла глаза и узнала племянника папы. Она сразу же смежила веки и подумала:

«Он добился от Сикста, чтобы тот подарил мне жизнь... Но к чему мне жизнь, когда погибло мое дело и когда Пардальяна нет больше на свете?! Что я теперь? Ничто. И должна вернуться в ничто. Это произойдет еще до наступления вечера!»

Приняв такое решение, она стала прислушиваться к разговору и поняла, что ошиблась. Нет! Дело не в Сиксте V. Это Монтальте в одиночку, ценой какой-то гнусности, на которую он героически согласился, совершил чудо и вырвал ее из лап папы римского и самой смерти. Она тотчас же увидела, какую выгоду могла бы извлечь из такой преданности. Но к чему? Она хотела, она обязана умереть!

Однако, невзирая ни на что, она все-таки с интересом слушала то, что говорилось рядом с ее ложем. Что это был за документ? Какое отношение имеет к ней этот пергамент? Она почувствовала, что кто-то прикасается к ее плечу... услышала чьи-то обращенные к ней слова. Она открыла глаза и взглянула на Эспинозу. И мало-помалу ее разум стал опровергать се собственные доводы.

Ее сын? Да! Ее мысль уже обращалась к этому невинному созданию. Он жив... Он свободен... Это – самое важное... что же до всего остального, то лучше его матери умереть, чем быть погребенной в темнице. Но внезапно, словно удар грома, раздались роковые слова, эхом отозвавшиеся в ее затуманенном мозгу: – Пардальян жив! Два слова, воскрешающие в памяти прошлое... и опьяняющую страсть... и смертельные схватки! Прошлое, которое казалось ей таким далеким и которое, однако, было так близко – ведь всего несколько месяцев миновало с того дня, когда она захотела погубить Пардальяна в пожаре Палаццо-Риденте! Пардальян, столь ненавидимый... и столь любимый!..

Что же осталось в прошлом?

Она – богатая, некогда могущественная и обожаемая властительница – побеждена, разбита, унижена; все ее замыслы потерпели крах.

Он – бедный дворянин, не имеющий ни кола ни двора и, тем не менее, силой своего гения и своего щедрого сердца побеждающий любые интриги.

И высшее унижение для нее: ее любовью пренебрегли...

Пардальян жив! И, значит, для Фаусты смерть будет означать бегство от противника! Для Фаусты, которая никогда не отступала! Ну нет, она не хочет умирать!.. Она останется жить, чтобы продолжить трагическую дуэль и выйти наконец победительницей из этой великой схватки.

Тут в темнице вновь появился Монтальте.

Пока он склонялся над ней, она скользнула по нему быстрым и уверенным взглядом, оперлась спиной о подушку и величественно произнесла – так, словно она по-прежнему была грозной властительницей, желавшей с самого начала обозначить непреодолимую границу, разделяющую их. Итак, эта странная женщина, не ведающая, казалось, ни слабостей, ни усталости, спросила:

– Вы желаете говорить со мной, кардинал? Я слушаю вас.

И ее черные глаза, необычайно серьезные и исполненные внимания, встретились с глазами Монтальте.

Монтальте, который, быть может, мечтал покорить ее, побежденный первым же ее взглядом, склонился еще ниже, почти пал ниц в безмолвном обожании. Фауста поняла, что он безоглядно отдает ей душу и тело, и улыбнулась ему, ласково повторив:

– Говорите, кардинал.

И Монтальте тихим, дрожащим голосом сообщил ей, что она свободна.

Не выразив ни удивления, ни волнения, Фауста сказала:

– Значит Сикст V меня помиловал?

Монтальте покачал головой:

– Папа не помиловал, сударыня. Папа уступил воле, оказавшейся более сильной, чем его собственная.

– Вашей... не так ли?

Монтальте поклонился.

– Но в таком случае он отменит помилование, подписанное им по принуждению.

– Нет, сударыня, ибо одновременно с этим я получил от Его Святейшества документ, который станет вам защитой.

– Что это за документ?

– Вот он, сударыня.

Фауста взяла пергамент и прочла:

«Мы, Генрих, милостью Божьей король Франции, Господом нашим направляемый, устами нашего духовного отца, Святейшего папы римского, желая укрепить и сохранить в нашем королевстве католическую апостольскую римскую церковь, учитывая, что Господу было угодно, во искупление грехов наших, лишить нас прямого наследника, полагая, что Генрих Наваррский не способен править во Французском королевстве как еретик и зачинщик ереси, всем своим добрым и верным подданным объявляем: Его Величество Филипп II, король Испании, есть единственный, кто может наследовать нам на французском троне, будучи супругом Елизаветы Французской, нашей возлюбленной сестры, преставившейся ранее, и призываем наших подданных, оставшихся верными сынами Святой матери Церкви, признать его нашим воспреемникомиединственнымнаследником.»

• Предыдущая
• 4/100
• Следующая