В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович - Страница 11

Ладно, согласен Петрович. Алька говорит, что с ее паспортом и по улице ходить опасно.

Петрович куда-то ушел, вернулся только к вечеру. Достает из сумки пачку паспортов и говорит:

— Вот. Теперь ты — Данилова, тебе — 35 лет!

Алька возмущается:

— Неужели я такая старая?

— Ладно, — хозяин достает новый паспорт, — тебе — 22, но живешь ты в Куйбышеве.

Алька опять недовольна:

— Нельзя ли с ленинградской пропиской?

Наконец подобрали. Петрович фотографию бритвой срезал, Алькину наклеил. Я спрашиваю:

— А как давленую печать делать будешь?

— Ну, смотри, — взял хозяин трамбовку зубоврачебную, которой пломбы делают, и аккуратно вывел на фотографии: «ПАСПОРТ». Владей!

Остальные паспорта он унес. Потом рассказал, что купил документ у знакомых уголовничков, 25 рублей за штуку берут. Он сначала думал, что те паспорта у зевак из карманов тащат, но уголовнички объяснили, что это — ни к чему. В каждом отделении милиции есть сейф с утерянными документами. Вот они ночью в отделение влезают, сейф взламывают и уносят целую пачку паспортов. Если и наврали — придумано ловко.

Днем на улицу я выходил редко — опасался. Сидеть втроем на конспиративной квартире и обмениваться впечатлениями — только портить друг другу нервы.

Однажды утром Петрович ушел из дома и исчез. Алька нервничает, курит сигареты одну за другой:

— Что с ним могло стрястись?!

Вечером слышим — кто-то тихонько открывает ключом дверь. Алька сразу схватила свой фальшивый паспорт и засунула его за диван: а вдруг сразу догадаются, что не настоящий, — еще хуже будет. Вот она, женская логика, — спрашивается, зачем тогда Петрович старался?

В прихожей — топот нескольких ног, потом мужской голос шепотом командует: «Раз, два, три!»

И пьяные голоса грянули:

Мы сдали того фраера

Войскам НКВД,

С тех пор его по тюрьмам

Я не встречал нигде!

Просто хозяин загулял и вернулся на конспиративную квартиру с компанией.

Водку разлили. Один из хмельных пришельцев говорит мне:

— От властей прячешься? Это — дело. Подожди, пока всесоюзный розыск объявят, тогда точно найдут!

Спасибо, друг, утешил.

Гости разошлись, Петрович о будущем рассуждать начал:

— Когда избавимся от большевизма окончательно и бесповоротно, устроим в Санкт-Петербурге праздничный бал. Я и костюмчик для этого случая храню. Смотри! — Открыл шкаф и облачился в черную жилетку. — Не думай, не советская. — Отогнул лацкан — фабричное клеймо с золотым двухглавым орлом.

Интересно, сколько же лет ее от моли сберегали?

А Петрович опять мечтает:

— За то, что я вас прятал, назначите меня главным звонарем города. Буду лично все колокольни инспектировать, чтоб знали, как с колоколами правильно обращаться!

Евгеньича нужно выручать. По нынешним временам он из психбольницы вообще не вылезет. Одним не справиться.

Алька знакома с хиппи-коммунарами. Скоро один из них появился на нашей конспиративной квартире. Томми — это его кличка. Высокий, худой, все время смущенно улыбается.

— Так кто же вы, наконец? Троцкисты, анархисты, маоисты?

— Ну, мы все понемножку, полную программу еще не составили, но самое главное — мы против государственного капитализма. Мы согласны, что прежде всего нужно добиваться в стране демократического режима но образцу западных, но мы считаем это только первым этаном но пути к достижению полной демократии.

Что это за «полная» демократия, я так и не понял.

Год назад трое из них попались на листовках — призывали к борьбе против «государственного капитализма». Перед этим они успели написать два лозунга на стене зданий на Петроградской стороне: «Долой государственный капитализм!» и «Демократия — не демагогия!»

Наши хиппи здорово отличаются от западных. Они вес слишком всерьез принимают. На Западе молодой бездельник отпустит волосы, вступит в «коммуну» с целью вдосталь покурить «травки» и потрахаться на свежем воздухе. Лет в тридцать, а то и раньше опомнится, подстрижется, купит приличный костюм, устроится в фирму разморозки холодильников и будет ездить на «Мерседесе».

Наших хиппи («система», как они сами себя называют) прежде всего могут и посадить — в условиях реального социализма для них экологической ниши не предусмотрено. Во-вторых, они все время что-то ищут — то ли свою идеологию, то ли дорогу к вере. Иногда им кажется, что они учатся у западных молодежных движений. Но языки все знают плохо, поэтому часто их авторизованный перевод чужих глубоких мыслей оказывается лучше и сложнее оригинала. Или — настолько непонятен, что каждый трактует его по-своему.

После революции в России повысилось качество переводов иностранной литературы. Даже сегодня чувствуется.

Когда наступило время отвечать за написанное не только перед читателем, но и перед «критиками в штатском», много талантливых людей ушли в переводчики. Эго тоже творчество, но никто не сможет' навязать автору сюжетную линию, совпадающую с генеральной линией партии или вызвать в серое здание за те или иные высказывания героев книги.

Томми продолжает:

— Было несколько коммун на городских квартирах. Но здесь контроль проще — разогнали. Решили основать коммуну в лесу. Нашли заброшенную деревню, собрали людей. Через некоторое время местный лесник проходил мимо. Видит — странные длинноволосые личности пашут землю и поют незнакомые песни. Он привел милицию, и коммуна кончилась.

Я всегда считал, хиппи — пацифисты, но Томми сразу согласился участвовать в налете на психбольницу. Заготовили дубинки — на случай, если санитары всполошатся. Мать ходила на свидания к Евгеньичу и разведала возможный маршрут побега.

Самая большая сложность — стальная калитка позади больницы.

Скоро на квартире Петровича появился рябой мужичок Саша, который деловито стал нам объяснять, как нужно правильно взламывать стальные двери, и показал набор необходимых для этого инструментов. Это знание дела вселило в меня некоторые сомнения по поводу его истинной профессии. Саша их сразу подтвердил рассказом о своем последнем взломе магазина, откуда ему пришлось бежать прямо сквозь стеклянную витрину и окровавленным добираться до дома через ночной город. Саша заверил, что все это было давно и теперь такой ерундой не занимается: «Ей-богу!»

— Но раз политика, тогда — конечно! Хорошего человека освободить — это непременно. Можно молодость вспомнить… Я еще мальчишкой был, Фидель Кастро с визитом приехал. Едет он с Хрущевым в черном автомобиле, а мы с дружком на крыше сидим, кирпичи в руках. Прицелились хорошо, но траекторию не рассчитали — а то бы в историю попали. Но милиция потом за нами долго по крышам гналась…

— Саша, а ты не заливаешь?

— Нет, если политика, тогда — конечно! Но лично — за террор. Но бескровный. В чем наша беда? Пьет народ и политикой не интересуется, большевики его дальше спаивают. Нужно взрывать винно-водочные склады! Тогда народ перестанет пить, начнет думать — тут и до революции недалеко.

Все готово. Ждем сигнала.

Он пришел: в последний день перед запланированным налетом Евгеньича перевели в другую психбольницу.

Почти три месяца на квартире, которой формально нет. Долго не протяну — найдут.

Мать согласилась на эмиграцию. Даже здесь все не как у людей: вызов гостевой, из Америки. Выездная виза — израильская, постоянная. В разрешении на выезд написано: «Разрешается выезд в государство Израиль (США)». Никогда о таком государстве не слышал.

Проводы проходили на той же самой квартире. В середине вечера меня проводили к месту встречи у магазина «Океан».

Май месяц, но еще свежо. На углу стоял худощавый человек в джинсах и переминался с ноги на ногу.

Он — диссидент со стажем, первый срок получил за протест против вторжения в Чехословакию в 1968-м. Я вспомнил деревню и радио за стеной.

Мы шли по пустым улицам. Последняя прогулка по Питеру…