Капитан Темпеста - Сальгари Эмилио - Страница 43

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая

— Прости, госпожа! — крикнул по-турецки всадник, останавливая на всем скаку свою лошадь. — Уж не имею ли я честь видеть внучку великого адмирала Али-паши?

— Ну да, я внучка великого адмирала. Что же тебе нужно? — перебила словоохотливого капитана Гараджия.

— Очень приятно… Вот удача-то! Я страшно боялся, что не застану тебя в замке… Христиане еще здесь?

— Какие христиане?

— Те, которые явились сюда за одним пленником, виконтом Ле-Гюсьером.

— Да разве это были христиане?! — вскричала Гараджия, побледнев, как смерть.

— Значит, они выдавали себя за мусульман? Так я и думал.

— Да… Но прежде скажи, как тебя зовут?

— Когда я был христианином, то назывался капитаном Лащинским, — отвечал поляк. — В настоящее время ношу мусульманское имя, едва ли когда-либо достигшее твоих ушей. В турецкой армии столько капитанов, что запомнить всех их невозможно никому, даже внучке великого адмирала, которая, как я слышал, отличается, в числе множества прекрасных качеств, и удивительной памятью… Но ответь же мне, госпожа: здесь ли еще эти люди? Или они уже успели сделать свое дело и…

— Так меня обманули! — вне себя, трясясь от гнева, вскричала Гараджия. — Значит, этот Гамид…

— Гамид? — подхватил поляк. — О да, именно так и хотел назваться капитан Темпеста, собираясь сюда…

— Капитан Темпеста? Что это за человек?

— Госпожа, мне кажется, здесь не совсем удобно обсуждать такие дела, — заметил Лащинский, окинув взглядом толпу собравшихся янычар и тех, которые были в эскорте Гараджии и отстали было от нее, а теперь стали подъезжать.

— Да, ты прав, — согласилась Гараджия. — Следуй за мной.

Въехав во двор крепости, она спешилась и провела своего нового гостя в небольшую залу в нижнем этаже, тоже убранную с восточной роскошью.

— Говори теперь все, — повелительно сказала она, заперев дверь. — Ты, кажется, намекал, что этот Гамид — христианин? Верно ли это?

— Да, это тот самый знаменитый капитан Темпеста, который под стенами Фамагусты победил Дамасского Льва, вызывавшего на бой христианских капитанов, из которых ни один не решился схватиться с этим мастером военного искусства.

— Так он уже раз победил Дамасского Льва! — вскричала Гараджия, все более и более удивляясь и теряясь в лабиринте разных мыслей и чувств.

— Да, ранил его почти насмерть, но не добил, как сделал бы всякий другой на его месте. Напротив, даровал ему жизнь, — пояснил поляк, имевший особое намерение возвысить, а не уронить в глазах турчанки капитана Темпеста.

— А он еще уверял, что Мулей-Эль-Кадель — его лучший друг!.. Значит, он меня обманул и в этом случае?

— Нет, госпожа, в этом случае он говорил правду: Мулей-Эль-Кадель ему более не враг. Доказательством этому может служить то, что Дамасский Лев спас капитана Темпеста, когда Мустафа вошел в Фамагусту и отдал приказ уничтожить всех находившихся там христиан.

— Гамид — не Гамид… он христианин! — задумчиво бормотала молодая турчанка. — Христианин… христианин!..

Просидев несколько времени молча с опущенной на грудь головой, она вдруг встрепенулась, повела плечами и горячо проговорила:

— Ну, так что же, не все ли в сущности равно: магометанин он или христианин, когда он такой прекрасный и великодушный! Будет воля пророка — сделается и он мусульманином, если уж это так нужно…

— Прекрасный? — с иронической усмешкой повторил поляк, подавив вздох. — Не лучше ли будет сказать: прекрасная?

— Что ты еще хочешь сказать этим, капитан? — спросила Гараджия, вытаращив на него глаза, в которых выражалось недоумение, смешанное с ужасом.

— А то, что ты была введена в заблуждение и относительно настоящего пола капитана Темпеста, — с той же усмешкой ответил поляк.

— Что такое? — крикнула турчанка, вся побагровев и тряся своего собеседника за руку с такой силой, что тот невольно поморщился. — Что такое ты еще говоришь?

— Я говорю, что этот прекрасный Гамид или капитан Темпеста в действительности называется герцогиней Элеонорой д'Эболи…

— Так это женщина?

— Да, только незамужняя.

Гараджия испустила раздирающий душу вопль, напоминавший крик раненого насмерть дикого зверя, и прижала обе руки к сердцу.

— Обманута! Осмеяна! Опозорена! — шептала она, попеременно то краснея, то бледнея и обводя кругом себя мутными, блуждающими глазами.

Вдруг она со свойственной ей порывистостью движений вскочила, подбежала к двери, отперла ее и крикнула на весь замок:

— Метюба сюда!

Начальник гарнизона, прохаживающийся по двору, сам услышал этот отчаянный крик и поспешил на него. Увидя искаженное от гнева лицо, горячие глаза и покрытые пеной губы Гараджии, он вообразил, что ее оскорбил новоприбывший капитан янычар и набросился было на него с поднятым ятаганом.

— Нет, нет, не в этом дело! — остановила его Гараджия. — Где твоя галера?

— Все там же, где была — на Досском рейде, — ответил он, отступая назад к двери, где и остановился, почтительно склонившись перед своей начальницей.

— Скачи туда на лучшем из моих коней, — в страшном волнении продолжала она. — Прикажи немедленно поднять паруса и поспеши вдогонку за кораблем того, кто назвался здесь Гамидом… Это — христианин… Он обманул нас всех… Беги… скачи… лети, Метюб, и привези мне назад этого… Гамида… живого или мертвого… все равно… Лишь бы он был здесь… Слышишь, Метюб?.. Я хочу, видеть его… Да, да, видеть… но не мертвого… Нет, нет, живого… Помни: живого!.. На что мне мертвый?..

— Слушаю, госпожа, — сказал турецкий капитан, спеша успокоить свою до крайности взволнованную повелительницу. — Не успеет еще скрыться солнце, как мой «Намаз» догонит галиот, возьмет его — и я отомщу за тот удар шпагой, который нанес мне этот дерзкий мальчишка!

В то время как Метюб с польским ренегатом мчались во весь дух на берег залива, где стояла галера, на которой следовало догнать беглецов, галиот последних, подгоняемый попутным ветром, быстро несся по направлению к югу, стремясь достигнуть Суданской бухты, куда он должен был зайти перед тем, как совсем покинуть остров.

Герцогиня решила повидаться в последний раз с Дамасским Львом, которому была обязана спасением собственной жизни, жизни всех ее спутников и освобождением виконта Ле-Гюсьера. Кстати, следовало возвратить это судно и подыскать себе другое для дальнейшего плавания. Греки выразили ей свое желание сопровождать ее в Италию и там или перейти на корабль, который мог доставить их обратно куда-нибудь на Восток, или же подыскать себе какое-нибудь подходящее занятие.

Лишь только галиот обогнул мыс, скрывший его от взоров Гараджии и ее янычар, Элеонора поспешно направилась в каюту, где с таким нетерпением ожидал ее виконт Ле-Гюсьер.

При входе девушки в маленькое помещение оно огласилось одновременно двумя радостными восклицаниями:

— Элеонора!

— Гастон!

Виконт бросился к своей невесте, схватил ее в объятия и впился в ее лицо жадными глазами, пылавшими от мучившей его лихорадки, схваченной в болотах.

— Я знал, что вы явились на Кипр ради меня, — говорил он взволнованным голосом. — Надежда в один прекрасный день увидеть вас снова только и поддерживала меня, она утешала меня и давала силу переносить все мучения, которым я подвергался в плену у турок…

— Откуда же вы узнали обо мне, Гастон? — с удивлением спросила герцогиня.

— Слава о подвигах капитана Темпеста донеслась даже до болот, принадлежащих замку Гуссиф…

— Но каким же путем, через кого вы узнали, что капитан Темпеста и я — одно и то же лицо?

— Мне передавал о капитане Темпеста один христианин, попавший в плен при одной из вылазок при осаде Фамагусты и сделавшийся моим товарищем на ловле пиявок, в болотах. Он подробно описал вашу наружность, по этому описанию и по нахождению при вас Эль-Кадура — о нем тоже много рассказывал этот пленник — я тотчас же догадался, что этот доблестный капитан Темпеста, которому поклонялась вся Фамагуста за его изумительную отвагу и много других прекрасных свойств, — не кто иной, как вы.

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая