Что на самом деле сказал апостол Павел - Райт Том - Страница 37

Перед нами — типично иудейская критика язычества. Современный Павлу среднестатистический иудей в ответ на это, скорее всего, скажет: «Конечно, конечно, все они такие, зато мы — народ Божий, знаем Его волю, правильно Ему поклоняемся, и вообще, мы — свет миру». Павел предвидит такой ответ и чуть ниже, в 2:17–24, он говорит о том, что иудеям тоже особенно хвалиться нечем: Израиль по–прежнему в плену, по–прежнему под клятвой и по большому счету мало чем отличается от всего прочего человечества. Вместо того, чтобы обращать к Богу язычников, он, — вспомните, что говорили пророки! — обращает имя Его в поругание (2:24, ср. Ис 52:5).

Так где же выход? Он — в том, что Бог создает новую общность (2:25–29), в которой ничего не значит обрезание; иудей ты по наружности или нет — тоже неважно. Павел намеренно не говорит «истинный иудей»: это несколько смягчило бы остроту последнего стиха (2:29). Иудеем заслуживает называться лишь тот, кто таков не явно, а втайне, в сердце, по духу, а не по букве, и «похвала ему не от людей, а от Бога». Итак, есть люди, которые поклоняются Богу в истине. Они и составляют подлинное человечество, тот самый народ Божий, которым был призван стать, но не стал Израиль. Поэтому Павел убежден, что, ревностно проповедуя истинного Бога и призывая поклониться Ему, он не только борется с идолопоклонством, но и осуществляет призвание своего народа.

Однако это — далеко не все, что можно найти в Послании к Римлянам о нашем предмете. Например, нетрудно заметить, что в описании Авраама и его веры (Рим 4) в перевернутом виде отражается картина поклоняющегося идолам падшего человечества из Рим 1. В 1:20–23 Павел рассуждает о том, что случилось после того, как люди, «познав Бога», отказались поклониться Ему:

С Авраамом происходит все наоборот. Он, пишет Павел,

Языческое, Адамово человечество видело перед собой «вечную силу и Божество», но предпочло «вещественные элементы мира». Авраам же видел приближающуюся смерть, понимал, что они с Саррой дряхлы, их тела омертвели, но признавать, что ничего, кроме этого нет, не соглашался. Напротив, он «воздал славу Богу» и поверил Его обетованиям. Большинство исследователей совершенно правы в том, что вера Авраама — главная тема четвертой главы, но мало кто при этом замечает, что в сердцевине этой веры лежит поклонение единому истинному Богу. А значит, все сказанное об Аврааме не только обличает идолопоклонство язычников, но и впрямую относится к тем, кто уверовал, что Бог воскресил Иисуса из мертвых. Иначе говоря, именно такое богопочитание отличает христианскую общину от неверных иудеев, при том, что оно, несомненно, восходит к иудейской традиции. Заканчивается пространное рассуждение выдержанным в чисто иудейской манере славословием непостижимых и неисследимых Божьих путей (11:33–36), после чего Павел словно берет дыхание — и снова призывает своих читателей поклониться единому Богу и «преобразоваться обновлением ума». Но к этому мы еще вернемся. Итак, жить по Евангелию для апостола Павла означает поклоняться Богу в истине и являть Его всей полнотой собственной человечности. Подлинная человечность рождается только из истинного поклонения.

Если истинное поклонение ведет к подлинной человечности, значит, конечная цель, итог этого пути — воскресение всего народа Божьего. Здесь мы подходим к чрезвычайно сложной теме, и поэтому я постараюсь изъясняться как можно четче и лаконичней. Основой для наших рассуждений станут следующие тексты: 1 Кор 15; Рим 8; Кол 3; 2 Кор 4–5, а также заключительные стихи Флп 3.

Моя исходная идея выглядит так. Говоря о надежде воскресения во Христе, Павел, как и в других случаях, показывает восходящую к иудейской традиции реальность, которую тщетно пытается сымитировать язычество. Язычники смутно представляли себе свою посмертную участь. Кое–какие предположения у них, конечно же, были: они по–своему мечтали о бессмертии и строили самые невероятные догадки относительно загробной жизни. В Посланиях, в том числе, в обоих письмах к Коринфянам, Павел пытается переубеждать язычников на их же языке. Уверенность в воскресении — не в том, что, наконец, «совлечемся», а наоборот, в том, что «облечемся» в новую, совершенную плоть, — вот она, реальность жизни будущего века, а все языческие «потусторонние миры» — не более чем беспомощная карикатура на нее. Воскресение несводимо к оживлению трупов: это преображение, перемена всего нашего физического естества, подобно тому, как переменился по воскресении Иисус или как меняется брошенное в землю зерно. Таков замысел Творца о будущем человечества.

В учении о воскресении Павлу удается избежать опасных крайностей обожествления и дуалистического отторжения тварного мира. Стоики, как и положено последовательным пантеистам, были склонны обожествлять видимую реальность. Но в таком случае пришлось бы признать, что она неизменна: история движется по заданному и замкнутому кругу и в конце времен растворяется в мировом огне, чтобы потом начаться заново и повториться сначала. Павел, воспитанный на иудейских представлениях о Боге, мире и истории, исходит из того, что тварный мир совсем даже неплох, — недаром Творец посеял в нем семена грядущего преображения, — но он ни за что не станет думать, будто этот мир может быть божественным сам по себе. «Бог дает ему тело» (1 Кор 15:38) — вот ответ на все языческие домыслы о жизни после смерти.

Более того, Павлова идея воскресения оказывается полемичной и по отношению к современным ему иудейским предположениям о посмертном бытии, насколько мы можем их себе представить (они гораздо сложнее и противоречивей, чем это кажется на первый взгляд). Для ученика Шаммая — фарисея Савла из Тарса — воскресение было неразрывно связано с национальными чаяниями Израиля: избранный народ воскреснет к жизни, а язычники получат по заслугам. Оно зачастую мыслилось скорее как оживление: предполагалось, что Бог восставит Израиль в его нынешнем, неизмененном виде. В противовес Павел развертывает в пятнадцатой главе Первого послания к Коринфянам христианскую апокалиптическую картину, где враги — не язычники, а грех и смерть, которые будут окончательно упразднены в последнем, решающем акте великой драмы.

Наконец, для Павла очевидно, что христианин, то есть тот, кто живет смертью и воскресением Иисуса Христа, на вопрос: «Какое нынче время на дворе?» — ответит совсем не так, как иудей. Оставайся Павел фарисеем, он наверняка стал бы уверять, что идут последние дни накануне грандиозной битвы, в которой Бог уничтожит язычников и освободит Израиль. Христианин же, скорее всего, скажет, что живет в первые дни великой победы Бога над грехом и смертью, в самом начале освобождения всей твари, и тут же добавит: «Но это и последние дни в преддверии великих Божьих деяний, когда завершится все, что было начато во Христе». Для нас гораздо интересней первая часть «христианского ответа»: такое утверждение не только опровергает языческие фантазии о загробном мире, но бросает вызов многим иудейским воззрениям. Павел убежден, что с Иисусом Христом воскреснет все обновленное Богом человечество, и эта вера позволяет ему прозревать реальность, непостижимую для язычников и недосягаемую для иудеев.