Рассказы для детей - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 51

• Предыдущая
• 51/80
• Следующая

Мать рассердилась. Ух, как она рассердилась, даже покраснела вся! Она схватила Таиску за руку, нашлёпала и выгнала из горницы.

— Бессовестная! — кричала она на Таиску. — Жалости у тебя нету! Сердца у тебя нету! Или у тебя вместо головы пустой котелок на плечах?!

Таиска ревела, а девчонки, видя такую грозу, бросились в кухню, поспешно надели свои валенки и одна за другой шмыгнули за дверь.

— Иди сюда, дочка! — ласково сказала мать Валентинке. — Иди посиди со мной, послушай, что я расскажу тебе.

Валентинка молча уселась на скамеечку возле её ног. Мать рассказывала какую-то сказку. Валентинка не слышала её. Мама стояла у неё в глазах, стояла такая, какой она видела её в последний момент, испуганная, с развевающейся прядкой. И Толя, обхвативший её шею обеими руками...

«Мама! Мамочка! Мамочка!..» — повторяла про себя Валентинка, обращаясь не к этой живой, а к той, умершей. И вдруг посреди весёлой сказки она уткнулась в серый фартук женщины и громко заплакала.

Мать не утешала Валентинку. Она только гладила её тёмные волосы:

— Поплачь, поплачь, дочка! Поплачешь — сердце отойдёт...

Таиска, у которой давно высохли слёзы, с удивлением смотрела на Валентинку. Что это? Таиска ревела — так ведь её нашлёпали. А Валентинка чего ревёт? Ведь ей же сказку рассказывали!

— Большая, а плачет, — сказал Романок. — Я, когда был большой, никогда не плакал!

— Дурачок! — прошептала мать и улыбнулась сквозь слёзы.

МАТЬ УСТРАИВАЕТ НЕОБЫКНОВЕННУЮ БАНЮ

В субботу вечером, убрав скотину, мать вытащила из печки огромный чугун с горячей водой и сказала:

— Ребятишки, готовьтесь!

— Сейчас в печку полезем! — закричала Таиска. — Париться!.. Валентинка, в печку полезем!

Валентинка думала, что Таиска вышучивает её. Как это они вдруг полезут в печку?

— Чудная эта Валентинка, — сказала Груша, — ничего не понимает. А ещё городская!

Тем временем мать вытащила из печки все горшки и кринки, настелила всюду свежей соломы — и в самой печке, и на шестке, и на полу возле печки. Налила в таз горячей воды, сунула в него берёзовый веник и поставила в печку.

— Баня готова, — сказала она. — Кто первый?

— Я! — закричала Таиска, живо сбрасывая платье. — Я готова!

— Ну уж нет, — возразила Груша, — ты успеешь. Тут и постарше тебя есть!

Но пока-то Груша говорила, пока-то развязывала поясок, Таиска уже залезла в печку. Мать прикрыла её заслонкой, а Таиска плескалась там и выкрикивала что-то от избытка веселья.

— Лезь и ты, — сказала мать Валентинке. — Печка широкая, поместитесь.

— Я измажусь вся! — прошептала Валентинка.

— А ты осторожнее. Стенок не касайся.

Валентинка разделась, неловко полезла в печку и тут же задела плечом за устье, чёрное от сажи.

— Разукрасилась! — засмеялась мать.

— Лезь, лезь скорее! — кричала Таиска из печки. — Иди, я тебя веничком попарю!

Валентинка боялась лезть в печку. Но когда влезла, ей вдруг эта баня очень понравилась. Блаженное тепло охватило её. Крепко пахло веником и свежей соломой. Таиска окунула веник в мыльную воду и принялась легонько хлестать её по спине. Потом тёрли друг друга мыльной мочалкой. И всё это было очень приятно.

В печке было темно, только щёлочка вокруг заслонки светилась, как золотая дужка. Эта жаркая пахучая тьма, эта шелковистая влажная солома под боком, этот веник, одевающий тёплым дождём, — всё размаривало, разнеживало, отнимало охоту двигаться. Даже Таиска угомонилась и прилегла на солому.

Валентинке вспомнилась сказка про Ивашечку. Вот он так же сидел в печке, прятался от бабы-яги. И представилось ей, будто она и есть Ивашечка. Она притаилась и слушала, не летит ли на помеле баба-яга.

Но в печке долго не просидишь. Стало душно. Хотелось высунуться, глотнуть свежего воздуху.

— Мне жарко... — прошептала Валентинка.

— Мне тоже, — сказала Таиска. И закричала: — Мамка, открывай!

— Ага, запарились! — сказала мать и открыла заслонку.

Таиска выкатилась из печки как колобок. А Валентинка опять зацепилась и посадила на плечо чёрную отметину. Пришлось замывать. Мать посадила их в корыто, облила тёплой водой, дала холщовое полотенце.

— Вытирайтесь, одевайтесь — и марш на лежанку сохнуть!

Валентинке казалось, что никогда ещё чистое бельё не пахло так свежо, как пахла эта заплатанная рубашка, которую дали ей. Всё её тело как будто дышало. Влажные руки всё ещё пахли веником. Это был такой новый для Валентинки запах, такой крепкий и необычный!

За ужином дед спросил:

— Ну как нашей барышне баня показалась? Понравилась или нет?

— Понравилась, — тихо ответила Валентинка.

Но дед не поверил:

— Ну, где же там! В городе-то в банях и светло, и тепло, и шайки тебе, и души всякие, а тут — словно горшок с кашей в печку посадили. Ну, да уж не взыщите, у нас городских бань нету!

«Я и не взыщу, — хотелось ответить Валентинке. — Мне в печке мыться очень понравилось, даже лучше, чем в бане!»

Но она уткнулась носом в кружку с молоком и ничего не ответила. Она боялась деда.

У РОМАНКА ПОЯВЛЯЕТСЯ ТАНКОВАЯ БРИГАДА.

НА БЕЛОМ СТОЛЕШНИКЕ РАСЦВЕТАЮТ АЛЫЕ ЦВЕТЫ

В этот день раньше всех проснулся Романок. Его разбудил приятный густой аромат, который носился по избе. Пахло чем-то сдобным... Возле печки на широкой лавке в два ряда лежали большие румяные лепёшки с картошкой и с творогом.

Романок живо вскочил с постели:

— Мамка, какой нынче праздник? Опять Новый год, да?

— Ваша мамка нынче именинница, вот вам и праздник, — ответила мать. И, вздохнув, добавила: — Только вот нынче отца нет с нами. И письма нет...

Было раннее утро, поэтому все были дома: и дед ещё не ушёл на работу, и Груша ещё не ушла в школу, и Таиска ещё не убежала к подружкам.

Дед молча понурил голову. Давно нет письма с фронта. А на фронте всё время бои.

— А в прошлом году отец был, — сказала Груша. — Он мне всегда говорил: «Учись, учись хорошенько!» Он мне...

— Он — тебе! — прервала Таиска. — Как будто он только с тобой и разговаривал! И мне тоже говорил: «Таиска, не озоруй смотри!..»

— А мне говорил: «Расти скорей!» — добавил Романок.

Все начали вспоминать, как и что говорил отец. Вот бы он приехал! Ну хоть бы на побывочку завернул!.. А мать отвернулась и украдкой смахнула слёзы.

Только Валентинка молчала. Она не видела отца Шалихиных, не знала его, и он её не знал.

— Ну ладно, хватит! — сказала мать. — Будет нам счастье, глядишь — и Гитлера разобьют, и отец наш вернётся с фронта. А пока что лепёшки на столе. Садитесь завтракать!

После завтрака мать позвали в колхозное хранилище разбирать картошку. Она быстро собралась и ушла.

— Когда наша мама была именинница, ей всегда что-нибудь дарили, сказала Валентинка.

— Кто дарил? — живо спросила Таиска.

— Все. И я тоже. Я один раз ей картинку нарисовала и подарила.

У Таиски заблестели глаза:

— Давайте и мы нашей мамке что-нибудь подарим!

— А что, ну что ты подаришь? — спросила Груша. — Ну что ты умеешь?

— А ты что?

Груша задумалась. Может быть, чулки связать? Но ведь чулки сразу не свяжешь. Ещё когда начала чулок, а всё никак до пятки не доберётся. Вот какая эта мамка, не могла заранее сказать — Груша поспешила бы!

— А я знаю, что сделаю! — закричала Таиска. — Я сейчас все до одной кринки вымою, все до одной кастрюли вычищу, и все ложки, и все вилки!.. Чтобы всё блестело! Что, не сумею? Да?..

Таиска налила в лоханку горячей воды, собрала всю немытую посуду и взялась за дело.

Грязные брызги, зола, сажа — так всё и разлеталось кругом от её мочалки, так и гремели кринки в её руках, так и гудели кастрюли...

— Вот так подарок! — сказала Груша. — Уж я если придумаю, так хорошее что-нибудь!

— Романок, а ты что?

— А не видите — что?

Романок на широкой выбеленной печке рисовал углём танки.

• Предыдущая
• 51/80
• Следующая