Дикие карты (сборник) - Снодграсс Мелинда М. - Страница 28

• Предыдущая
• 28/114
• Следующая

Эрл дал мистеру Холмсу те гарантии, на которых тот настаивал. На следующий же день мы вдвоем начали вершить историю.

ЭЗД никогда не были частью правительства Соединенных Штатов. Мистер Холмс совещался с Государственным департаментом, но платил нам с Эрлом из своего кармана, а я жил в его квартире.

Первым делом предстояло разобраться с Пероном. Он не так давно победил на президентских выборах в Аргентине, результаты которых были известны заранее, и медленно, но верно превращал себя в южноамериканский вариант Муссолини, а страну — в прибежище для фашистов и военных преступников. «Экзоты за демократию» вылетели на юг, чтобы посмотреть, нельзя ли что-нибудь с этим сделать.

Оглядываясь назад, я недоумеваю: что нами двигало? Мы намеревались свергнуть конституционное правительство чужой огромной страны и не испытывали по этому поводу никаких сомнений… Даже Эрл согласился не раздумывая. Наверное, все дело в том, что только что закончилась многолетняя борьба с фашистами в Европе и для нас не было никакой принципиальной разницы, куда отправиться их добивать.

К тому времени нас уже стало трое: Дэвида Герштейна на самолет привел его язык. Еще недавно он был платным игроком в шахматы из Бруклина, одним из тех говорливых кучерявых молодых людей, которых можно видеть по всему Нью-Йорку: они продают страховки от Потопа, подержанные покрышки или сшитые на заказ костюмы из какого-нибудь нового чудо-волокна, которое ничем не уступает кашемиру, — и вот он уже член ЭЗД и вообще большая шишка. К нему невозможно было не проникнуться симпатией, и с ним невозможно было не соглашаться. Кожа Дэвида выделяла феромоны, от которых вас охватывала любовь к нему и к целому миру и создавалась атмосфера всеобщего дружелюбия и внушаемости. Он мог уговорить албанского сталиниста встать на голову и петь «Наш звездно-полосатый флаг» — по крайней мере, до тех пор, пока он с его феромонами оставался в непосредственной близости. Потом, когда албанский сталинист приходил в чувство, он немедленно раскаивался и пускал себе пулю в лоб.

Мы договорились держать способности Дэвида в секрете. Распустили слухи о том, что он — пронырливый супермен, вроде Тени,[20] и что он служит в нашей разведке. На самом же деле он сопровождал нас на встречи с разными людьми и заставлял их соглашаться с нами. Это неизменно ему удавалось.

Перон еще не подмял под себя всю власть — он находился на своей должности всего четыре месяца. На то, чтобы устроить переворот, у нас ушло две недели. Герштейн с мистером Холмсом встречались с армейскими офицерами, и очень скоро те клялись, что поднесут им голову Перона на тарелочке, а если впоследствии они и передумывали, честь не позволяла им отказаться от своих обещаний.

В утро переворота я определил некоторые границы своих возможностей. В армии я почитывал комиксы, и в них, когда плохие парни пытались скрыться на своих машинах, Супермен прыгал перед машиной, и она отскакивала от него. В Аргентине я попытался повторить такой трюк. Одному майору-перонисту нужно было любой ценой не дать добраться до командного пункта, я прыгнул перед его «Мерседесом», и меня отбросило на две сотни футов, прямо в статую Хуана II. собственной персоной. Загвоздка оказалась в том, что машина была тяжелее меня. Когда два предмета сталкиваются, в сторону отлетает тот объект, чей импульс меньше, а импульс впрямую зависит от веса. Насколько силен более легкий объект, значения при этом не имеет.

Это кое-чему меня научило. Я столкнул статую Перона с пьедестала и швырнул ею в машину. Больше ничего не потребовалось.

В жизни туза есть и еще кое-какие моменты, о которых ничего не пишут в комиксах. Помнится, тузы из комиксов хватали дула танковых орудий и связывали их в узел. На самом деле это осуществимо, но без рычага тут не обойтись. Нужно упереться ногами во что-нибудь твердое, чтобы иметь опору. Мне было куда проще нырнуть под танк и снять его с гусениц. После этого я перебегал на другую сторону, обхватывал дуло руками, подставлял плечо и дергал дуло вниз. Плечо при этом служило точкой опоры, и я без труда обвивал орудийное дуло вокруг себя. Так я поступал, когда у меня не было времени. Если же оно у меня было, я пробивал себе проход в днище танка и разрывал его изнутри.

Но я отвлекся. Вернемся к нашему Перону.

Была пара важных дел, которые необходимо было сделать. До некоторых махровых перонистов нам добраться не удалось, а один из них был командиром бронетанкового батальона, расквартированного в укрепленном лагере в предместье Буэнос-Айреса. Я поднял один из танков и бросил его набок перед воротами, а потом просто налег на него плечом и держал, пока другие танки сминали друг друга в попытках сдвинуть его с места. Эрл тем временем обезвредил авиацию Перона. Он просто подлетал сзади к самолетам на взлетно-посадочной полосе и отрывал от них стабилизаторы.

Демократия могла торжествовать победу. Перон со своей блондинкой-потаскушкой удрал в Португалию. А я позволил себе немного расслабиться. Пока хлынувшие на улицы толпы ликующих представителей среднего класса праздновали, я уединился в гостиничном номере с дочкой французского посла. Слушая восторженный рев толпы за окном и ощущая на губах вкус шампанского и Николетты, я сделал вывод, что это куда приятнее, чем летать.

Эта операция прославила наши имена. Большую часть времени я не вылезал из старой армейской формы, и именно в таком виде меня и запомнили. Сэндерсон носил форму офицера авиации со споротыми знаками отличия, ботинки, шлем, очки, шарф и видавшую виды кожаную летную куртку с эмблемой 332-й истребительной группы. Когда он не летал, то снимал шлем и надевал вместо него старый черный берет, который постоянно таскал в кармане брюк. Частенько, перед тем как появляться на публике, нас с Эрлом просили надеть нашу форму, чтобы ни у кого не возникло сомнений, кто перед ними. Людям, похоже, и в голову не приходило, что большую часть времени мы ходим в костюмах с галстуками, как и все остальные.

Чаще всего мы с Эрлом оказывались вдвоем в бою и поэтому в конце концов стали лучшими друзьями. На войне люди сходятся очень быстро. Я рассказывал ему о своей жизни, о войне, о женщинах. Он был более сдержан — возможно, не знал, как я посмотрю на его эскапады с белыми девчонками, — но в конце концов однажды ночью, когда мы находились на севере Италии в поисках Бормана, я узнал об Орлене Гольдони.

— По утрам я рисовал ей чулки, — рассказывал Эрл. — Тогда девушки разрисовывали себе ноги, чтобы было похоже, будто на них шелковые чулки. Вот я карандашом для глаз рисовал сзади швы. — Он улыбнулся. — От этой работенки я никогда не отказывался.

— Не проще ли было подарить ей пару чулок? — спросил я. Достать их было несложно. Военные писали друзьям и родным в Штаты и просили прислать им чулки.

— Я дарил, и не одну пару, — пожал плечами мой чернокожий приятель, — но она всегда раздавала их подругам.

У Эрла не было ее фотокарточки — видимо, из опасения, что Лилиан может найти ее, — но позже я не раз видел ее в фильмах, когда ее провозгласили европейской Вероникой Лейк.[21] Взъерошенные белокурые волосы, широкие плечи, хрипловатый голос. Героини Лейк были холодны, а Гольдони, напротив, создавала образы знойных красоток. В фильмах она была в роскошных шелковых чулках, но ноги под ними были еще лучше, и в фильмах их демонстрировали крупным планом столько раз, сколько, по мнению режиссера, это могло сойти ему с рук. Могу себе представить, сколько удовольствия получал Эрл, разрисовывая ее.

Познакомились они в Неаполе, где она была певичкой в кабаре — одном из немногих, куда допускали чернокожих солдат. В свои восемнадцать она вовсю приторговывала на черном рынке, а до этого была связной у итальянских коммунистов. Сэндерсону хватило одного взгляда на нее, чтобы потерять голову. Наверное, то был единственный раз в его жизни, когда он позволил себе расслабиться. Он отчаянно рисковал: по ночам самовольно покидал аэродром, всеми правдами и неправдами обходил стороной патрули военной полиции, чтобы побыть с ней, а на заре украдкой пробирался обратно на взлетное поле, чтобы тут же вылететь куда-нибудь на Бухарест или Плоешти…

• Предыдущая
• 28/114
• Следующая