Черный свет (Рис. М. Скобелева и А. Елисеева) - Мелентьев Виталий Григорьевич - Страница 28
- Предыдущая
- 28/38
- Следующая
Я был тем же, чем был всегда, жил в тех же, кажется, условиях корабля и космоса, и в то же время я был уже не тот, что всегда. Я уже понимал, что живу как бы в двух временных измерениях, в двух состояниях. Это было так противоестественно, что мне захотелось закричать.
Я вскочил на ноги и огляделся — все в рубке управления было на своих местах, ничто не нарушилось, ничто не изменилось.
Я прислушался: корабль дышал так, как он дышал всегда, во время спокойного, запрограммированного полета, когда экипаж месяцами может жить, работать, учиться и отдыхать, не прикасаясь к приборам, — роботы делают все сами.
Корабль тихонько гудел двигателями, и где-то явственно пробивался тоненький, дребезжащий звучок — он мне показался необыкновенно желанным и добрым. Ведь этот дребезжащий звук мог исходить только от какого-то ослабленного крепления, развинтившейся гайки. Словом, это был добродушный, привычный звук. Он показал, что все идет как нужно. Именно он успокоил меня.
Постепенно я становился самим собой, хотя состояние раздвоенности не проходило. Но я уже начинал привыкать к нему и, как всякий человек на моем месте, стал исследовать собственное состояние и все окружающее. И тут я увидел лежащего под пультом Оора. Вернее, не самого командира, а его беспомощно вытянутые ноги, торчащие из-под стульев. Я бросился к нему, вытащил из-под пульта. Глаза его были закрыты, дыхания не было. С трудом мне удалось нащупать пульс на его руке. Как говорят врачи, пульс был нитевиден и очень плохого наполнения.
Когда в опасности товарищ, человек забывает о себе. Так случилось и со мной. Я притащил противошоковый аппарат, сделал командиру впрыскивание. Наконец он вздохнул полной грудью и пошевелился. Пульс наполнялся, становился ровным, хотя еще и слабым. Я посмотрел на часы. С тех пор как я увидел его и стал приводить в чувство, прошло около часа: часы бесстрастно отсчитывали истинное время моей работы.
Но стоило мне задуматься, вспомнить все, что я делал, как часы как бы останавливались. Действия, поступки, обычная жизнь шли своим чередом, а мысль — по иным законам. Я задумался над этим явлением — ведь теперь, когда я установил его, мне уже было не так страшно. Меня лишь заинтересовало: а что же это такое? И я довольно быстро понял, что происходит с моей мыслью. Ведь всякая мысль — это в конечном счете результат электромагнитных колебаний, бесконечно малых, слабых, но все-таки колебаний электромагнитных волн определенной частоты и силы. И вот эти колебания развивались по каким-то новым законам, значит, и я находился в новых условиях.
Словом, я увидел следствие, уловил его закономерность, но еще не открыл причины. Помог это сделать командир.
III
Он приоткрыл глава и медленно осмотрелся, потом опять смежил веки и долго думал о чем-то. Я молча сидел возле него и не мешал ему думать. И когда он опять открыл глаза и посмотрел на часы, на его лице отразился тот же ужас, как и у меня, когда я впервые ощутил новые условия жизни.
Но это выражение быстро сменилось обыкновенным серьезным, озабоченным, а потом Оор улыбнулся и заговорщически подмигнул мне:
— А все-таки мы живы, малыш. Это уже кое-что значит.
Я понял — Оор осознал полностью все, что с нами произошло, — и спросил:
— Перескочили световой барьер?
— Да.
— Сделали невозможное?
— Н-ну… С точки зрения нашей науки, но не с точки зрения природы.
— Послушайте, командир, но как, почему?
— Все это неудивительно, малыш. С помощью фотонных бомб-ускорителей мы преодолели притяжение кварковой звезды, а дальше нас подхватил поток энергии, поток частиц и понес. Понес с большей скоростью, чем скорость света. Я давно понял, что Черный мешок может быть только в том случае, если на этом участке Вселенной существуют потоки частиц, двигающиеся со скоростью выше скорости света. Вот и все, малыш. Вот и все… — Он замолк, а потом вдруг спросил: — А все-таки страшно, когда ты чувствуешь себя как бы двойным, а?
— Страшно.
— Сейчас, малыш, будет страшнее, — сказал он, поднялся и, тяжело переступая, подошел к шторам закрывающим люки внешнего обзора.
С того момента, когда мы подошли к Черному мешку, мы ни разу не открывали их. Оор не сразу нажал на кнопки: он не знал, выдержали или нет линзы внешнего обзора удар о световой барьер. Но, вероятно, по его расчетам, линзы все же должны были уцелеть.
Он нажал на кнопки. Люки, прикрывавшие линзы, медленно поплыли. Сверкнули абсолютно целые линзы — и мы увидели черный свет.
Да, он был действительно черный — не фиолетовый, не багровый или темно-синий, а именно черный. Совершенно черный свет.
Вы — те, кто не видел этого, — не можете поверить, что свет может быть черным. Ведь белый свет слагается из нескольких цветов — красного, оранжевого, желтого… ну и так далее. Заметьте — слагается. И только в том случае, если носители этого света — фотоны — движутся с постоянной, присущей им скоростью. А если фотоны превысят эту скорость? Если они вдруг вступят в новое состояние, они должны изменить, и они изменили свой цвет. Они стали черными.
И в этом черном свете все чаще виделись далекие или близкие планеты.
Они, как и в обычном небе, были разноцветны: багровые, голубые, фиолетовые и еще каких-то совершенно непонятных, великолепных цветов, и все они казались прекрасными и страшными — так они были величественны и необычайны.
Наш мозг уже привык к состоянию раздвоенности, тело освоилось со странным ощущением «весомой невесомости». Все становилось на свои места — мы были живы, мы мчались сквозь черный свет, прорезали глубины Черного мешка, и это было прекрасно. Сколько времени прошло, как мы увидели черный свет, я не знаю.
Оор спросил:
— Ты заметил, малыш, как путается время?
— Да.
— Что ты думаешь об этом? Докладывай!
— Раз мы движемся быстрее скорости света, в силу вступают законы, отличающиеся чем-то от общей теории относительности. Время по этим законам течет совсем не так, как при обычном движении.
— Правильно. Но ты знаешь, как оно течет?
— Нет.
— И предположений по этому поводу нет?
— Нет.
Командир вздохнул и признался:
— Самое неприятное, что у меня тоже нет никаких предположений. Мне известно, и это проверено на практике, что, приближаясь к световой скорости, время на корабле течет по обычным законам, но на той планете, которую мы оставили, оно как бы ускоряется в два, а то и в несколько раз. Это значит, что мы, пролетав год и постарев на год, на своей планете встретимся с людьми, которые в это время постарели на два года, на три и так далее — чем ближе скорость корабля к световым скоростям, тем больше разрыв во времени с оставленной планетой. А как пойдет время, когда мы двинемся со сверхсветовыми скоростями?
— Не знаю… Каждый день нашего полета должен стоить, может быть, несколько десятков лет жизни на обыкновенной планете.
— А может быть, наоборот? Может быть, время пошло вспять? Может быть, его нужно теперь отсчитывать в обратном направлении?
— Этого не может быть! — запротестовал я. — Это уже даже не фантастика, а просто какая-то нелепость!
— А разность времени возможна? — сурово спросил Оор. — А путешествие на сверхсветовой скорости возможно? А черный свет возможен? Нет, малыш. Вопрос этот не праздный, и, уж конечно, это не нелепость. В том состоянии, в которое мы попали, возможно всякое — мы просто еще ничего не знаем. И нужно думать… думать прежде всего о тех, кто остался на наших планетах и живет сейчас по старому, доброму времени, не ощущая никаких временных парадоксов.
Я молчал, не понимая, куда он клонит.
— Пойми, малыш, если временной парадокс в сверхсветовой скорости положителен, то есть если он обгоняет время планет, мы рискуем, что наши сигналы попадут к ним только через сотни лет. Но если он отрицателен? Тогда они просто не сумеют его принять. И еще: а по каким законам, по какому времени развиваются явления в этом самом Черном мешке? И наконец, самое главное: с какой скоростью мы летим? Может случиться так, что мы вырвемся из Черного мешка и не будем знать, что это нам удалось, и будем идти со сверхсветовой скоростью.
- Предыдущая
- 28/38
- Следующая
