По следам М.Р. - Раевский Борис Маркович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/72
• Следующая

Тишка задумался, глядя в окно на серую со щербатинами отбитой штукатурки стену дома.

— Насчет него к Трофимовне надобно подкатиться, — наконец решил он. — Только — чур — без меня. Батька проведает — излупцует…

— А кто это Трофимовна?

— Бывшая жена Егора. Вдова, значит, — пояснил Тишка. — Ох, она и зла на него! Неспроста ее все наши чураются!

Вот уж не ожидал Генька, что вдова Егора Чурилова окажется такой! Он думал встретить дряхлую старуху и даже побаивался: «Будет с ней, как с «Вовкой» — сплошь слезы и никакого толка».

Попытался даже выведать у матери: как лучше разговаривать с древними старухами, но результат получился неожиданный. Гертруда Никифоровна, узнав, что сын собирается к какой-то незнакомой сектантке, молча стала надевать пальто:

— Поедем вместе.

— Что ты?! — растерялся Генька. — Следопыты же с мамами не ходят!

— Ничего! Отец велел, чтоб за тобой глаз был.

И вот — подумать только! — оказалось, так даже лучше. Хотя Гертруда Никифоровна и просидела почти все время молча, однако Анна Трофимовна обращалась большей частью именно к ней, по-женски делясь с ней своим горем.

Она была старой, но не очень. Генька сперва даже подумал, что Тиша напутал: неужели она и впрямь Егорова вдова? Ведь после его смерти целых тридцать лет прошло. А у нее вон и глаза блестят, и волосы почти без седины. И только приглядевшись, Генька заметил, как много морщин. И руки дрожат…

Запинаясь и путаясь, Генька объяснил, зачем они пришли. Потом положил перед Трофимовной снимок из Тишкиного альбома.

— Вот этот, Семен, нас особенно интересует…

Трофимовна, скорбно поджав сухие губы, пристально разглядывала помутневшее фото.

— И мой идол тут, — словно не слыша Геньку, печально произнесла она. — Сколько я от него, поганого, натерпелась! Грех сказать: руки на себя решила наложить, да спасибо добрым людям — из петли вынули.

«Попытка самоубийства», — записал Генька в блокноте.

— До сих пор честным гражданам в глаза смотреть совестно, — горько продолжала Анна Трофимовна. — С таким жуликом жить пришлось! А все через Кузьму проклятого, апостола нынешнего. Пристал он к моему отцу: выдай Анку за «папашу», девке семнадцатый год, пора уж, а «папаша» в самом цвете, ему прошедшей зимой всего пятьдесят пять стукнуло. И вином отца поил. Сам-то Кузьма, что прорва, ему литру вылакать — раз плюнуть. И упреков не терпит; чуть что — возденет длани и поучает: «Не то человека оскверняет, что входит в уста его, а то, что выходит из уст его».

Выдали меня, и началось мое горюшко: к подружкам выйти не моги, слова лишнего не скажи, молись да мужу угождай, а он бражничает каждодневно с апостолами своими, с Кузьмой да с Семеном, и чуть что — в рыло. Ударит, да еще руку велит целовать, ту самую, которой бил.

Анна Трофимовна вздохнула, прослезилась.

— Вы хотели про Семена, — осторожно напомнил Генька.

— Да, про Семена, — спохватилась Трофимовна. — Он да Кузьма апостолами, значит, были. Ох, и собачились они промеж собой! Каждый из них хотел наследником Егора стать. Чуть не до драки у них доходило, а победил все-таки Семен…

И Анна Трофимовна рассказала о сцене, свидетелем которой она была много лет назад.

…Случилось это незадолго до смерти Христа Егора. Он в то время болел, и очередная «вечеря» проходила без него.

Всем распоряжался апостол Кузьма. Он первым явился в «скинию», как называли сектанты свою молельню в большой пригородной даче. Скиния была почти пуста, лишь по стенам стояли скамьи, устланные вышитыми полотенцами, а посредине на небольшой тумбочке — «престоле» — лежал череп — символ бренности всего земного.

В тот вечер Кузьма был пьян сильнее обычного. Встречая приходящих, он вставал со скамьи, чтобы облобызаться с ними, однако многие, почуяв винный перегар, лишь для виду прикладывались щекой к его бородатой физиономии. Апостол под конец обиделся:

— Брезгуете, братья? А бог мной не брезгует. Видит бог борение плоти моей, но за молитвенное усердие все прощает.

Постепенно все собрались, и «вечеря» пошла своим чередом: каялись в грехах, молились об исцелении «папаши» Егора и, наконец, затянули гимн:

И вдруг Кузьма, сидевший возле «престола», трахнул по нему тяжелой рукой и прохрипел:

— Недуги плотские, они от бога. У папаши печаль другая, мирская. Грех с ним случился, когда в миру жил. Дознаются ежели, не будет житья ни папаше, ни нам, детям его.

Пение прервалось. Собравшиеся заволновались. Но голос Кузьмы перекрыл начавшийся шум:

— Никто папашу не утешил, один я. Ничего не пожалел, нашел нужного человека, чтоб концы спрятать. Выкупил бумаги из казенного места за большие деньги…

Семен апостол вскочил со скамьи:

— Думаешь, папаша тебе кормило передаст? В наследники метишь? Не выйдет! — и, нахлобучив шапку, выбежал из скинии…

…Анна Трофимовна замолчала.

— А потом что? — Генька нетерпеливо заерзал. — Куда же Семен пошел?

— Этого уж я не знаю. Только не было его целую неделю, и вдруг приходит, и бумаги какие-то папаше подает: все, говорит, крышка!

Они тогда на радостях всю ночь пили. Семен так и заснул у нас, даже куртку кожаную не снял.

— Какую куртку? — заорал Генька.

Трофимовна даже испугалась.

— Кожаную… А что?

— И штаны были кожаные?

— Очень мне приспичило его штаны разглядывать, — поджала губы Трофимовна. — Может, и кожаные. Не в своей одёже он был, это точно, а насчет штанов мне ни к чему…

Каникулы кончились.

На большой перемене «звено М. Р.» собралось на своем обычном месте: у окна в углу зала.

— А чего так срочно? — удивилась Оля, когда все уселись на подоконнике. — Разве есть новости?

— Есть! — Генька с утра сохранял загадочный тон. Он вынул из кармана сложенную вдвое тетрадь с надписью «О Егоре Чурилове» и с торжеством прочел ребятам все, что узнал в эти дни. Что ни говори, а он сам напал на нужный след и довел его до конца. А то все: Витя, Витя! Четкое логическое!

— Ребята, — выпалила Оля, едва Генька закрыл тетрадку, — надо к Рокотовым сходить. Рассказать. Вот рады будут!

…Дверь ребятам открыла Настасья Владимировна.

— А, Оленька! Заходи! Давненько не была.

Хозяйка разговаривала с Олей, как со старой знакомой. Генька с Витей, стоявшие на площадке, недоуменно переглянулись.

— Да ты не одна. Ну, заходите. Папа будет рад.

Генька, не забывший о первом посещении Рокотовых, далеко не был уверен, что старик обрадуется неожиданным гостям. Как бы у него снова приступа не случилось.

Но все оказалось совсем иначе. Увидев Олю, старик широко улыбнулся и пошел ей навстречу:

— А, наша добрая вестница! Чем же ты сегодня нас утешишь?

Вот как! Значит, Оля здесь бывала?! А ребятам об этом ни слова. Однако обижаться не было времени. Генька только-только собрался подробно объяснить Рокотовым, как он распутал сектантскую ниточку, но Оля, как всегда, выскочила первой:

— А что мы узнали: «кожаный» был не из журнала!

— То есть как? — недоверчиво спросил старик. — А откуда?

— От Егора! Его Егор подослал. А тот, другой апостол, Кузьма, у какого-то мерзавца бумаги выкупил.

— Какой Кузьма? Какие бумаги? Ничего не понимаю, — старик растерянно оглянулся.

Генька сердито зашипел на Олю: «Торопыга! Опять всех с толку сбила». Решительно оттеснив девочку в сторону, он рассказал все по порядку.

— Но как же, как же могли поверить этому негодяю? — старик так разволновался, что Настасья Владимировна снова, как в тот раз, подошла к нему и успокаивающе положила руку на плечо.

• Предыдущая
• 33/72
• Следующая