Петр Великий (Том 1) - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 57
- Предыдущая
- 57/194
- Следующая
— Перепрехом и посрамихом всех архиереев и патриарха самово. Тако веруйте… Тако творите…
И всему народу показывали двоеперстное крёстное знамение…
Торжественно принял своих попов-подвижников Титовский староверческий полк. Это встревожило Софью.
На другое же утро вызвала она к себе выборных от всех стрелецких полков.
Они явились. Только закоренелые титовцы не прислали ни одного человека.
Взволнованная, вышла к ним царевна и сразу стала рисовать печальную картину, какая ждёт царство, если они, опора трона, последуют за безумными изуверами, не умеющими понять того, что читают…
— Нас ли, государей ваших, и земли спокойствие променяете на шестерых чернецов-распопов? Ужли святейшего кир-патриарха им предадите на поругание? Горе мне… Не вы ли спасли и наши жизни и все царство, — со слезами уж заговорила эта лукавая и умная правительница, — кровь свою проливать за нас не щадили. И мы помним о душах ваших. Верьте, спасётесь и без тех юродов… Не слушайте и иных людишек лихих, хотя бы и высоково были звания и поставлены над вами. Как встали — так и сведены будут. А наши к вам милости не престанут притекать. Не хватит казны, государи-цари и я сама кику[84] останную в заклад отдам, продам крест золотой нательный — вам все дам, коли надо будет, коли нужду какую узнаете. Служите и нам государям, как служили, прямите по правде, по присяге святой, как во храме Господнем присягали.
Первые отозвались выборные Стремянного полка:
— Да не крушись так больно, государыня-царевна… Уж сказать по правде, мы за старую веру не стоим. И не наше это дело. То дело и власть патриарха да всего священного собора.
— И нам до веры дела нет. Верим про себя. А в дела государские да патриаршие мы не суёмся, — в один голос поддержали и остальные выборные.
Такой ответ сразу успокоил Софью. Она теперь знала, как ей поступать.
Выборные были одарены деньгами, чинами. Их тут же хорошо угостили и отпустили домой.
И везде по полкам было объявлено выборным:
— В споры о вере, какая лучче, старая, новая ли, мешаться стрельцам не надо.
Но далеко не все рядовые стрельцы согласились с таким решением. Они понимали, что выборные не даром так поддерживают волю Софьи. И им хотелось получить тоже долю в милостях двора.
А титовцы из преданности расколу грозили новым мятежом и, намекая на рокот барабанов из собачьей кожи, которые гремели в мае, толковали по кругам:
— Добром с энтими дворцовыми не разделаешься. Пора сызнова за собачьи шкуры приниматься…
Этот полный угрозы каламбур пришёлся не по душе Софье.
Она послала своих приспешников и призвала к себе рядовых стрельцов, попов слободских, вообще всяких коноводов[85], подкупала их словами и рублями, и кончилось тем, что к концу недели стихли всякие толки о «старой вере» на стрелецких сборищах.
Сейчас же царевна дала приказ; все главари раскола были переловлены и засажены за крепкие затворы на Лыковом дворе.
Недолго тянулся суд.
Никите Пустосвяту отсекли голову как раз на седьмой день после прений в Грановитой палате: 11 июля 1682 года. А остальных — кого засадили в тюрьмы, кого разослали по дальним местам. Немало из мелких участников этой короткой смуты успело, разбежаться по разным городам.
Безнаказанными остались главные виновники натиска раскольников на патриарха, на самих царей: Иван Хованский и сын его, Андрей.
Но и на них уже Софья ткала крепкую паутину. И потому раньше времени не трогала этих сильных недругов своих, чтобы не пришлось жалеть о несвоевременном выступлении.
Мятежный дух нет-нет да вспыхивал у стрельцов, старательно подогреваемый Хованскими.
Но Софья умышленно делала вид, что не замечает ничего. По совету Милославского и по своей осторожности царевна хотела, чтобы Хованский совершил целый ряд поступков, способных восстановить против наглеца не только бояр, но и всех других, до стрельцов включительно.
Ждать пришлось недолго.
Мало того, что Хованский угрожал всем, несогласным с его мнением, обещая натравить стрельцов, — он унижал самых заслуженных бояр.
— Ни один из вас, — говорил он им часто, — не служивал, подобно мне, государям моим. Куда вас ни пошлют — везде и всюду государство вред терпит от худой, неразумной, нерачительной службы вашей… Только поношение было земле Русской от вашей безумной гордости и спеси боярской… Мною лишь все царство и держится. Меня не будет — будете все вы на Москве по колено в крови бродить…
И сам же сеял князь смуту в полках.
Больше месяца прошло, пока Софья решилась действовать, и то не раньше, чем пошли толки, что Хованский готовит стрельцов к новому мятежу, поджигает умы рассказом о том, как на совете отказали выдать стрельцам в пополнение жалованья сто тысяч рублей.
— Дети мои, уж и мне за вас стали грозить бояре… Мне боле делать нечего. Как хотите, так сами и промышляйте, — открыто объявил «батюшко» своим деткам.
Немудрёно, что те снова стали точить свои бердыши и копья.
Только Стремянный полк по-прежнему не принял участия в волнениях.
И вот, когда настал чтимый Москвою праздник Донской иконы Богоматери, когда двор, окружённый стрельцами и народом, должен был совершить торжественное шествие в Донской монастырь — с крестами, с хоругвями, — оба государя и царевна в крёстном ходе участия не приняли, опасаясь убийства, как пронеслись слухи по Москве.
Вместо этого Софья и оба царевича съехались вместе в селе Коломенском, и оттуда был дан приказ Стремянному полку: явиться в полном составе на охрану царской семьи.
— Не дам полка, — заявил было Хованский. — В Киев его посылать надо…
Но стрельцы и сами возмутились против этого назначения, и от государей пришла строгая грамота: прислать немедленно Стремянный полк.
Хованский, никогда не отличавшийся твёрдой решимостью, и тут уступил.
Стрельцы были посланы.
Первого сентября, когда справлялось Новолетие, то есть первый день Нового, 1683 года, к торжественному богослужению в Успенский собор не явился никто из царской семьи, вопреки древнему обычаю.
Патриарх огорчился, а вся Москва пришла в смущение.
— Покинули нас государи. В ином месте стол поставят. Слыхать, от московских стрельцов небезопасно им тут.
Такой слух все настойчивее ходил, в народе, конечно, не без помощи людей, преданных Софье.
Смутились и стрельцы… Вся их сила была, конечно, в их близости к трону, в том, что они служили охраной, защитой царям, наподобие римских преторианских когорт…
А без этого — как воины, как войско — они никуда не годились. И самим стрельцам, и всей Москве это было слишком ясно.
Скрытое недовольство забродило в полках против Хованского.
— Из-за Тараруя-батюшки и на нас разгневались государи и царевна-матушка. А уж от ней ли нам было мало милостей…
Так толковали в слободах…
И снова появились там какие-то, неведомые прежде, люди: шептались, уговаривали, давали деньги, сулили награды, почести.
И когда, по мнению Софьи, почва была достаточно подготовлена, — на воротах Коломенского дворца появилось подмётное письмо, порешившее участь Хованских.
Это было второго сентября.
Надпись на письме была такая:
«Вручить государыне царевне Софье Алексеевне, не распечатав».
Собрав весь двор, который был там, в Коломенском, при государях и царевне, Софья велела огласить письмо.
Думный дьяк Шакловитый, с недавних пор вошедший в милость к Василию Голицыну и царевне, откашлялся и стал читать:
— «Царям, государям и великим князьям, Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцам, извещают московский стрелец да два человека посадских людей на воров и на изменников на боярина князя Ивана Андреевича Хованского да на сына его, князя Андрея Ивановича: на нынешних неделях призывали они нас к себе в дом 9 человек пехотного чина да 5 человек посадских людей и говорили, чтобы мы помогли им доступить царства Московского, и чтоб мы научили свою братию, чтоб ваш царский род извести, и чтоб прийти большим собранием, изневесть в город и называть вас, великих государей, еретическими людьми, и побить вас, государей обоих, и царицу Наталию Кирилловну, и царевну Софию Алексеевну, и патриарха, и властей; и на одной бы царевне князю Андрею жениться, а достальных царевен постричь и разослать в дальние монастыри; да бояр побить: Одоевских трех, Черкасских двух, Голицыных трех, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двух, и иных людей из бояр, из дворян, из гостей за то, что будто они старую веру не любят, а новую заводят. И как то злое дело учинят, послать смущать во все Московское государство и по городам, и по деревням, чтоб в городах посадские люди побили воевод и приказных людей; а крестьян научать, чтоб они побили бояр своих и холопей боярских; а как государство замутится, выбрать б на Московское царство его, князя Ивана, а патриарха и властей поставить, кого изберут народом, которые б старые книги любили; и целовали нам на том Хованские крест и образ Николы Чудотворца, и мы им целовали тот же крест, чтоб нам злое дело делать всем сообща; а дали они нам всем по двести рублей денег человеку и обещались они нам перед тем же образом, что если они Московского государства доступят, и нас, стрельцов, которые в заговоре были, пожаловать в ближние люди, а нас, посадских людей, — гостиным именем, и торговать во веки беспошлинно; а стрельцам велели наговаривать: которые будут побиты, и тех животы и вотчины продавать, а деньги отдавать им, стрельцам, на все приказы. И мы, три человека, убоясь Бога и памятуя крёстное целование и не хотя на такое злое дело дерзнуть, извещаем вас, великих государей, чтоб государское здоровье оберегли; и мы, холопи ваши, вам, государям, объявимся, и вы, государи, нас, холопей своих, за наши верные службы пожалуете; а имён нам своих написать невозможно; а приметы у нас: у одного на правом плече бородавка чёрная, а у другого на правой ноге поперёк бедра рубец — посечено, а третьего объявим мы, потому что у него примет никаких нет».
- Предыдущая
- 57/194
- Следующая
