Невидимый современник - Лучник Николай Викторович - Страница 22

Конечно, эта «модель» не единственно возможная. Может быть, в каждую мишень необходимо попасть не один раз или для достижения эффекта достаточно поразить не все мишени и т. д. Особенно увлекались подобными моделями трудолюбивые немцы — Глокер, Зиммермайер, Денцер и другие.

Результат всех этих упражнений был неутешительным, но очень важным. Оказалось, что при разных предположениях могут получаться совершенно одинаковые кривые. Например, реакция пяти попаданий в каждую из четырех мишеней дает кривую, которую невозможно отличить от кривой двенадцати попаданий в одну мишень; кривую двадцати двух попаданий в одну мишень — от пяти попаданий в шестнадцать мишеней и т. д. Выходит, анализ кривых не может привести к однозначным выводам о числе попаданий и количестве мишеней.

Значит ли это, что теория мишени — абсурд? Не будем спешить, чтобы «с грязной водой не выплеснуть ребенка». Хотя выводы и не однозначны, но кривые отлично соответствуют результатам опытов. В основе кривых лежит представление, что лучистая энергия поглощается веществом в виде отдельных порций — ионизаций. Это достоверный физический факт. И если мы откажемся от теории мишени, то есть от предположения, что биологический эффект всегда есть результат поражения определенных мишеней, останется еще принцип попадания, в основу которого кладется представление о прерывистом характере поглощения лучистой энергии.

Если против первой можно очень горячо спорить, то против второго трудно что-либо возразить. Но, к сожалению, слишком часто путают теорию мишени и принцип попадания. И не мудрено. В немецком языке для теории мишени вообще нет названия, и одно и то же слово до недавнего времени применяли в двух смыслах. А сейчас, говоря о теории мишени, немцы пишут ее название по-английски. В английском же языке, хотя и существует термин для принципа попаданий, но он совершенно неупотребителен. Из-за этого оказывалось, что доводы против теории мишени распространяли и на принцип попадания.

Здесь я должен сделать очень существенную оговорку. Может показаться, что принцип попадания — хорошо, а теория мишени — плохо. Это далеко не так. И с применением принципа попадания можно понаделать невероятнейших глупостей. И теорией мишени можно пользоваться разумно. Только область применения принципа попадания шире. Вот и все. Более того, скажу по секрету, что теорию мишени можно успешно и вполне грамотно использовать с целью статистической ультрамикрометрии, совершенно так, как об этом говорил Хольвек. Только в особых случаях и с рядом предосторожностей.

В конце 20-х годов была опубликована одна очень странная работа. Автор ее развивал теорию, из которой вытекало, что при нулевой дозе облучения (то есть вообще без всякого облучения) должно погибать 50 процентов индивидуумов. Абсурд? Безусловно. А произошло следующее. Биологу (он написал статью) пришла в голову мысль. Мысль разумная, но требовался математический анализ, нужно было вывести формулу. Биолог этого не умел делать. Он обратился в математическую фирму (есть и такие!), где ему по сходной цене сделали то, что он просил, и сделали вполне добросовестно. Но, видимо, биолог не сумел изложить свою мысль достаточно понятно для математика, и математик вывел формулу, оказавшуюся абсурдной. Чтобы понять ее абсурдность, нужно знать и биологию (ее не знал математик) и математику (ее не знал биолог).

Все большее и большее число биологических проблем требует для своего разрешения солидного знания физики, химии, математики. Простейший выход: работать вместе разным специалистам. Но они должны хорошо понимать друг друга, иначе неизбежны анекдотические случаи, вроде только что рассказанного. А лучше всего, если ученый сам хорошо знает несколько наук, как Дессауер. Ведь никого человек так хорошо не понимает, как самого себя!

Совершенно закономерно, что логически завершить идею Дессауера удалось одному из таких ученых. Этот человек, блестящий физик, переквалифицировался в самого настоящего биолога. Хотя прожил он лишь 37 лет и погиб в 1947 году, но в радиобиологии оставил такой глубокий след, что до сих пор не только нельзя написать книгу по радиобиологии без упоминания его имени, но и в повседневной работе теперь, через 20 лет после его смерти, нельзя обойтись без его трудов.

Имя этого ученого — Дуглас Эдвард Ли. Жизнь его небогата внешними событиями. Родился он в 1910 году в Ливерпуле, учился в школе, поступил в Кембриджский университет, который окончил с отличием в 1931 году. А в Кембридже существует традиция: наиболее способные выпускники-физики направляются в Кевендишевскую лабораторию, которая особенно знаменита была именно в те годы, потому что заведовал ею один из величайших физиков, Эрнст Резерфорд. И не только поэтому. В списке сотрудников лаборатории числились тогда такие ученые, как Капица, Лейпунский, Чэдвик, Кокрофт, Блеккет, и другие звезды первой величины. Вот в какую компанию попал молодой Ли. В те же годы работал там другой молодой физик, некий Сноу. Он не стал великим физиком, но весь мир знает писателя Чарлза Перси Сноу. В романе «Поиски» он описывает Кевендишевскую лабораторию.

Ли тоже не стал великим физиком. Но не потому, что у него не было способностей, и не потому, что ему не повезло. Нет, за короткое время он выполнил отличные работы о взаимодействии нейтронов с протонами, не потерявшие своего значения даже в наш атомный век. В жизни Ли роковую роль сыграла… библиотека.

Однажды на страницах физического журнала ему попалось несколько необычных для такого журнала статей — о воздействии на бактерии ионизирующими лучами. Хотя работы не имели абсолютно никакого отношения к тому, чем занимался в то время Ли, он прочел их и заинтересовался.

— Занятно, — сказал он себе, — ведь, применив в подобных опытах чуть больше физики, можно выяснить некоторые интересные вещи. Почему бы не посвятить одну-две недели бактериям?

Недели сменялись неделями, результаты, полученные в очередном опыте, требовали постановки следующего, и Ли с головой ушел в радиобиологию. Первые радиобиологические статьи попались ему в 1934 году, а уже в конце 1935 года он перешел на постоянную работу в биологическую Стренджуэевскую лабораторию (там же, в Кембридже), навсегда связав свою жизнь с радиобиологией.

Ли был талантлив и трудолюбив. Но при всем таланте и трудолюбии ему удалось бы сделать немного, если бы он работал в одиночку и оставался при этом чистым физиком. Понимая, что не только физическая, но и биологическая часть его работ должна быть на высоте, Ли обращался за помощью к биологам. По-видимому, он умел увлекать людей, потому что в числе соавторов (а большинство работ Ли — совместные) крупные биологи: ботаник Кечесайд, генетик Тодей, вирусологи Саламан и Маркхэм, микробиологи Хэйнс и Коулсон. Ли учил их современной физике, а они его — биологии. Ли постигал биологию не только по книжкам. Он понимал: чтобы ставить полноценные опыты и делать правильные выводы из получаемых результатов, нужно самому стать биологом. И он, ученик Резерфорда, сам смотрит в микроскоп, сам сортирует дрозофил, сам подсчитывает бактериальные колонии на агаровых дисках…

Именно поэтому Ли стал блестящим биофизиком — ученым, который профессионально знает и физику и биологию. В те годы такие ученые насчитывались единицами. Но это самый верный путь. В наши дни физиков, ставших почти биологами, или биологов, ставших почти физиками, много. И именно они стоят на переднем крае науки о жизни.

В 1946 году вышла в свет книга Ли «Действие радиации на живые клетки», в которой он подводил итоги своим исследованиям. До сих пор это настольная книга каждого радиобиолога. Как хорошо, что он успел ее написать!

16 июня 1947 года Ли пришел в библиотеку, где когда-то нашел статьи, так изменившие его жизнь. Как и тринадцать лет назад, он перелистывал журналы. Снова ему попалась на глаза интересная статья. Увлекшись (Ли читал ее стоя), он на что-то облокотился… Это было большое, до пола, окно. Оно оказалось незапертым…