Человек с горящим сердцем - Синенко Владимир Иванович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/67
• Следующая

И в эти жуткие минуты из прихожей послышался четкий, как выстрел, звук ключа, вставленного в замок наружной двери. Стоклицкая погасила свечу.

Полиция? Каторги не миновать, если застукают с «нелегальщиной».

— В чем дело? — спросил Федор и вскочил.

— Не знаю... Ключ есть только у брата мужа, но Алик пользуется ключом лишь в мое отсутствие. Наверное, жандармы его арестовали и привели.

А дверь уже открылась, в прихожей тихо переговаривались. Федор немного успокоился. Полиция вежливостью не отличается.

— Вильгельмина! — глухо донеслось в комнату. — Ты уже спишь? Это я, Александр. Срочное дело... Я не один. Не пугайся.

Федор зажег свечу и вышел первым.

— Почему, почему без звонка?!—накинулась Мина на деверя.

«Беда... — вздохнул Федор. — Пора Мине дать отдых».

Помощник фармацевта растерянно оправдывался:

— Товарищ только что с поезда. Привез багаж из-за границы. Да ты не бойся — нас не видели!

— Не понял, ничего не понял! — вытирала Стоклицкая слезы. — Разве в моем покое дело? Нарушение правил конспирации. Кто с тобой?

Мешковатый приезжий протер пенсне и представился:

— Дядя Том. — Встряхнул чемодан и шутливо добавил: —Гонец со срочным грузом от Саблиной, с инструкциями Владимира Ильича. Извините за ночной переполох! В пути заносы, и поезд опоздал.

— Отложен съезд? — встревожился Федор.

— Напротив, Ленин торопит с выборами делегатов. А ваши меньшевики все еще против съезда?

— «Наши»?! Чтоб им ни дна ни покрышки. Мутят воду!

Все оживились, заговорили вполголоса. Стоклицкая успокоилась и усадила гостя в удобное кресло.

О том, что «Саблина» — это Надежда Константиновна Крупская, Федор и Мина знали хорошо. Но что за птица Дядя Том?

Этой «птицей» оказался Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Он прибыл из Женевы в Россию для передачи большевикам опыта пересылки «нелегальщины».

И тут же показал, как проще извлекать из альбомов газеты:

— Делается это следующим образом...

Вчетвером дело пошло быстрее, и через час они покончили с альбомом. Стоклицкая затопила камин и стала жечь сырой картон.

* * *

Покидая квартиру Мины, Федор не забыл о конспирации. Осторожно высунулся из подъезда и оглядел всю улицу.

Легкий морозец выбелил инеем тротуар, но воздух уже дышал близкой весной. И хотя на крышах висели сосульки, небо совсем не походило на зимнее.

Улица пустынна. В эти ранние часы зимнего утра крепко спят самые бдительные шпики. И полиция отсиживается в тепле.

Но когда Федор ступил с крыльца на улицу, ему показалось, что в окне бельэтажа колыхнулась занавеска, а за ней мелькнуло чье-то лицо.

Он украдкой оглянулся, но занавеска уже не шевелилась. Определенно померещилось... Устал до чертиков!

На Корсиковскую Федор Сергеев добрался к четырем утра. Скоро натужно загудит «отец» — паровозостроительный, за ним послушно и остальные заводы. Но вздремнуть еще можно.

Товарищи-коммунары крепко спали. Шестеро на трех кроватях— валетом, двое на полу на убогих тюфячках. Уж так заведено: тот, кто приходит последним, устраивается на полу.

Федор снова обвел глазами квартирантов. Эге, «чужачков» приблудилось! Это бывает... Свежее пополнение. А кого еще нет? Володьки Кожемякина. Да ведь он нынче по городу с Прошей Зарывайко листовки клеит!

И ужин оставили — гречневую кашу, а к ней соленый огурец. Позаботились ребята о своем товарище. С такими с голоду не пропадешь!

Покончив наскоро с едой, Федор присмотрел местечко на полу между Сашей Васильевым и Федей Табачниковым. Прицелился и бросил туда свой латаный кожушок. Выгодно спать в самой середке — тепло!

И он упал на свою овчинку как подкошенный.

Вечер испортил околоточный. Он ввалился в комнатушку коммунаров на Корсиковской совсем неожиданно. Но Федор, словно не слыша бряцанья шашки, продолжал читать:

«...ученики псковской семинарии предали погребению пса и крестили кошку. Там же, знакомя своих питомцев с правилами богослужения, ректор завел весь класс в алтарь. Семинаристы, помня завет Христа: «друг друга тяготы носите», разделились. Одни легли спать на ризах, а другие спинами заслонили товарищей от взора ректора».

Городовой побагровел и зычно гаркнул:

— Встать, нахалюги! Какую мерзость читаете?

Все, кроме Федора, нехотя поднялись. Он с наигранной печалью пояснил:

— Ноги у меня хворые, ваше благородие... А читаем «Южный край». Газетка харьковская, вполне благонамеренная. Новости презанятные! К примеру: «В Сербии до сих пор не схвачены убийцы короля Александра и его венценосной супруги Драги». Куда глядит ихняя полиция? Наша враз бы навела порядок! Орлы!

Околоточный хотел перебить чтеца, но тот продолжал:

— А в Париже и вовсе удивительное: «Французский палач Дейблер подал в суд на профессора Ферри. Тот обозвал мастера гильотины «озверевшим субъектом», и палач возмутился: «Меня грубо оскорбляют! Я не сторонник казни, но каждому нужно чем-то жить? Я, как и все чиновники, заслуживаю уважения, а меня поносят. И за что? За аккуратное исполнение обязанностей». — Невинно глядя на околоточного, Федор добавил:—Безобразие! У нас бы не позволили оскорблять палачей...

Полицейский вырвал из рук Федора газету.

— Ты что мелешь, говорун? Покажи-ка паспорт! А что, кроме газет, изволите читать?

— Стихи господина Некрасова, сказки — «О царе Ахреяне», «О мужике и генерале», а из сочинений его сиятельства графа Льва Толстого нам по душе комедия «Плоды просвещения». Знамо: учение — свет, а неучение — простота! Охота поумнеть, в люди выбиться... Вот вы, к примеру, унтера достигли!

Возвращая паспорт, околоточный горделиво заметил:

— Достичь дано не каждому. Бывает, много учен, да недосечен! Лучше бы вы, охламоны чумазые, водкой баловались, а не книжками. — И он протянул руку к Александру Корнееву. — Давай свой вид. Тоже грамотей?

Вручив документ, Сашка Рыжий и вовсе дурачком прикинулся:

— Не-е... Куда мне читать да писать! Я этих черных буковок не разумею. Ем только пряники писаные и одно молюсь: «Пророк Наум, наставь мя грешного на ум...» Поможет, ваше благородие? Уж так хоцца!

Парни давились смехом, а унтер, пробуя странички паспорта на язык (если с кислинкой — поддельный), снисходительно молвил:

— А ты, рыжий-красный, за образованностью не больно гонись. Самые-то разумники в тюрьмах гниют да по Владимирке столбы верстовые считают.

— Спасибо за совет, ваше благородие! — воскликнул Сергеев. — Уж так сгодится нашему Петру Спесивцеву. Он давно без работы и не знал, что мог знаниями обогатиться в остроге! Верно — школа бесплатная, харчи казенные.

— Но-но, Тимофеев! — одернул его полицейский. — Не очень чеши своим долгим языком. И что ты за гусь, не пойму!

— Известно, лапчатый. Вода с такого запросто скатывается...

— Я тебя не водой, а вот чем проучу! — показал околоточный свой кулак невероятных размеров, словно специально созданный для мордобития. — Далеко от меня не уплывешь на своих красных лапках.

Ой как не нравилась околоточному эта с виду тихая компания! Ни выпивок, ни веселого разгула с драками, как подобает мастеровым. Только песни поют, да и то непонятные. Правда, однажды сам слышал, как славили патриотическим гимном царя. Кто же они?

«Славили»... Дозорные заранее упредили коммунаров о приближении околоточного к домику, и парни дружно грянули песню, которую сочинил на мотив гимна кочегар Степа Россохатский.

• Предыдущая
• 21/67
• Следующая